Я, конечно, хотела изменить мир. Сделать его чище и добрее и все своими руками. Все как положено. Мечтала о том, что подростки, с которыми я начала работать, поступят в университеты, выучат иностранные языки, совершат революции в науке. Все преодолеют и все смогут. С моей, конечно, помощью, и вдохновляясь моим же светлым примером. Эти подростки тем временем думали, как пережить ночь в подвале и где достать дозу. Думали такими словами, которых я и не знала.

Это было восемь лет назад. Я только-только стала волонтером.

На первой встрече с координатором меня предупреждали:

«Если мечтать о невозможном, быстро сдуешься. Наши дети, скорее всего, никогда не станут благовоспитанными членами общества, не получат образования и не устроятся на престижные работы. Некоторые из них не доживут даже до совершеннолетия. У нас другие задачи, Насть. Многие ребята уже зависимы от алкоголя и наркотиков, кто-то ВИЧ-инфицирован. У них слабая мотивация к переменам, или ее нет вообще. Не потому, что они плохие или глупые, а потому что так приспосабливается психика к условиям улицы. Иногда единственное, что мы можем сделать, — быть рядом, когда ребенок умирает. Держать его за руку, чтобы не было так страшно. А они умирают: от голода, от холода, в драках, от передозировки наркотиков.»

Меня предупреждали, да. Но я не поверила. Разве можно в 22 года добровольно отказаться от идеализма и всерьез бояться выгорания от добра?

Я подумала, что случаи, когда надо держать за руку, единичные, и меня они не коснутся. Я подумала, что раз не мечтают об университетах, значит, не так про них рассказывали. Улица, подвал и клей — это плохо, а дом, учеба и работа с самореализацией — хорошо, что же сложного это объяснить?

Я подумала, что история наверняка знает примеры движения вопреки и назло — обстоятельствам, среде, окружению. И с моим приходом в мир благотворительности этих примеров станет больше. Уж я-то смогу их замотивировать!

Я стала заниматься с детьми, разными, но в рамках одной организации. С малышами ВИЧ-инфицированных мам, с детьми из социальных квартир, с подростками, приходящими в социальный центр. Не каждый день и иногда не каждую неделю, но довольно регулярно. Проводить с ними время, играть, водить на экскурсии в планетарий, читать книги, младших сажать к себе на колени или брать на руки, со старшими говорить о будущем.

А потом приходила домой и плакала. Первое время плакала очень много и очень горько. От сочувствия и собственного бессилия. Было ощущение, что изнутри корежит огромной машиной. Словно металлическим ковшом выкорчевывает. Или танком под себя подминает. Груз казался непосильным. И эти вопросы, в пустоту, вхолостую: «Почему так?», «В чем эти дети виноваты?», «Как мне им помочь?», «Как это изменить?».

Самое распространенное явление в волонтерстве — лобовое столкновение с жизньюТвитнуть эту цитату Самое распространенное явление в волонтерстве — лобовое столкновение с жизнью. По статистике, больше всего волонтеров среди молодежи. Той самой, мечтающей переделать мир, не сомневающейся в своих силах и не успевшей обзавестись ремнем безопасности в виде цинизма или просто опыта.

Как правило, волонтеры не ищут специальной информации о психологии подростков и детей в трудных жизненных ситуациях (или другой информации, связанной с областью их деятельности, с конкретной социальной группой), не всегда работают с супервизорами, чтобы сбросить напряжение и выговориться, не делятся эмоциями и наблюдениями. А надо бы!

Иначе в какой-то момент человек может устать. Выгореть, если выражаться профессионально. И тогда он перестает приезжать, звонить, отдавать свое время: «Зачем? Изменить ничего невозможно, всегда будут бедные, больные, бездомные, все мои усилия идут вникуда. Я устал, я больше не хочу.»

Я тоже устала спустя примерно год или полтора. И притихла. Удаляла, не читая, в корзину рассылку от координатора, не записывалась участником в акции, ограничилась только бесконтактной помощью. Такой волонтерский эскапизм, знаете, ни к чему не обязывающий: вещи отвезти, денег перевести.

