Я пишу о больных детях пятнадцать лет. Мы собираем деньги, чтобы оперировать детей с пороком сердца, собираем на противогрибковые препараты для детей больных раком крови, исправляем сколиозы, косолапость, лечим (вернее, оплачиваем лечение) несовершенного остеогенеза, повышенной ломкости костей. Много чего еще. Русфонд – может быть слышали? Может быть видели раз в неделю в газете Коммерсант фотографию ребенка, которому нужно то или это? Может быть видели по Первому каналу? Мы предъявляем ребенка, рассказываем про него, проверяем счета, выставленные клиниками, отчитываемся. Пятнадцать лет назад это была очень прогрессивная технология.
Пятнадцать лет назад никто никому не верил. Чтобы преодолеть недоверие, мы придумали, во-первых, оказывать помощь адресно, а во-вторых, не прикасаться к деньгам. У нас не было собственного банковского счета, мы просто сводили благотворителя и благополучателя. Благотворитель переводил деньги благополучателю напрямую, а мы брали на себя всю работу по проверке и отчетности. Нам поверили, потому что мы физически устранили для себя всякую возможность украсть хоть копейку. Это была очень прогрессивная технология пятнадцать лет назад. Она была очень прозрачная, эта схема, но очень неэффективная.
“Пятнадцать лет назад это была очень прогрессивная технология”
Вот, например, аспергиллез. Мы собираем, в частности, деньги на противогрибковые препараты. Дети больные раком крови очень часто умирают не от рака собственно, а от аспергиллеза – болезни, которую вызывает обычная плесень. Для детей больных раком крови – это смертельная болезнь. Лекарство для ребенка с аспергиллезом стоит около 25 тысяч долларов. Государство не покупает эти лекарства. Мы публикуем фотографию ребенка, мы пишем про ребенка трогательную статью, говорим, что ребенку надо лекарств на 25 тысяч долларов. Беда только в том, что детей таких примерно полторы тысячи в год, и у нас нету полутора тысяч газетных полос, и полутора тысяч телевизионных сюжетов у нас тоже нету. Мы не можем помочь всем. Мы можем помочь лишь некоторым, если помогаем адресно.
При этом нужно понимать, что плесневый грибок в организм ребенка попадает, как правило, через дырки в коже. Во время уколов, инъекций, инфузий. Трубочка, ведущая от капельницы к катетеру качается, и в крохотные щели, образующиеся, когда качается трубочка, проникает плесневый грибок. Если уколов делать как можно меньше, если использовать современные (и импортные, к сожалению) расходные материалы – катетеры всякие, переходнички для капельниц, пластмассочки, резиночки – то риск заболеть аспергиллезом снижается радикально, падает почти до нуля.
Теперь внимание – современные расходные материалы (переходнички, катетеры, пластмассочки, резиночки) для всей страны, для всех детей, которым делают уколы и ставят капельницы, стоят 100 тысяч долларов в год. И нету аспергиллеза! Предупрежден!
Иными словами, за сто тысяч долларов можно либо вылечить от аспергиллеза четверых детей, которые аспергиллезом уже заболели, либо предупредить аспергиллез у полутора тысяч детей.
Проблема в том, что правильной помощью в России считается адресная помощь. Легко собрать денег, если собираешь их на конкретную Машу Иванову, фотографию которой публикуешь в газете, в телевизоре или в интернете, и историю которой рассказываешь. Трудно собрать деньги на кучу пластмассочек, которые разъедутся по разным клиникам во все уголки России для детей, которые даже ничем еще не заболели, но заболеют в ближайшее время.
“эффективнее в 375 раз”
В адресную помощь принято верить. В благотворительные программы верят с трудом. Это и понятно – адресная помощь выглядит красивее. Безличную благотворительную программу трудно отладить так, чтобы нигде никто ничего не украл. Только вот безличные благотворительные программы, как мы видим на примере с аспергиллезом, эффективнее в 375 раз.
Прописью – в триста семьдесят пять раз.