В пермских газетах монастырский приют хвалили и ругали, называли положительным примером социального предпринимательства и концлагерем для стариков. Сама Надежда Толстикова оба эти определения считает абсурдными. Она устроила приют, чтобы бороться с дурными снами.

«Семья для пожилого»

Приют находится не в самой Монастырке, а на отшибе — на поляне, со всех сторон окруженной лесами. Здесь всего четыре дома — в одном живут хозяева, в другом мужчины, в третьем женщины, а четвертый предназначен для самых немощных стариков с проблемной психикой. Приглядывает за всем этим хозяйством Надежда Толстикова — пятидесятилетняя женщина, которая родилась в Монастырке и прожила здесь всю жизнь.

С 1996 года она регулярно брала к себе на лето детей из детского дома. К тому моменту у нее уже подрастали четверо сыновей, но Надежде очень хотелось дочь — все-таки это деревня, тут нужно уметь доить корову, стирать, хлопотать по хозяйству и так далее. Не сыновей же обучать этому всему. Сначала Надежда с мужем взяли из детдома одну девочку, потом другую, потом по всем правилам организовали приемную семью. В конце концов к четырем родным детям добавилось шестеро детдомовских.

А семь лет назад Толстикова впервые пришла в соцзащиту с необычной просьбой — официально оформить на нее старушку-инвалида из Осы, дочь которой много работала и не могла полноценно ухаживать за мамой. Сначала в соцзащите предложили Надежде опекать женщину в рамках краевой программы «Семья для пожилого», но потом передумали — при живой дочери не положено. Тогда Толстикова взяла к себе старушку просто так, под личную ответственность.

Но в соцзащите Толстикову запомнили и через некоторое время позвонили сами:

«Говорят: “Есть женщина, надо из психиатрии выписывать, а мы не знаем, куда ее деть”, — вспоминает Надежда. — Она лежала в психиатрии полгода. Парализованная алкоголичка, лишенная родительских прав. Но я тогда взяла ее к себе, и она живет с нами уже семь лет. Она лежачая, но мы ее садим, катаем, научили есть, ногой шевелить, разговаривать».

Приютский забор его жители украсили самостоятельноФото: Иван Козлов

Так сам собой начал оформляться приют. Со временем в нем стали появляться старики без родственников, поэтому Толстиковой все-таки удалось включиться в программу «Семья для пожилого». По этой программе человеку, взявшему на себя заботу об одиноких стариках, полагается помощь от государства. Деньги там не бог весть какие, но в этом июле Надежда получает их в последний раз:

«Мне отказались платить зарплату. Объяснили, что расторгают со мной договор, потому что формально я не проживаю вместе со своими стариками. Их дома через улицу, мы живем одной семьей, я за ними 24 часа в сутки слежу — убираю кал и мочу, все привожу в норму. Со всеми постоянно общаюсь. Но когда мне сказали о расторжении договора, я ответила: «Хорошо. Я буду без зарплаты работать, но стариков вам своих не отдам». Да и сил нет спорить — тут еще эта история с клеветой…»

«Пенсионерский трудовой лагерь»

Собственно, из-за «истории с клеветой» в Перми и узнали о приюте Толстиковой, который до этого существовал тихо и мирно. Но в марте в Осе случился скандал, попавший во многие городские СМИ. На Надежду поступила жалоба за подписью нескольких обитателей приюта. Жалобщики утверждали, что в Монастырке насильно удерживают беспомощных стариков, плохо с ними обращаются, не отдают документы и отбирают пенсии. Обвинения охотно подхватили многие жители Осы, а в группе «Доска позора Оса» началась настоящая травля — Толстикову обвиняли чуть ли не в создании концлагеря для пенсионеров.

Разобраться, впрочем, удалось быстро. Жалоба была подписана несколькими обитателями приюта, но большинство фамилий было написано с ошибками, а одна подпись принадлежала женщине, которая из-за паралича не способна держать ручку.