Пока не увидела объявление о наборе в новый проект. Суть его была в создании пар волонтер-подросток из социально неблагополучных семей. И взрослый, словно старший товарищ, проводил бы время со своим подопечным, помогал в учебе, ходил гулять, немного раскрашивал, как правило, довольно серые будни.

Нас, желающих участвовать, набралось человек тридцать. Началась учеба: несколько недель подготовки, занятий с психологами, тренингов, лекций. Было здорово. Первый раз появилось чувство команды и плеча. Задачи конкретны, сроки ясны: программа по договору длилась год, затем по обоюдному желанию можно было ее продолжить. Ежемесячные встречи с психологом и тьютором должны были предохранять как раз от выгорания и распутывать экзистенциальные узлы. Все продумано, все на благо ребенка и не во вред волонтеру. И бонусом — знакомство с единомышленниками. Пары подбирал психолог, на основании анкет, знакомства, общения с обеими сторонами.

Ходили гулять, смотрели фильмы, меряли платья, хихикали. А ночью Аня спрыгнула с крышиТвитнуть эту цитату Мы с Аней, и правда, были похожи. Мечтательные, сочиняющие одна рассказы, другая сказки. Довольно быстро нашли общий язык, осенью и зимой ходили гулять, смотрели фильмы, мерили платья, хихикали. Ну что еще девчонки делают вместе? Все то же самое было и днем в воскресенье ранней весной.

А ночью Аня спрыгнула с крыши высотки. Уже бесформенным мешком, но еще живым, ее везли в больницу. Она умерла по дороге.

Что было дальше? Желание выть в голос и похороны. Чувство вины и психолог.

Социальное волонтерство — погружение в боль. Медленное или стремительное, в чужую или свою собственную, как вы выберете сами.

Настоящие, не из фильмов и не из книг, истории несправедливости, предательства, жестокосердия, истории таких поступков, которых до этого в вашем окружении никто и никогда не совершал, — вот что вас ждет.

И смерть. Уход тех, кому вы помогаете, потеря тех, кому вы уже забронировали место и в сердце, и в мыслях, в ежедневных заботах и планах, — вот что вас ждет.

К боли нельзя подготовиться заранее, натренироваться не чувствовать, обезопасить себя, подстраховаться — нельзя. И однажды у вас случится ваша собственная история с плохим концом. И вы либо переживете ее, либо на этом остановитесь.

Меня выключило больше, чем на год. И только через год с небольшим, уже следующей осенью, я снова спросила, чем могу помочь. И стала ездить к Оле. Оля почти не ходила, у нее был сломан позвоночник, и ноги почти не двигались. Оля с мамой и папой жили в грязной маленькой однокомнатной квартирке недалеко от вокзала. Оле было 12, она не училась в школе, не умела читать и писать. Мы договорились, что я буду приезжать, играть с ней, потихоньку учить грамоте, читать книги.

Я звонила в дверь, проходила и вежливо здоровалась с Олиной мамой и Олиным папой. Стараясь не думать о том, что именно папа выбросил Олю из окна пятого этажа, когда ей было шесть лет. Она выжила, но позвоночник сломан, и она не ходит. И никогда не будет. И о том, что свежие синяки на Олиных худеньких ручках и спинке, — не от неудачных углов стола.

Я была уже беременная, поэтому еще острее воспринимала наши встречи. Опять вернулись мучительные вопросы: «Ну как же так?» – и желание защитить эту хрупкую девочку. Подтолкнуть ее к знаниям, может быть, сможет она за них ухватиться, чтобы спастись?

Но наших встреч было слишком мало для спасения. Олька совершенно не стремилась учиться, хотя ко мне тянулась изо всех сил. Потихоньку шептала свои страшные детские тайны, рассказывала, что папа опять ее бил. Тут же, пугаясь невыносимости этой правды и неотвратимой расплаты за откровенность, утверждала, что, конечно, пошутила. Потом сразу же просила почитать «Горшок каши», еще и еще. Капризничала. Снова тыкалась в меня, как котенок.

Весной Олиных родителей лишили родительских прав. Ее младшую сестренку удочерили, а Олю отправили в интернат. Для меня, как для волонтера, эта история закончилась. С хорошим она концом или плохим? Кто знает.

