Я связалась со своим адвокатом Иваном Павловым, который специализируется на делах, связанным со шпионажем и гостайной. Он сказал, что ареста можно ожидать в любую минуту — явно дана какая-то отмашка. «А ты у детей одна, и если тебя арестуют, их определят в детский дом».

Билеты купили с чужих компьютеров, телефон я оставила в квартире, вещи вывезли так, чтоб никто не заметил, и мы с детьми вышли как на прогулкуТвитнуть эту цитатуЯ еще сомневалась, но второго июля на «Россия 24» вышла программа «Специальный корреспондент» с «расследованием» журналистки Скабеевой. Там показали старый реактор, говорили про промышленный шпионаж, а потом кадры — Скабеева идет к моему подъезду, подходит к моей двери и говорит, вот здесь живет эта Кутепова, вот ее квартира, вот звонок. Ночью у меня случилась истерика, я написала правозащитникам, они мне и детям купили билеты. Шестого июля мы уехали, причем с соблюдением всех мер безопасности — билеты купили с чужих компьютеров, телефон я оставила в квартире, вещи вывезли так, чтоб никто не заметил, и мы с детьми вышли как на прогулку. Все по законам жанра. Я заранее оформила разрешение на выезд детей, боялась, что нас остановят на границе.

https://youtu.be/W_JY61tdmTI?t=25m55s

Перед отъездом я написала запросы в несколько инстанций: в Генпрокуратуру, Челябинскую областную прокуратуру, прокуратуру московской области и Озерска, а также уполномоченным по правам человека Челябинской области и РФ. В этих запросах я потребовала объяснений: почему на федеральном канале меня обзывают промышленным шпионом, есть ли для этого основания, если да, то какие именно, и ведется ли в отношении меня оперативно-розыскная деятельность. Я потребовала возбуждения дела в отношении Скабеевой за разглашение моих персональных данных, потребовала выяснить, кто ей их передал, и как она въехала в закрытый город. Пока я получила только ответ от Генпрокуратуры о том, что они поручили разобраться с этим вопросом озерским органам.

***

Руководство Челябинской области считает, что я порчу инвестиционную привлекательность региона тем, что рассказываю, что здесь есть жертвы атомной аварии, есть загрязнения и неотселенные деревни. Это мешает привлекать инвесторов, которые боятся радиактивного загрязнения.

Со стороны ФСБ это месть и предупреждение для прочих инакомыслящих. У ФСБ с нашей организацией давние счеты. Началось все с того, что, едва начав работать, мы потребовали от них письменных ответов, обосновывающих отказ на въезд в ЗАТО (закрытое административно-территориальное образование). Всю жизнь они давали разрешение на въезд кому хотели и на сколько хотели. А мы их заставили упорядочить эту деятельность и вести ее в правовом поле.

Например, в 2004 году ФСБ объявило, что прекращает пускать в ЗАТО бывших осужденных. Никто не подумал, куда эти осужденные денутся. Люди шатались вокруг закрытых городов, а их не пускали к семьям. Матери этих бывших осужденных рвали на себе волосы. Было несколько случаев, когда их ввозили в ЗАТО нелегально (это не большая проблема), а потом милиция задерживала их по доносу соседей, вывозила за КПП и бросала там. И мы взялись за подобное дело. Суды сначала отказывали, а потом выносили решения в пользу граждан, но ФСБ все равно их не пускало. Мы написали жалобу в Европейский суд и выиграли. И с 2011 года бывших заключенных стали пускать обратно домой. Тогда же ФСБ нам первый раз отомстило, прислав налоговую проверку.

Другим предметом моей борьбы c ними была ситуация с гостайной. Мы много лет добивались, чтобы у жителей ЗАТО не было доступа к гостайне. В 2004-м ко мне обратилась одна семья. Женщина из Озерска вышла замуж за человека из Челябинской области. Они обратились в администрацию Озерска с просьбой, чтобы мужу разрешили въезд на территорию города. Ему отказали. Мы начали борьбу за их семью, и на суде представитель ФСБ Озерска заявил, что у всех жителей ЗАТО есть доступ к гостайне. Я говорю: «Как, и у меня тоже?» Он сказал, что да, вы можете сделать запрос в ФСБ. Я так и поступила. Мне пришел ответ, что да, когда вам было 18 лет, и вы закончили Кыштымское медучилище, вам был оформлен доступ третьей группы к сведениям, составляющим гостайну. Я взялась изучать законодательство.

