Из школьного курса истории многие помнят, что в царской России крестьяне страдали от голода, неурожаев и малоземелья. Но немногие знают, что на самом деле земли у российских крестьян было больше, чем у многих европейских, а настоящая беда заключалась в средневековой организации труда. Из-за нее крестьянин не мог нормально обрабатывать землю.

Поскольку в общине землю делили «по справедливости», каждый крестьянин получал по кусочку — точнее, по узкой полоске — земли разного качества. В таких условиях невозможно было применить не только новые технологии, но даже старые — навоз невыгодно возить дальше трех километров, а полоски часто разбросаны на десятки километров. И так было не в Средневековье, а в начале XX века.

Освободила крестьян от этого аграрная реформа, которую провел премьер-министр российского правительства Петр Столыпин. Она так и называется: столыпинская.

Два взгляда на новое рабство

Мы помним, что в 1861 году, отобрав у помещиков власть над крестьянами, правительство большую часть этой власти передало крестьянской общине («миру», сельскому сходу). Община стала юридическим собственником крестьянской земли, распределяла ее между дворами, облагала дворы податями, а чтобы гарантировать уплату податей, был введен институт круговой поруки — каждый в общине отвечал по обязательствам каждого.

Больше того, начиная с 1870-х правительство в нарушение духа, а затем и буквы Великой реформы проводило политику консервации общинного строя. В 1894 году оно еще больше ограничило крестьян в пользовании землей: отныне запрещалось отдавать ее в залог, а сдавать в аренду разрешалось только в пределах общины. Выкуп надела и выход из общины был фактически запрещен.

Между тем сельское население с конца 1850-х до 1897 года выросло почти на две трети — до 82 миллионов, а надельной земли у крестьян не прибавилось. Это заметно уменьшило душевые наделы, что при отсталом уровне земледелия привело к аграрному перенаселению, то есть невозможности для населения полностью использовать свой трудовой потенциал. Со времен народников это упрощенно именуется «малоземельем». Отмечалась повсеместная засоренность полей, сокращение численности скота, рост числа безлошадных дворов и сельского пролетариата.

В 1891-1892 годах в России случился голод. Он сделал аграрный вопрос самой злободневной темой, актуальность которой лишь усиливали последующие неурожаи — 1897, 1898, 1901 годов. Первопричиной кризисных явлений была уравнительно-передельная община, искусственно поддерживаемая правительством. Однако понимали это не все.

Значительная часть российского общества ратовала за сохранение общины. Еще с середины XIX века аксиомой стало, что она якобы  служит гарантией России от пролетаризации крестьянства, обеспечивая ему прожиточный минимум. При этом «охранители» в правительстве считали ее оплотом существующего строя, а левые народники в оппозиции, наоборот, видели в ней «эмбрион» социализма. Защищали общину и либералы-земцы.

В основе этих коллективных симпатий лежал тот тривиальный факт, что община была идеальной структурой, чтобы  держать в подчинении десятки миллионов крестьян. Основанная на принуждении, община давала широчайшие возможности для управления этими людьми.

Поэтому борьба социалистов и «либералов» с «охранителями» и друг с другом шла прежде всего за то, кто из них при помощи общины будет управлять народом— «передовая» интеллигенция, земство или чиновники МВД.

Социалисты и отчасти либералы видели причину кризиса в деревне в нехватке земли (малоземелье). Отсюда и рецепт — арифметическое увеличение площади наделов.

Их оппоненты, которых в правительстве и земстве к началу ХХ века тоже стало немало, исходили из того, что дело не в малоземелье, а, как сейчас говорят, в плохих институтах. В Австрии средний крестьянский надел составлял 5,1 десятины, во Франции — 4,4 десятины, в Германии — 4,1 десятины, и крестьяне  там преуспевали. В России аналогичный показатель равнялся 10,2 десятины (11 гектаров), а жили крестьяне несравненно хуже, собирая на элитном черноземе чуть ли не самые низкие в Европе урожаи. Проблема заключалась не в количестве земли, а в средневековых приемах и условиях обработки этой земли, которые в огромной степени определялись наличием общины.

