«Только не сравнивай, не позволяй себе этого!» — повторяла я себе, вбегая в одну из Федеральных клиник Петербурга, толкая каталку с ребенком в тяжелом состоянии, требующем срочной операции. Если честно, то мне было о чем подумать и без этого (тонна документов, квота, как быстро возьмут на стол, пустят ли в реанимацию, как быстро достать деньги, если они понадобятся, — все то, о чем нужно думать родителям детей с онкологическими диагнозами в случае экстренной госпитализации).

Но я панически боялась сравнения. В нашей жизни все сложилось так, что, оказавшись в 11 месяцев с диагнозом «злокачественная опухоль мозга», мой теперь уже 8-летний сын перенес все свои пять операций, два курса лучевой терапии и все этому сопутствующее в больницах других стран. К этой, шестой операции, я уже точно знала, как надо общаться с итальянскими врачами (очень помогает, если ты «professore», а также совершенно обезоруживает их, привыкших к молчанию и поклонению со стороны итальянских родителей, настойчивость дикой русской матери, которая может заставить говорить даже, когда врачи хотят молчать). Да, их приходилось ловить в коридорах, но эта «охота гоном» принесла тогда плоды, — мы нашли общий язык. Потом я выучила, как вести себя в израильских больницах, что значит «большая вода» при мытье полов, как следить, чтобы руки мыли все сестры, а не только те, кто об этом вспомнил, что у ребенка есть куча прав, а у матери главное право — быть с ребенком. В Израиле это и право, и обязанность, — если родителей хотя бы несколько часов нет с ребенком в реанимации, врачи вызовут социальных работников. Я все знала про уколы, капельницы, катетеры-бабочки, трубки всех видов, датчики, порты, про звуки и запахи реанимации. Но я совсем не знала о том, как все это происходит здесь.

Описывать, что было дальше, не стоит. Все легко могут себе это представить. Свою мантру про «не сравнивать» я маниакально бормотала, пока со зверским выражением лица женщины-терминатора продиралась сквозь абсолютное непонимание этических основ медицины со стороны тех медсестер, которые облечены властью. Те, кто получал копейки и были всеми понукаемы, почему-то искренне любили детей. Сорвалась я только один раз, — в палате, куда положили моего находившегося в полусознании ребенка, не было монитора. То есть там было все другое — холодильник, телевизор, чайник, душ и даже тревожная кнопка, которая, правда, звонила метрах в ста от комнаты медсестер, но она была. А вот монитора, ящика, который ежесекундно меряет пациенту давление, пульс и уровень кислорода в крови, не было. Вместе этого мне было строго сказано всю ночь следить за дыханием (на слух), движениями (чтобы не упустить судороги), температурой (ртутным градусником) и сознанием (не знаю, каким образом это делается у спящего) ребенка. Ситуация была угрожающей, — до утренней операции могли не дотянуть, и тогда понадобилась бы экстренная, посреди ночи.

У меня нет медицинского образования, но бессчетное уже количество ночей я провела под монитором, который помогал врачам и мне не спускать с малыша глаз. Первый, итальянский, монитор его спас, — с телефоном у уха, в который мой брат-реаниматолог из Швеции диктовал мне допустимые в нашей ситуации параметры, я смогла поймать судороги и начало комы. И нас увезли на вертолете в большую больницу, где смогли с этим справиться. Потом были мониторы во всех наших реанимациях, во всех случаях, когда врачей что-то беспокоило, и человеческих глаз могло не хватить. Был и сломанный монитор в палате, который вопил всю ночь при любом движении ребенка, и который я самовольно отключила. За что мне сильно попало.

Эти пищащие мерзким пронзительным звуком, иногда сбивающиеся ящики несли уверенность в том, что ты не одинТвитнуть эту цитатуЭти маленькие, пищащие мерзким пронзительным звуком, иногда сбивающиеся ящики несли уверенность в том, что ты не один, что ты сможешь докричаться. То есть, скорее, они докричатся за тебя. Без монитора у каждого пациента реанимации и интенсивной терапии по уму должна была бы сидеть медсестра. Сидеть и слушать, как сидела всю ту нашу первую ночь в отечественной больнице я. При наличии мониторов сестра способна контролировать сразу несколько тяжелых больных. В одной из наших израильских реанимаций помещение походило на пульт управления космической станции: в центре был круглый бублик стойки для сестер и врачей, на который были выведены десятки мониторов от лежавших по кругу послеоперационных пациентов. Математика тут простая, — мониторы дают возможность оперировать больше.

В случае с НИИ детской онкологии и гематологии «РОНЦ им. Н.Н.Блохина» уравнение вообще из начальной школы: два монитора пациента Philips серии IntelliVue модели MP20, на которые объявлен сбор на сайте «Нужна помощь», позволят делать около 80 дополнительных операций в год пациентам с онкологическими заболеваниям. 80 детских жизней в год стоят сегодня 2 479 118 рублей. Сейчас там очереди, время в онкологии не щадит никого, оно само по себе убийца.

Операция не панацея, но без нее во многих случаях нет даже капли надежды на жизнь. В бюджет больницы на 2015 год никаких новых мониторов не заложено. Но вся эта арифметика не для бюджета, она для нас с вами. 80 детских жизней в год. Срок работы такого монитора — около семи лет. Подсчитать легко. Два небольших ящичка помогут спасти больше пятисот детей.

Сделать пожертвование