Перерыв на обет

«Сначала делаешь надрез вдоль позвоночника, — объясняет Света, держа в руках небольшую рыбу. – Нужно воткнуть нож и следовать от головы. Потом то же самое на животе, но аккуратно, чтобы органы не задеть». Света и ее сын Марк приезжают в монастырь раз в несколько месяцев — потрудиться, пожить и помолиться. Так же делают сотни других людей. Я неумело повторяю за Светой. Пальцы быстро теряют чувствительность. Рыба до конца не оттаяла, но ждать некогда: нужно накормить около пятидесяти паломников.

Сегодня большая часть населения Высоцкого мужского монастыря в Серпухове — бывшие алкоголики, наркоманы и зэки. Одни приезжают в надежде исцелиться, другие — чтобы «голова встала на место», третьим просто негде жить. Считается, что местная святыня — икона «Неупиваемая чаша» — исцеляет от пьянства, наркомании, игромании и других зависимостей. Об этих чудодейственных свойствах заговорили еще в позапрошлом веке. Но во время революции оригинал иконы сожгли, а часть монастырской братии расстреляли. В конце прошлого века святыню написали заново.

Склонившись над грязной ванной, я отмываю провонявшие рыбой трясущиеся руки. Я думаю о том, что иконы и священники должны умиротворять, но мне здесь не комфортно. Я жду окончания вечерней службы. Я хочу приложиться к иконе в последний раз, свалить отсюда и никогда не возвращаться. Но это будет только вечером.

День

Будильник трезвонит в полпятого утра. В душной келье, пропахшей мужскими носками, темно и жарко. Освещаю тесное пространство телефоном: на двухъярусных кроватях спят паломники. Борюсь с желанием забить на все и закутаться в тонкое колючее одеяло, но через полтора часа начнется утренняя молитва, и нужно успеть принять душ. По коридорам разносится пронзительный звон колокольчика: так паломников созывают на службу, обед, ужин и послушания. Условный рефлекс вырабатывается быстро. Звонит колокольчик — вскакиваешь и бежишь.

В пустом храме сонные паломники жмутся вдоль стен. Сладковатый запах ладана обволакивает и дурманит. Спать хочется еще больше. Чтобы побороть зевоту, наливаю из большого чана стакан холодной святой воды. От поклонов нестерпимо ноет спина. Проникнуться святостью действа — все прикладываются к мощам Святого Афанасия младшего, бывшего настоятелем монастыря, — непросто.

Миропомазание трудников в Покровском храме.

Через час паломники собираются на чай. На столе в трапезной пряники, печенье и конфеты. В чайниках заварка и кипяток. Но чай предназначен только для трудников — паломников, которые задерживаются в монастыре дольше, чем на три дня. Они не платят за проживание и питание и получают благословение на труды.

— Я тебе еще раз повторяю: нужно сделать график и отмечать, кто сегодня убирается в келье, — говорит Саша, мой сосед по комнате.

— У нас все равно не получится, потому что послушания у всех разные, и я не знаю, смогу сегодня убраться или нет, — раздражается в ответ сухощавый Сергей.

Парни нервно размешивают сахар, не прекращая перепалку. Если бы не другие люди, они бы уже подрались.

— Просто закрой свой поганый рот, придурок! Не выводи меня! Я сам все помою! — вспыхивает Саша и просит соседа передать печенье.

Снова звенит колокольчик. Трудники неохотно собираются перед иконой, где их ждет молодой монах Антон, выполняющий роль бригадира, распределяющего задания на день.

— Господи Иисусе Христе, Сыне Единородный Безначального Отца! Ты рекл еси пречистыми Твоими усты: без Мене не можете творити ничесоже… — быстро и без запинки читает Антон. На его руке — остатки татуировки в виде черепа. В ушах — дырки от сережек. Мы крестимся и расходимся выполнять послушания.

— Вы опять сегодня в трапезной послушаетесь? — останавливает меня бригадир.