Как община мешала крестьянам жить и трудиться

Община разнообразно тормозила развитие страны с бурно растущим крестьянским населением, поскольку массовый прогресс агротехники в ней был невозможен из-за принудительного севооборота, чересполосицы, дальноземелья, нерационального пользования угодьями, а также постоянной угрозы передела земли.

Из-за принудительного севооборота ежегодно под паром простаивало до 40% земли (в Германии — 8%). В России практиковалось в основном трехполье — два года сеяли, год участок стоял под паром. Если у соседей земля стоит под паром, и на ней пасется скот, то свой участок ты просто не можешь засеять — все будет потравлено. Перейти к интенсивному севообороту (с правильным чередованием культур) могла только вся община целиком, что было малореально. А ведь только эта мера увеличила бы площадь крестьянских земель на величину большую, чем это сделал черный передел в 1917 году.

«Главнейшими язвами крестьянского землевладения» считались чересполосность и отдаленность наделов (дальноземелье). Они были естественным следствием того, как община делила землю (по справедливости): сперва разбивала на участки, примерно одинаковые по качеству, а потом на каждом участке член общины получал свою полосу (иногда такую узкую, что нельзя было поставить борону, а при посеве семена падали соседям на счастье). Надел одного двора был раздроблен на множество частей (полос), число которых сплошь и рядом считалось десятками (а то и превышало сотню), иногда отстоящих друг от друга на многие километры.

Еще с крепостных времен в России во множестве местностей отсутствовали точные, юридически заверенные границы между десятками тысяч земельных владений, как крестьянских, так и других владельцев — помещиков, казны, церкви, что порождало массу конфликтов между соседями.

Однако не менее важным было пагубное влияние общины на трудовую этику и сознание крестьянства вообще.

Жизнь в пореформенной уравнительно-передельной общине, которая как будто специально была создана для того, чтобы нагляднее выявить несовершенство человеческой природы, часто была далекой от идеалов справедливости. В ходе реформы 1861 года государство заплатило помещикам за землю, которую получали крестьяне, и последние должны были возвращать эти «выкупные» деньги государству по 6% в год. Выкупные платежи каждый общинник вносил в соответствии с размером своего участка. Крестьянин с каждым годом приобретал все большее и большее право на выкупаемую им землю и в момент завершения выкупной операции должен был стать ее собственником.

Однако если до окончания выкупа происходил общий передел, и надел крестьянина уменьшался (например, из-за изменения численности семьи), то тем самым община несправедливо отнимала у него ту идеальную долю собственности, которую он уже приобрел многолетними выкупными платежами, и передавала постороннему человеку. Такой же «справедливый» характер имела норма, по которой наделы переселяющихся в Сибирь крестьян поступали в распоряжение общины без всякого вознаграждения.

Община парализовала хозяйственную энергию крестьянства — прежде всего из-за неустойчивости землепользования. Переделы земли препятствовали даже удобрению полей, не говоря уже о сколько-нибудь сложных и дорогих земельных улучшениях. В разных районах России крестьяне за несколько лет до передела переставали унаваживать землю — никому не хотелось, чтобы при переделе она досталась лодырю-«горлану».

Общинный режим «убивает трудовую энергию крестьянства, развивает апатичное отношение к своему хозяйству, наклонность к праздности и пьянству и воспитывает население в неуважении к чужим правам… Крестьянин приучается довольствоваться ничтожным доходом, получаемым от хищнической эксплуатации природных сил земли, и стремление к улучшению своего материального положения совершенно ослабевает» — так говорится об этом в «Трудах» Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности, которое начало работу в 1902 году и много сделало для подготовки аграрной реформы.

Как началась столыпинская реформа

Часто говорят, что столыпинская реформа — ответ на первую русскую революцию 1905 года, что абсолютно неверно. Реформа была разработана и начата до революции: в частности, еще в 1903 году была отменена круговая порука, в 1904 году — телесные наказания крестьян.