«Доступ иностранцев в ЗАТО затруднен, поэтому наши западные недоброжелатели действуют через местное население: вербуют агентов влияния из числа жителей с постоянной местной пропиской. Такие агенты, их еще называют «сигнальщиками», обычно ведут активную общественную деятельность, правозащитную или экологическую. Под ее прикрытием они выполняют главные задачи, поставленные западными хозяевами — нагнетают социальную напряженность внутри закрытых городов, создавая видимость экологической угрозы и нарушения прав человека в связи с особым пропускным режимом. В Озерске таким «сигнальщиком» стала местная уроженка Надежда Кутепова». Александр Румянцев, автор фильма «Ядерное сердце»

Есть федеральный закон о ЗАТО, а есть положение по обеспечению особого режима в ЗАТО. И вот в этом положении есть пункт, что въезд в город разрешается по согласованию с органами ФСБ. Согласование предусматривает оформление доступа к государственной тайне. Это единственная фраза, на которую ФСБ ссылалось, оформляя всем допуск к гостайне. Зачем им это было нужно? Думаю для того, чтобы иметь энное число граждан, допущенных к гостайне, ведь финансирование ведется, исходя из их количества. За всеми допущенными должен кто-то наблюдать и, соответственно, получать на это деньги. Но когда я дальше стала выяснять, оказалось, что это абсолютно незаконно. Ведь оформление доступа к гостайне должно производиться только в связи с трудовыми отношениями, а также должно быть добровольным и гласным, то есть гражданин должен быть об этом информирован. К тому же за это предусмотрена специальная доплата.

Я написала об этом письмо в ФСБ, но его оставили без внимания. Ежегодно и регулярно я писала по поводу доступа к гостайне в разные органы. В конце 2012 года наконец-то фраза про автоматическое оформление доступа к гостайне была убрана. Это огромное достижение.

***

В вышеупомянутом фильме «Ядерное сердце» глава города Озерска говорит, что я закрыла один из реакторов. Это же просто подвиг Геракла! Покажите мне реактор, который я закрыла, ведь за это мне положена экологическая премия! Но если говорить серьезно, то закрыть «Маяк» невозможно. Часть «Маяка» — это хранилище, его надо охранять, закрыть его нереально. Поэтому, когда мы говорим о закрытии «Маяка», мы говорим о том, что необходимо закрыть те типы производств, которые продолжают загрязнять окружающую среду. Одно из главных производств — завод по переработке ядерных отходов, который продолжает работать, принимать отходы, перерабатывать и, соответственно, создавать новые радиоактивные отходы. Мы говорим о том, чтобы «Маяк» использовали только как законсервированное хранилище, а все вредные производства были закрыты. В хранилищах — радиоактивные отходы всех видов и делящиеся материалы — 400 тонн плутония, принадлежащего Минобороны. Период полураспада плутония — 24 тысячи лет, это хранилище навсегда. Маяк  — это огромная помойка, работы на которой хватит еще многим поколениям озерчан.

 Сюжет телеканала РТР, с которого началась последняя кампания травли Надежды Кутеповой.

https://youtu.be/xvCkkMMcDSw

Люди, которые призваны следить за безопасностью на «Маяке», с моей точки зрения, занимаются не тем. В первую очередь они должны были бы позаботиться о том, чтобы все люди, которые там работают, получали надлежащее медицинское обслуживание. Ситуация в этой сфере катастрофичная, бюджет сократился на 40%, медперсонала не хватает, качество медобслуживания очень низкое. За помощью люди ездят в Челябинск. Долгое время не было эндокринолога и кардиолога. С людей, которые обслуживают ХДМ (хранилище делящихся материалов), надо пылинки сдувать, от них же зависит не только безопасность страны, но и безопасность планеты! А там все устроено как в любой российской провинции: ничего нету, медиков нету, денег нету, бесконечные коррупционные скандалы. Катастрофическая ситуация с воспитателями в детских садах и с учителями начальных классов. Люди добровольно соглашаются работать на этой помойке, часто они не понимают, что у них будет короткая жизнь.

И любому больному очень сложно доказать, что какая-то болезнь обусловлена радиоактивным фоном.