— Да. Его батюшка благословил. Он нам помогает, — встревает трапезник Сергей. Антон молча берет грязные перчатки и выходит работать под дождем. Выше Антона — иеромонах Глеб. Он следит за порядком в паломническом корпусе. Над Глебом — настоятель монастыря игумен Алексей, а еще выше — епископ Серпуховский Роман, которого здесь зовут Владыкой.

Первое, чему учишься в монастыре, — смирению и субординации. Постоянно повторяешь: «Да, Батюшка. Хорошо, Батюшка. Благословите, Батюшка», — кланяешься и идешь трудиться.

Патриарх

В трапезной суетится Сережа. Он селит вновь прибывших, заказывает продукты на кухню, выдает постельное белье, следит за тем, чтобы туалетная бумага не кончалась, звонит в колокольчик. За очки с толстыми линзами его прозвали Фарой.

«Батюшка сказал, что нам нужно помимо паломников и трудников накормить еще сорок водителей. Их будем сечкой кормить», — рассуждает он, облокотившись на стойку в трапезной. Мы со Светой пытаемся прикинуть, как рассадить людей. Двух больших залов должно хватить, чтобы в несколько заходов накормить около двухсот человек.

Через несколько часов в монастырь приедет патриарх Кирилл, чтобы принять участие в праздновании в честь чудотворного образа. Все долго готовились: трудники практически не ходили на службу в храм и занимались благоустройством. Плац мели несколько раз в день, клумбы с цветами пытались привести в идеальный вид, у дома Владыки установили помосты для гостей.

Паломники съехались в монастырь еще накануне. Мест в кельях не хватило: спали на полу, в храме, коридорах, машинах.

«Помогите военным Донбасса», — жалостливо ноет смуглая цыганка. Оправдываюсь. Говорю, что не взял мелочи. Нищенка моментально теряет интерес и устремляется к потоку людей, желающих посмотреть на патриарха.

Трудник кормит гусей.

Через несколько минут появляется патриарх Кирилл. Молодые люди в рясах помогают ему расположиться на красном бархатном троне. Из динамиков льются песнопения. На золотое облачение Кириллу прикрепляют маленький микрофон. Священники по очереди подходят за благословением и целуют руки. Чиновники наблюдают со сцены. Справа от задумчивого губернатора Московской области Андрея Воробьева — байкер Хирург, лидер «Ночных волков». На нем потертая косуха, кожаные штаны и вязаная шапочка. Опустив голову, Хирург периодически крестится.

Двенадцать священников выносят в толпу хлеб и вино, но верующие не обращают на них внимания. Они выстраиваются в хаотичную очередь, чтобы принять причастие из рук патриарха. Он приветливо улыбается, но причащает всего несколько человек. Расстроенные прихожане вытягиваются в очередь к простым священникам. Причастившиеся галдят и толкаются около старушек, выдающих святую воду и просвиры. Все это напоминает утреннюю давку в метро: верующие деловито расталкивают друг друга локтями, пытаются прорваться за святой водой и бьются за кусочки просвиры. Какая-то женщина хватает их горстями и складывает в пакет, отдавливая кому-то ногу. Начинается перепалка.

Фара

«Я здесь живу уже почти два года. Квартиры нет. В миру никто не ждет. Я из своих 38 лет 22 года в зоне провел», — рассказывает Фара, сидя на корточках и тревожно выглядывая из-за угла сарая, где мы тайно курим. У отца Глеба только закончилась утренняя служба, и он может заметить нас по пути в паломнический корпус. Курить здесь строго запрещено. Недавно в обители прошла «зачистка», и трудников стало меньше. Кто-то попался на куреве, кто-то ушел из-за внутренних склок и доносов, несколько человек уехали домой, потому что ленились.

По правилам в кельях нельзя пользоваться электроприборами, смартфонами, радио и прочими мирскими атрибутами, отвлекающими от молитвы. После вечерней молитвы — отбой (следует немедленно спать), а в свободное от молитвы и работы время рекомендуется читать православную литературу.