В ходе революции крестьяне ясно показали, чего они хотят — помещичьей земли, причем их «шариковский» подход к аграрному вопросу («взять все, да и поделить») поддержали не только социалисты, что неудивительно, но и как бы либеральная партия кадетов, также разжигавшая аппетиты деревни.

Однако власть предложила свой вариант решения этой проблемы, который соответствовал не средневековым представлениям крестьян о справедливости, а стандартам современного общества начала ХХ века.

Правительство позволило крестьянам стать собственниками своей земли и попробовать другую жизнь. И оно верило в то, что крестьяне вполне способны оценить и воспринять эту идею.

Основные реформаторские акты были приняты в 1906 году: 4 марта высочайшим указом созданы Землеустроительные комиссии, объявлено о возобновлении переселения в Сибирь и расширении операций Крестьянского банка; 5 октября последовал указ, уравнявший крестьян в правах с остальными сословиями; и уже указ 9 ноября логично делал крестьянина как полноправного гражданина свободным собственником своей земли.

Сущность реформы сводилась к следующему.

Во-первых, каждый домохозяин получил право требовать закрепления за ним на праве частной собственности того участка общинной земли, которым он или его семья пользовались со времени по­следнего передела. С 1 января 1907 года отменялись выкупные платежи за землю — государство прощало крестьянам их долги. Поэтому, в частности, считается, что столыпинская реформа завершала дело 19 февраля 1861 года. Отныне крестьянин становился собственником земли и мог распоряжаться ею по своему усмотрению, в частности, продавать (получая таким образом начальный капитал при переселении в город или в Сибирь) и сдавать в аренду.

Во-вторых, все общины, в которых после 1861 года не было переделов, считались тем самым доброволь­но перешедшими от коллективных форм землевладения к индивидуальной. Местные власти обязаны были теперь выдавать по требованию любого члена такой общины документ, который подтверждал, что данный крестьянин владеет своим наделом на праве частной собственности. Как только такой акт выдавался на руки хотя бы одному крестьянину, считалось, что все его односельчане автоматически пере­шли к индивидуальному, беспередельному землеполь­зованию и владению своими наделами на праве частной собственности.

Вообще говоря, все это очень похоже на то, что сделал в 1990-е президент Борис Ельцин, когда объявил в России всеобщую, бесплатную приватизацию жилья.

Однако само по себе укрепление в собственность чересполосицы не могло, понятно, улучшить экономическое положение крестьянского хозяйства. Оно оправдывалось только последующим землеустройством. Любой «укрепленец» (крестьянин, укрепивший за собой землю в собственность) мог потребовать выдела (соединения) всех своих «полос», разбросан­ных в разных местах общинных владений, к одному месту в форме отрубного участка. Если крестьянин переселялся туда, то отруб превращался в хутор. Все необходимые для этого межевые работы Землеустроительные комиссии производили для него бесплатно. Часть крестьян при этом получала льготные, а иногда и безвозвратные ссуды на перенесение построек.

Дополнительными направлениями реформы стало расширение операций Крестьянского поземельного банка и переселение в Азиатскую Россию, прежде всего в Сибирь.

Что дала реформа

Что же удалось сделать?

По своему масштабу аграрные преобразования Столыпина не имели аналогов в мировой истории, что уже тогда было понятно иностранным наблюдателям.

Всего в реформу оказались вовлечены 6,2 миллионов крестьянских хозяйств, или 67% общинного крестьянства. За 1907-1915 годы были выполнены землеустроительные работы для 2,9 миллионов домохозяев-крестьян, а в отношении 2,4 миллионов эти работы получили юридическое завершение. В стране возникло порядка 1,3 миллиона хуторов и отрубов. Землеустройство автоматически повышало цену крестьянской земли — по крайней мере в полтора раза.