Мы условно делим людей с заболеваниями на две категории: те, кто работал или работает на «Маяке», а также их потомки (этих мы называем «профбольные»), и те, кто пострадал от воздействия аварии и их потомки, эвакуированные, проживавшие. С первыми ситуация чуть лучше, для них есть Уральский институт биофизики в Озерске и клиническое отделение при нем. Там работают специалисты, там людей регулярно обследуют. И если какой-то выброс или что-то в этом роде, эти врачи знают, как с пострадавшими работать. Если они заболели во время работы, у них высокий шанс, что им установят связь воздействия на их здоровье. Они обращаются в экспертный совет внутри этого института. Пациенты стараются о себе ничего не разглашать, ни в какую борьбу за права не влезать, они очень боятся репрессий и потери разных благ — у них есть право раз в год на профилакторий, они получают билеты на какие-то концерты, льготы на лечение, они за все это крепко держатся. И у них есть своя общественная организация профбольных. Когда «Маяк» начинает какую-то экологически вредную деятельность, он обязан провести общественные слушания. И проводит их, используя эту организацию профбольных, где все голосуют «за». Новый вид отходов, новое хранилище, новый реактор — они всегда голосуют «за». И когда говорят, что общественность Озерска проголосовала «за» — это те самые люди, которые держатся за свои льготы, общественное положение и репутацию.

Надежда Кутепова, акция у здания Росатома в Москве
фото: Алиса НикулинаФото: из личного архива

А вот вторая группа — это либо ликвидаторы, либо их потомки, либо эвакуированные — никакой репутационной пользы они для «Маяка» не имеют и обслуживаются другим учреждением. Это Уральский центр радиационной медицины в Челябинске. Там есть экспертный совет, который уполномочен устанавливать связь между болезнью и воздействием радиации. И как раз к ним наибольшее число нареканий. Они, конечно, людей обследуют, но в своих собственных научных целях. В научных отчетах они пишут, что эта группа людей представляет уникальный материал для исследования, то есть используют их как подопытных кроликов, а пользы больным от таких обследований нет никакой. В большинстве случаев люди получают отказ в установлении этой причинно-следственной связи. Мой отец работал на «Маяке», у него был рак, но только когда он умер в 2007 году, я смогла получить справку, что его рак все-таки был связан с воздействием радиации.

У нас была женщина, у которой был рак кожи носа. Она была из Караболки, но по неведомой причине Караболка не была включена в список загрязненных регионов, хотя находится на территории ВУРСа (Восточно-Уральский радиоактивный след — образовался после радиационной аварии на комбинате «Маяк» в 1957 году — прим. ред.). Ей выдавали отписки,  дошло до того, что там было написано, мол, она, наверное, работала на солнце. Ученый так не может выразиться. С третьего раза, наконец, установили, что ее заболевание было связано с радиационным фоном в Караболке. С этой справкой она обратилась в Министерство социальных отношений Челябинской области — это там выдают удостоверения пострадавшим от радиации. Но ответ был таким — удостоверение не дадим, потому что Караболка не включена в список мест пострадавших от аварии. В итоге причинно-следственная связь установлена, рак есть, авария была, но раз на бумаге Караболка не при чем, то и льготы женщине не положены.

«300 тысяч рублей штрафа НКО “Планета надежд” обязано выплатить государству. Суд доказал, что некоммерческая организация работает в интересах других государств. Фактически занимается промышленным шпионажем на деньги Национального фонда развития демократии (NED).
Некоммерческая организация “Планета Надежд”, которую суд уже признал иностранным агентом, находится на девятом этаже обычного многоэтажного дома. Борьба со стратегически важным российским предприятием “Маяк”, на которую американский Фонд развития демократии выделил 300 тысяч долларов, ведется из этой, 340-й квартиры.
Кутепова — это она возглавляет “Планету Надежд” — по месту прописки не появляется и не пришла даже в суд». Ольга Скабеева, автор фильма «Ядовитый экспорт»

У нас есть дело шести человек. Трое из них в 50-х были эвакуированы из деревни выше по течению загрязненной реки Течи, а другие трое жили и живут на ее берегу в Муслюмове. Я им предложила сделать генетический анализ в Уральском центре радиационной медицины. В анализе было написано, что у них взяли 100 клеток, и что хромосомные аберрации — это повреждение генов в результате радиации — в пределах нормы. Я смотрю на анализ и понимаю, что что-то не то, а что именно — не знаю. Профессор на кафедре генетики Томского университета объяснил, что они клеток взяли мало, а для того, чтобы правильно сделать этот анализ, клеток надо брать 500, а лучше тысячу. То есть это как с мочой, есть общий анализ мочи, а есть по Нечипоренко — трехлитровая банка, суточная норма. И он предложил приехать этим людям в Томск, в лабораторию генетики при РАН. Там анализ стоит 10 тысяч рублей. Все согласились, хотя для всех это сумма огромная.