Становясь волонтером, заново пересматриваешь представления о добре и зле, правых и виноватых, личной ответственности и влиянии внешних факторов.

Хорошо ли, что не с родителями? Хорошо ли, что теперь в интернате? Хорошо ли, что разлучили с сестрой? Лучше бы обеих в интернат, но вместе? А если невозможно? То тогда оставить с мамой и папой, не умозрительными, а вполне конкретными?

Или вот бездомные, сами виноваты? Воли мало? Глупости много? Нечего было пить? Что, так трудно устроиться на работу? Или это все система? Безучастная и равнодушная? Государство — абсолютное зло? Человек человеку — все-таки кто?

Социальное волонтерство — толстенный учебник, где все задачки со звездочкой, и нет правильных ответов в конце параграфа.
Тебя затягивает в метафизический водоворот, только и успеваешь, что вынырнуть, глотнуть воздуха, – и обратно. Ты вовлечен в истории с моральным аспектом, который невозможно игнорировать. И каждый раз выбираешь: принимать ли чью-то сторону или учиться не судить. Ежедневно решаешь, видеть мир только в черно-белом или признать за другими оттенками право на существование. Заглянув из сытой, устроенной жизни в жизнь совсем другую, заново осмысляешь важность самых-самых простых действий и слов.

Потихоньку учишься говорить себе: «Стоп!»

Учишься проставлять четкие границы: своей вовлеченности в жизнь и проблемы другого человека, своих возможностей (научить читать — да, искоренить насилие — нет), своих ресурсов (отдавать посильное количество времени, сил, внимания). Учишься быть волонтером так, чтобы в голове не возникало глагола «жертвую» (собой, временем, деньгами).

И волонтерство начинает приносить глубокую радость. Превращается в занятие, органично встроенное в жизнь. Обогащающее ее, а не ломающее. Делающее сильнее, а не разрывающее изнутри. Одинаково важное и полезное и для тебя, и для того, кому ты помогаешь.

Второй год я с бездомными складываю оригами. И как же мне хорошо!

Второй год я с бездомными складываю оригами. И как же мне хорошо!Твитнуть эту цитатуВесь мой опыт не спасет от боли, если кто-то из моих учеников умрет, нет, конечно, нет. Но я теперь всегда помню, моя задача — подбодрить, поддержать, чуть прибавить веры в себя, выслушать или поговорить. Не изменить мир, а просто сложить дракона вместе с бездомным человеком. Одного маленького бумажного дракона. Улыбнуться и сказать: «Мы отлично сегодня поработали!»

Восемь лет прошло, пока я научилась быть волонтером.

Одного желания помочь не всегда достаточно: важно, чтобы эта помощь не навредила — в том числе самим волонтерам. Тех, кто идет в больницы и социальные учреждения, нужно готовить профессионально, чтобы они не допускали ошибок, которые могут повлечь за собой порой непоправимые последствия.

Недавно я узнала, что в Москве есть  постоянно действующий проект «Школа Социального Волонтёрства», в которой волонтёров из организаций со всей страны профессионально учат, как избежать всего того, с чем я столкнулась: разочарования, выгорания, опустошения, помощи другим во вред себе. Учат правильно оказывать помощь людям, находящимся в социальных учреждениях, учат не совершать ошибок, которые могут повлечь за собой порой непоправимые последствия. Учат работать с бездомными, бывшими заключёнными, инвалидами, многодетными семьями, стариками.

Первая мысль, конечно, о себе: «Как круто! Если бы я в ней училась, мне не было бы так больно и тяжело».

Вторая о школе: «На что они существуют?». Вопрос оказался актуальным. Школе нужны деньги: на оплату труда преподавателей, ведущих мастер-классов и тренингов, специалистов и экспертов.

На то, чтобы эта Школа продолжала свою работу, волонтёры не выгорали, а таких статей больше не было. И кроме нас с вами дать этих денег некому.

Фонд «Нужна помощь» собирает деньги на оплату труда преподавателей, ведущих мастер-классов и тренингов, на сторонних специалистов и экспертов Школы социального волонтерства. Даже самое маленькое пожертвование ощутимо поможет в эти трудные времена не только тем, кто помогает другим, но и сам остро нуждается в помощи.

Сделать пожертвование