При этом подготовительные работы были закончены на территории в 34,3 миллионов десятин, а если добавить к этой цифре 10 миллионов десятин, купленных крестьянами у Крестьянского банка или при его посредничестве, и как минимум 20 миллионов десятин землеустройства в Сибири, то мы получим 64 с лишним миллионов десятин — это современные Франция, Бельгия, Швейцария и Австрия вместе взятые. И все это землеустроители и землемеры сделали — формально — за  девять полевых сезонов, из которых лишь немногие могут считаться «как бы» нормальными! Ведь реформа с одной своей стороны была «подожжена» революцией 1905 года, а с другой — Мировой войной.

Реформа, ставшая очень важным фактором промышленного подъема 1909-1913 годов, одновременно начала агротехнологическую революцию в России.

Правительство развернуло масштабную агрономическую помощь, на которую за 1910-1913 годы было израсходовано больше средств, чем за полтора десятка лет до того — 49,6 миллионов против 47,3 миллионов рублей (крейсер «Варяг» обошелся России в 4,2 миллиона рублей).

Были открыты тысячи прокатных станций сельхозмашин и зерноочистительных пунктов, организованы многие тысячи показательных полей и образцовых хуторов и т.д. В деревню пришли 10 тысяч  агрономов. Всего в реформе прямо или косвенно участвовали, не считая кооператоров, не менее 45 тысяч человек, что сопоставимо с численностью офицерского корпуса Империи — 48 тысяч. Другими словами, за годы реформы внутри образованного класса России сформировался слой людей, специальностью которых стало мирное переустройство российской деревни, а в более широком смысле — приобщение крестьян к новой жизни.

Благодаря реформе начался беспрецедентный рост кооперативов — в восемь раз к 1913 году (см. рисунок). Кредитная кооперация стала приводным ремнем реформы— за 1906-1913 годы она выдала крестьянам ссуд (без Польши и Прибалтики) на гигантскую сумму 1,9 миллиарда рублей — это два оборонных бюджета Империи в предвоенном 1913 году (и более половины всего бюджета).

За годы реформы благосостояние крестьянства значительно выросло. Это видно, например, по числу и сумме крестьянских сберегательных вкладов — рост почти вдвое.

Переселенческая политика позволила 3,3 миллионов людей начать новую жизнь в Азиатской России. Для понимания: эта цифра эквивалентна тогдашнему населению Костромской и Калужской губерний вместе взятых. Сибирь стала важным рынком сбыта для промышленности и одновременно крупным поставщиком сельскохозяйственной продукции, прежде всего мясной и молочной.

И это было только начало. Известный агроном и участник столыпинской реформы Андрей Кофод полагал, что землеустройство рассчитано примерно на 50 лет.

Новую жизнь начала и страна в целом. К осени 1911 года маховик реформы был уже запущен и настолько отлажен, что она продолжала развиваться и после гибели Столыпина (одно из многих покушений на его жизнь в сентябре 1911 года достигло цели).

Преобразования достаточно быстро меняли российскую деревню, притом качественно в лучшую сторону.

Выяснилось, что общинное миросозерцание и мировосприятие вовсе не синоним вечности — многочисленные источники говорят о том, что стало меняться отношение крестьян к земле, стала меняться их трудовая этика. Они поддержали реформу Столыпина. Да, разумеется, не везде сразу и не все, и было бы очень странно, случись наоборот. Это только в мечтах о светлом будущем на сон грядущий или за кружкой пива в европейской «социал-демократической пивной» (был у русских социалистов такой вариант «шоковой терапии») предполагается, что люди становятся другими на следующий день после выхода декретов.

Крестьяне начали доказывать «теорему Столыпина» — суть которой в том, что российский народ — это не фантастическая химера, изобретенная недоучками- народниками. Это десятки миллионов нормальных, живых людей, имеющих право на куда более достойную жизнь, нежели на прозябание в социалистической казарме, уготованной для них теми, кто полвека решал за них, каким должно быть их будущее.

Автор — историк, профессор Высшей школы экономики