«У меня жила одна бабулька из Перми, и я сразу поняла, что это сделала ее дочь, — рассказывает Толстикова. — Там была такая история. Сначала к нам попала бабушка, а через какое-то время в приют заявилась ее дочка, которая в свое время бросила мать и отсидела в тюрьме за мошенничество. Приехала и заявила, что будет жить у нас на основании того, что ее мама получает пенсию. Я ее не пустила, конечно. Она мне говорит: “Ты за это поплатишься”. А за что? За то, что я ее маму приютила? У старушки было истощение организма, она не могла ходить, только глазками водила».

Тем не менее, дочь провела в приюте неделю — в своей жалобе она указала фамилии тех стариков, кого за это время успела запомнить. После того как жалобе дали ход, начались проверки, которые не заканчиваются уже полгода. Проверяющие особо не церемонились и не раз доводили Толстикову до слез. Да и с чего бы им церемониться, если на бумагах никакого приюта не существует. Зато существует какая-то неофициальная и подозрительная пенсионерская коммуна в лесу.

Сегодня это главная проблема и для хозяйки приюта, и для его жильцов — зарегистрироваться официально очень тяжело. Из тридцати человек (весной было двадцать четыре, но после шумихи с жалобой пришли еще шестеро) четверо находятся у Надежды под опекой, двое под патронажем, а остальные — просто пришлые. Толстикова прописывает их в Монастырке, чтобы хоть как-то закрепить официально.

В последний раз осинские власти потребовали от нее оформить ИП, но это непосильное требование — нужно платить большие налоги, а платить их не с чего. Поэтому чиновники разных инстанций то и дело намекают Надежде, что их коммуну в один прекрасный день скорее всего просто разгонят.

«Власти не понимают: если всех моих выставить на площадь Ленина прямо с кроватями — кто их возьмет? У нас в Осе был дом престарелых, был сестринский уход — все позакрывали. Одна я осталась такая, больная на голову, да еще в соседнем селе муж и жена Имайкины, которых сейчас тоже проверками травят».

Фиаско

В приюте трудится всего несколько человек — сама Надежда и ее приемные дети, которые то приезжают, то уезжают. Рабочих рук не хватает, но Толстиковы все равно предпочитают справляться своими силами. Помощи от администрации они просили всего однажды — нужен был экскаватор, чтобы вырыть траншею и проложить водопровод. Траншею в результате пришлось рыть самостоятельно, лопатами.

Логично было бы призвать на помощь волонтеров из Осы, но с общественной поддержкой тоже как-то не сложилось.

Младшие приемные дети живут вместе с Надеждой, старшие приезжают по выходным и помогают вести делаФото: Иван Козлов

«Моя знакомая решила под восьмое марта объявление написать, где-то там в Интернете, я не разбираюсь, — рассказывает Надежда. — Ну, по своей инициативе собрать для нас на праздник какую-то сумму, просто помощь. И это было наше первое фиаско. Потому что в Интернете такое началось… Она и собрала всего какую-то тысячу рублей, а меня там просто с грязью смешали. Мне показывали, что там писали люди — я просто ревела, волком выла. Писали в этой группе “Доска позора”, что я деньги себе забираю, что стариков мучаю. Я же никому ничего плохого не делала. Люди у нас вообще очень злые. Я прихожу в какую-нибудь регистратуру, говорю, что из “Семьи для пожилого”, а мне говорят: “Нахватала стариков себе!” Ну, мне все равно, я огонь и воду пройду, а их никуда не отдам. Они мне как дети».

Праздник в итоге все равно провели, но обошлись собственными средствами. Ну, это, конечно, сильно сказано — «собственными средствами». Лишних денег в приюте нет. Чтобы обеспечить своих жильцов новыми подушками и одеялами, Толстикова взяла кредит. Большая часть кредитных денег ушла на установку новых окон взамен деревянных, из-за которых в домиках постоянно был сквозняк.