«Это один из самых строгих монастырей. Даже розеток в кельях нет. В некоторых монастырях телевизоры стоят, а тут непонятно, где телефон зарядить», — жалуется молодая паломница, помогающая в трапезной (женщинам разрешают тут оставаться не больше трех дней). Она не совсем права: строгие правила только в общих кельях. На первом этаже паломнического корпуса есть номер с отдельным входом, душем, туалетом и биде. Еще там есть холодильник, электрический чайник, три удобные кровати и прочие блага цивилизации. ВИП-келья пользуется популярностью не только у паломников побогаче, но и у заезжих священников.

В подсобке Фара переодевается в поварской костюм. Белая рубашка ему велика, и он закатывает рукава. Перед зеркалом прилаживает колпак, спадающий на глаза. Через несколько минут корзинка с обедом должна быть в приемной у Владыки. Фара нервничает и суетится. Он ловко перепрыгивает через лужи в резиновых тапочках, стараясь не растрясти суп.

Серпуховские кадеты ждут, когда начнется праздничная служба.

Когда выдается несколько свободных минут, мы садимся пить кофе: иногда его привозят тем, кто работает в трапезной.

«Я хочу отсюда вырваться, наверное. Не факт, что я там опять в стакан не залезу, но вроде работу обещали и свой угол, — говорит Фара, размешивая кофе в любимой кружке. — Я молю Бога, чтобы дал мне жену хорошую. Не знаю пока, что будет из этого. С отцом Глебом посоветоваться нужно».

После чаепития я отправляюсь работать. Возле главного храма мы выкапываем кости захороненных здесь участников Куликовской битвы. Когда работа заканчивается, мы складываем кости в мокрую от дождя коробку. Останки обещают захоронить «в конце сезона».

Саша и Леха

С Сашей мы познакомились неделю назад, когда, стоя на паперти, он стрелял деньги и сигареты.

— Знаешь, у меня выбора нет. Монастырь — мой дом. Все начиналось весело: трава, амфетамин, героин. Я все просрал. Паспорт потерял, когда в лесочке вмазывался тропикамидом. Зашел на пять минут и уснул.

— На что ты живешь и вмазываешься?

— Когда как. Мне батюшки дают и прихожане.

— Прямо так и дают на героин? Или ты на паперти сидишь?

— Было дело, что и на паперти, а так в Питере меня в храме все уже знают. Батюшки дают и по десять, и по двадцать тысяч, когда видят, что я снялся, чтобы я на ноги встал. В храме я и одежду беру, и еду.

На Саше старомодные широкие джинсы, растянутый оранжевый свитер, белые ботинки. Он напоминает что-то среднее между подростком начала нулевых и молодым привокзальным бомжом. По его словам, за последние полтора года церковь выделила ему больше 200 тысяч.

Мы копаем и сеем траву. Время от времени подходит отец Алексей — высокий и крепкий. Если его подрясник заменить на военную форму, он сошел бы за офицера российской армии.

— Ты же мне сказал, что к двум часам натаскаешь земли, — не скрывает раздражения отец Алексей, отчитывая Сашу.

— Батюшка, у меня еще другое послушание было, — виновато оправдывается Саша и говорит, что сегодня дежурит на центральных воротах и должен помогать в буфете.

— Ты обещал и не сделал. Это уже в сотый раз такое. Собирай вещи и уезжай!

— Батюшка, пожалуйста. Этого больше не повторится. Мне некуда идти. Вот я привез земли вам.

— Она уже не нужна. Собирайся и уезжай завтра. И больше сюда не приходи! — Отец Алексей не желает разговаривать и берется за грабли. Говорят, в монастырь скоро должен приехать какой-то высокопоставленный священник.

Через несколько дней Саша вернется вмазанный, и его не пустят.

На площадке перед храмом остаемся только мы с трудником Лехой. Его руки покрыты тюремными наколками. У нас обоих за стенами монастыря трехлетние дочки. Только он на грани развода, а я уже свободен. Я спрашиваю, чем он занимался в миру.

— Преступной деятельностью, — сухо говорит Леха, не переставая работать лопатой. — Продавал наркотики. Шмаль, геру — что больше денег приносило. Потом сел.

Он сбрасывает грязные перчатки, достает из кармана трезвонящий телефон, около минуты молча слушает, потом нервно запихивает трубку обратно, отбрасывает лопату и уходит.

