«Пожалуйста, пожалуйста, заступитесь сейчас за меня. Неужели не слышите, мне очень сейчас нужна помощь, прямо сейчас».

Я безмолвно кричу.

Надо мной издевается один весьма популярный ньюсмейкер, причем хорошо знакомый, но решивший выместить на мне свое плохое настроение. «Пожалуйста, коллеги, вас же вокруг много. Скажите ему, что так нельзя. Осадите героя».

Все молчат.

Я разворачиваюсь и ухожу. Разревусь я, конечно, только в номере гостиницы — дело было в командировке.

Когда со мной начинают обсуждать проблему отсутствия в нашей стране системной эмпатии — не разового чувства жалости, а системной привычки к солидарности и сопереживанию, я всегда вспоминаю это молчание и свои безмолвные вопли.

И часто, когда меня просят включиться и помочь кому-то, нет-нет, но мелькает предательская мысль. Мне в свое время не помог никто. Вот в ту самую нужную минуту.

У каждого взрослого человека таких историй — не одна, а десятки. И у каждого, наверняка, есть такая мысль: мне не помогли, так почему от меня требуется то, на что оказались неспособны окружающие?

Более правильным мне представляется задать вопросы самой себе.

К примеру, что мне мешало в той ситуации, в которой я оказалась, просто озвучить просьбу о помощи коллегам, причем устно? Почему я заведомо была уверена, что помощь не придет?

Так получилось, что у нас в стране отсутствует сама культура просьбы о помощи, ведь помощи просят слабые. Сильные должны терпеть молча, стиснув зубы. Терпеть, пусть до страшного срыва, но терпеть, сколько возможно.

Моя подруга, к примеру, недавно упала в обморок в метро. Скачок давления. Это случилось не сразу, станцию или две она пыталась до последнего висеть на поручне, борясь с дурнотой. Место ей никто не уступил, пока она не упала на пол. Но уступить она и не просила.

Или вот еще ситуация — увы, стандартная для многих городов.

На газоне лежит человек. Одет неопрятно, вроде, жив, а может, нет. Может, пьяный бомж, а может, сердечный приступ.

Спешат прохожие, остановится и спросит, в чем дело, едва ли один из десяти.  Остальные будут ждать артикулированной просьбы о помощи, дающей им право на вмешательство. Наверное, потому что пройти мимо проще, чем попасть в «неловкую» ситуацию, прерывая мирный сон бездомного алкаша и — не дай Бог — уронить чувство собственного достоинства.

Одни — не просят, другие — не предлагают, потому что сиюминутное сохранение чувства собственного достоинства почему-то ценится гораздо больше, чем такие базовые ценности, как жизнь и здоровье, а фраза «Мне нужна помощь» почему-то считается унизительной для просящего помощи.

За двадцатый век мы пережили две страшные войны, послевоенную разруху, принудительную коллективизацию, застой, дефицит, перестройку, наконец, удушливое сокращение свободного пространства нулевых и влетели на полному ходу в холодную гражданскую войну, когда политические взгляды человека оказываются в публичном пространстве куда важнее личных качеств, и когда часть общества оказывается совершенно серьезно готова к войне и к уничтожению другой части общества.

Казалось бы, что еще надо, чтобы выработать у людей вот эту привычку к каждодневной солидарности?

К сожалению, за прошлый век случилось слишком много того, что эту привычку на каждодневном уровне отбивало.

Мы — не только страна, где миллионы погибли на войне. Мы — еще и страна миллионов, погибших в мирное время.

Были доносы на друзей и близких и принудительное насаждение коллективного разума во все, самые частные сферы жизни. Была принудительная коллективизация и принудительное перераспределение, когда людей фактически заставляли «быть хорошими», «делиться», собирать очередную гуманитарную помощь детям Кубы и так далее. Вместо выработки ежедневной добровольной эмпатии ее навязывали принудительно, причем эмпатию достаточно было демонстрировать, показывая солидарность с трудящимися всего мира, страдающими под гнетом капитализма. В случае отказа от этой принудительной эмпатии к идеологически нестабильным гражданам применяли санкции.

Наконец, коммуналки, в которых выросло целое поколение, а затем — последующая радость переселения людей в отдельные квартиры, когда можно было перестать считаться ежеминутно с желаниями и проблемами десятка посторонних людей, имеющих к твоей жизни только принудительное отношение.

Как только в перестройку принуждение к демонстрации эмпатии исчезло, от нее не осталось и следа.

Борьбу за насаждение принудительной эмпатии государство, к несчастью, продолжает и по сей день. Чего стоит, к примеру, ежегодное воровство у бюджетников выходного первого мая, когда от них по разнарядке требуется прийти на митинг «Единой России» и идти колоннами с лояльными власти профсоюзами, демонстрируя некую солидарность, которой на самом деле нет и в помине.

Если вы ожидаете, что я закончу на обреченной ноте, что, мол, народ так плох, что ничего уже не изменить, вы сильно ошибаетесь. Способность наших сограждан сочувствовать, сопереживать и помогать оказалась сильнее доносов, коммуналок, колхозов, всей дешевой показухи партийных боссов старого и нового времени.

Вот с огромным трудом, но собираются средства на детский хоспис в Омске.

Вот видишь все новые посты в соцсетях «У моих знакомых стряслась беда, нужна помощь» с апдейтом «Спасибо, помощь найдена».

Вот к Новому году собирают подарки для жителей домов престарелых, и тысячи людей находят время купить незнакомому дедушке или бабушке теплые варежки и написать теплые слова.

Вот работающие и очень занятые люди все чаще находят несколько часов в неделю, чтобы поработать в движении «Волонтеры в помощь детям-сиротам».

А вот на газоне у метро к лежащему человеку сначала с опаской, а потом все увереннее подходят люди и несколько смущенно начинают координировать между собой действия, которые могут спасти кому-то жизнь.

Я тоже подхожу к этому человеку, и вот это сокрытое подленькое «Почему никто когда-то не помог мне?» отступает далеко в темноту. Однажды оно скроется там навсегда.