Несколько здешних постояльцев еще не достигли пенсионного возраста и живут в приюте просто так, помогая по хозяйству. Большинство же — пенсионеры и инвалиды, многим из них Толстикова помогла сделать утерянные документы и получить «группу». Те, у кого есть надбавка по инвалидности, по взаимному согласию отдают ее Надежде — в итоге, правда, эти деньги все равно идут на развитие приюта. В остальном правила для всех одни: четверть пенсии жители приюта оставляют себе на карманные расходы (на сигареты и прочую мелочь, например), а большую часть кладут в «общий банк» — на эти деньги приобретаются продукты, белье и средства гигиены, а иногда делается какой-нибудь мелкий ремонт.

«Я как соберусь в магазин, они мне списки составляют, что купить. Женщины косметику заказывают, красятся каждый день. Они все раньше были зашуганные. Они себя людьми не считали. А теперь вон как. Я с ними шучу: “Вы лежачие — куда вам краситься? Даже я не крашусь”. А они с утра такие губы себе наведут, ух. К ним, видите ли, мужчины ходят в гости, общаются. Значит, я не зря за ними ухаживала. Многие были больны, все во вшах. Один дед бельевых вшей принес, я так испугалась, теперь у меня закон: всех новеньких вымыть, обрить, дать чистое белье. Этот дед, который вшивый был, изумился, спрашивает: “Это все мне?” Ну а кому? Ты все-таки сам себе признайся, что ты человек».

Галина Ивановна и ее подруга ЛюбаФото: Иван Козлов

Пенсионеры стараются помогать своей маме (они ее действительно так и называют — мамой) как могут. Ираида Геннадьевна, например, по своей инициативе сажала за домом лук и огурцы. Потом баночку огурцов замариновала и принесла — сюрприз! Все, конечно, про этот сюрприз прекрасно знали, но притворились, что не знают. А Галина Ивановна ходила на рыбалку и приносила рыбу. В июле клева нет, поэтому недавно она объявила Надежде, что «рыба скончалась», так что теперь вместо рыбы она будет ходить за малиной.

Группа поддержки

У Надежды Толстиковой есть и своя команда единомышленников. Маленькая, но эффективная — врач и полицейский. Точнее, фельдшер и участковый. Фельдшер Фаина Михайловна посещает приют два-три раза в неделю, хотя и не обязана этим заниматься. Она регулярно осматривает стариков, назначает им лекарства, делает уколы и при необходимости записывает на прием к специалистам.

А местный участковый Слава впервые появился, когда Толстикова попросила его расследовать происшествие с Валентиной Петровной. Эту пожилую женщину, не способную ходить, кто-то выкинул из машины около паромной переправы, и она ползала по берегу в беспамятстве, пока ее не заметили лодочники. Толстикова взяла ее к себе, а потом обратилась к участковому.

Через пару дней Слава нашел внучку Валентины Петровны, но от бабушки та открестилась. А спустя несколько месяцев в Монастырку внезапно заявился бабушкин брат.

«Видно, что пьющий, — вспоминает Толстикова. — Валентина Петровна ему обрадовалась, кричит: «Братик, братик». А что братик? Братик ей яблоко привез — поиздержался, говорит, в дороге. Сказал, что до магазина сбегает, чтобы ей что-нибудь купить. И не вернулся».

Жители

До последнего парома еще два часа — хотя он все равно придет в Осу позже, чем уйдет последний автобус в Пермь, так что какая разница? Я прогуливаюсь по приюту — оказывается, помимо коров здесь держат еще и нескольких гусей (очень агрессивных) и другую живность.

Домик, в котором обитают самые проблемные старики, не способные ухаживать за собой, превосходит мои ожидания — здесь чисто и прибрано, а воздух свежий. Но завести разговор по понятным причинам ни с кем не удается, и я перехожу в женский домик.

Здесь меня встречает Галина Ивановна, которая в июле променяла рыбу на малину. Похоже, она одна из тех, кто регулярно заказывает у Толстиковой косметику.