— Жена напилась, плачет, просит, чтобы я не уходил, а то покончит с собой. Дура б*я! Надо к ней ехать.

И Леха действительно уезжает к жене.

Отец Нифонт

Утром я прошу Антона дать мне послушание в часовне Иверской иконы Божьей Матери на небольшом подворье с курами и огородом. Это один из немногих шансов попасть за территорию монастыря.

За подворьем следит грузный и коренастый отец Нифонт. Длинные волосы и борода стянуты резинкой. В кармане рясы постоянно пищит один из смартфонов: в день приходит около 400 сообщений от паствы.

«Сейчас, мартышки мои, подождите, нарежу вам всего, — говорит отец Нифонт курам и вываливает содержимое ведер на разделочную доску. — Птицам сложно есть большие куски, поэтому все корки и обрезки нужно измельчить. А то они только обклюют вокруг. У них же нет зубов».

В мирской жизни отец Нифонт был предпринимателем. Работал на руководящих постах, но потом решил посвятить себя церкви. Это гораздо сложнее бизнеса.

«Священники спят по несколько часов в сутки. Вставать приходится рано, чтобы подготовиться к службе и помолиться. Потом несколько часов в храме, потом опять идешь в келью и готовишься к следующей службе, — говорит он, раскладывая овощи по кормушкам. — Жаль, когда про священников говорят, что они зажрались, ожирели. Я сегодня еще не ел, например. Нормально поесть получается раз в сутки».

Трудник Сергей и паломница Светлана в посудомоечной.

Отец Нифонт отличается от остальных монахов тем, что с ним можно поговорить без купюр. На воскресной исповеди я ищу именно его, но безуспешно. Оказывается, он не имеет права исповедовать из-за какого-то проступка. Отец Нифонт наказан: лишен креста и из подмосковного прихода, где он служит настоятелем, отправлен на год в монастырь.
«Я тут, можно сказать, в командировке. Слава Богу, она заканчивается»,— говорит священник, показывая фотографию своей любимой собаки — французского боксера.

Отъезд

Сегодня я дежурю на центральных воротах и поэтому встаю еще раньше: ворота нужно открыть до начала службы. Массивные двери с грохотом ударяются о стены. Я проведу здесь весь день и буду собирать мусор, помогать в буфете, следить, чтобы попрошайки не заходили на территорию.

К началу службы в монастырь возвращается Леха. Перед входом в храм он крестится и отвешивает земной поклон. Спрашиваю, как дела.

— Херово дела. Жена умерла. Завтра похороны. Курить есть? — Мы молча идем в кусты.

— Не знаю, что теперь делать и что дочке говорить. Она спрашивает, где мама. Уехала мама.— Прикуривая очередную сигарету, Леха опускается на корточки, чтобы с колокольни не было видно.

После обеда отец Глеб отводит меня в сторону.

— Что же ты так нарушаешь? Жалуются на тебя. Так ты еще и в нарукавной повязке курил.

Оправдываться или выяснять, кто меня сдал, бессмысленно. Обещаю так больше не делать. Батюшка жалуется, что его достали, и он готов разогнать всех хоть сейчас.

После ужина и молитвы иду закрывать внешние ворота. Территория монастыря практически не освещается, и приходится подсвечивать дорогу смартфоном.

Читайте также Космическое счастье   Чтобы узнать, как устроена региональная пресса, бывший заместитель главного редактора журнала «Афиша» Елена Ванина неделю стажировалась в газете «Уфалейский рабочий»  

— Ты чего тут бродишь? — пугает чей-то голос.

— Ворота закрывал, отец Глеб. Вот, в корпус иду.

— Ты чего меня за дурака держишь? Надоело мне это уже! Завтра же собирайся домой. Больше не приезжай!

Он уходит куда-то в темноту. Я не возражаю и не оправдываюсь, а спокойно ложусь спать. Утром, не торопясь, собираю вещи. На выходе встречаю отца Нифонта. На прощание он, осторожно оглядываясь, достает из кармана большое распятие, которого лишен.

— Давай, с Богом. До встречи, — говорит он и благословляет меня.