Анализы были шокирующие. Хромосомные аберрации превышены у разных людей из этой шестерки от двух до восьми раз. К анализу прикладывается фотография хромосом, описывается метод, который использовался для анализа, даны подписи экспертов, что они осознают ответственность за дачу заведомо ложного заключения, и дается копия лицензии. У меня волосы дыбом встали от этих результатов. Я подумала, что мы сейчас все докажем.

Я позвонила в Уральский центр, который им отказал до этого, я рассказала им про анализ и говорю — вот доказательства, что у них хроническая лучевая болезнь. На что мне ответили:  мы ХЛБ не занимаемся, у нас нет профпатолога. То есть у них нет специалиста, и они просто не устанавливают такое заболевание вообще! «Пишите в Москву». Я послала все анализы в ФМБА, откуда мне присылают ответ, мол, сами виноваты, ну и что, что у вас радиация, разделите ее на годы жизни, ну и что, что у вас аберрация, это указывает на излучение, но не на его объем, а один из ваших сдававших анализ болел туберкулезом и, наверное, это его переоблучили рентгеном. Это было в апреле.

По-хорошему, надо подавать в суд на главное медучреждение страны, но наши силы будут неравны. Что важно — не существует Минздравовского протокола, что конкретно считать ХЛБ, какие нужны анализы, все известно только из одной монографии. Монографию написала ученый Ангелина Гуськова, по ее книжке учатся все радиобиологи, там описаны симптомы. Но ее монография не есть нормативный акт. И эта книга не может являться доказательством в суде, хотя все симптомы наших подопечных в ней описаны. Все организовано так, чтобы рядовой человек не мог в этом разобраться.

Большую часть помощи мы оказывали старшему поколению. Те, кто только пришел на завод, еще ничем не болеют, им иногда кажется, что мы враги и отбираем у них хлеб. Ведь что такое «Маяк»? Для города это основной благодетель, город из-за «Маяка» является закрытым, поэтому он получает целевую субвенцию, которая положена закрытым городам. Расчет этой субвенции производится по количеству граждан, живущих в городе. Делать ничего не надо, просто будь закрытым и получай бюджет. Поэтому и не хотят город открывать — целевой субвенции не будет, а она большая.

Официально население в Озерске — около ста тысяч, но по моим данным, 80 или 85 тысяч, очень много мертвых душ. Люди редко выписываются из квартир, даже если уезжают, чтобы не иметь проблем с оформлением пропусков на въезд. А власти ничего не делают, потому что опять же субвенция — то есть чем больше граждан в городе зарегистрировано, тем больше денег выделяется. Граждан 80 тысяч, а прописано сто. Денег получают на сто.

Что со мной теперь будет, я сама толком не знаю. Пока я подала прошение о политубежище с детьми, приложила описание своей истории, а также доказательства преследования со стороны государства. Мне выдали бумагу, что документы приняты, мне должны назначить встречу с представителем государства, который будет решать мой вопрос. На этой встрече у меня заберут все документы и дадут временное удостоверение личности. А потом меня могут отправить в любой регион Франции, где есть место для проживания беженцев. Средств к существованию у меня нет. Это может тянуться от двух месяцев до года. Билеты нам купили общественные организации, потом NED выдала нам тысячу долларов и организация Nuclear future award — я же лауреат премии за безъядерное будущее — перечислила нам 1400 евро, и потом еще нам прислали 450 евро — это все. Мы живем все время у людей, летом нас кормили, сейчас мы сами покупаем себе еду, у нас уходит 25 евро в день примерно. У меня осталась квартира в Озерске, в деревне есть полдома, которые я купила на материнский капитал.

Мы продолжаем ликвидацию организации, 28 сентября истекает срок уплаты штрафа. Я считаю, что собирать 300 тысяч на это неправильно. Что спасать? Продлевать жизнь тому, что они признали объектом для нового обвинения?