Обстановка в женском корпусеФото: Иван Козлов

Галина Ивановна рассказывает, что всю жизнь работала с людьми, а на старости лет захотела пожить в уединении, после смерти мужа накопила денег и купила дом в небольшой деревне неподалеку от Монастырки. Но не прошло и полгода, как дом, который она даже не успела застраховать, сгорел дотла.

В Осинской администрации, как только узнали о пожаре, первым делом позвонили все той же Толстиковой — попросили доехать до места и приютить Галину Ивановну, если та осталась в живых. Надежда обнаружила погорелицу посреди пепелища. Та была в шоке, ничего не понимала и отказывалась сдвинуться с места. Пока ее приводили в чувство, подъехала пожарная машина с одним водителем и без воды: стояли февральские морозы, и вся вода замерзла. Через пару дней в районной газете вышла заметка о том, как бригада пожарных своевременно приехала на место и за 15 минут справилась с огнем.

Но теперь эти воспоминания уже не вызывают у Галины Ивановны ничего, кроме смеха.

— А я хотела небольшой филиальчик парикмахерской открыть. Ну да ладно, мне и тут есть чем заняться. Я типично городская, но рыбалку люблю, лето люблю, вообще людей люблю.

— А вот отвезу вас на площадь перед администрацией и там оставлю, чем тогда займетесь? — весело кричит Толстикова, и всех обитателей дома разбирает хохот.

— Куда-то они нас размаркетанить все собираются, это чё такое? Мы уже так привыкли друг к другу. Но вообще я не против, чтоб меня к администрации погулять свозили, — шутит Галина Ивановна.

—Мы там парикмахерскую откроем, — подхватывает ее лучшая подруга Любовь Ожегина, и все сразу обращают на нее внимание.

Надежда Толстикова в окружении приёмных детей и подопечных, справа — Ираида Геннадьевна и Галина БорисовнаФото: Иван Козлов

— Вы знаете, как она вяжет? — говорит мне Толстикова. — Я просто поражаюсь. И стрижет сама себя отлично. А она ведь у нас слепая.

Ослепла Ожегина давно — еще до того, как ее обманули с квартирой. Свое пермское жилье она продала каким-то аферистам, которые обещали ей золотые горы, но почему-то ограничились трухлявой избой неподалеку от Осы. В этом доме она стала жить со своим опекуном, но спустя несколько месяцев опекуна посадили в тюрьму, и Любовь осталась одна, слепая, в разваливающемся доме. Через знакомых Толстикова узнала о ней и оформила опеку.

В соседней комнате я застаю Ираиду Геннадьевну — ту самую, которая вырастила сюрпризную банку огурцов. О своей прошлой жизни она вспоминать не любит — сдержано рассказывает, что ее избивал собственный сын, а дочь посоветовала искать спасения в Монастырке. Однажды женщина тайком ушла из дома и прошагала до Осы несколько десятков километров по лесу. В приюте ее выходили и залечили раны на ногах. Ее лучшей подругой здесь стала Галина Борисовна, спасти которую Толстикову в свое время попросила лично глава поселения. Надежда и Ираида вместе приехали тогда в дом, где Галина Борисовна жила с сыновьями, и застали ее лежащей на пропитанном мочой матрасе, по которому ползали черви. Сыновья в это время пили в другой комнате. С тех пор как женщину увезли в приют, о сыновьях почти ничего не было слышно — известно только, что один из них умер год назад, а другой сгинул в туберкулезных диспансерах.

«Я маму потеряла, потому что не могла понять, чем она болела, — внезапно говорит Надежда, когда мы выходим из домика. — Потом оказалось, что у нее был сахарный диабет. Она была тучная, трудно было это определить. Или, может, я сама проглядела, работала, собой занималась. Уже когда мамы не стало, меня просто переклинило. Я подумала: “Я все равно это восполню, чтоб они на том свете порадовались и меня простили”. И вот мне больше мама не снится, и папа не снится».