— Простите, я прямо спрошу, почему вы вернулись в Россию? Можете назвать главную причину?

— Так и не понял? — глава семьи Шевченко Олег улыбается, щурясь на солнце.

— Нет.

Мы разговариваем уже несколько часов. Они много говорят о Германии, показывают свое нынешнее хозяйство, смеются над собой и сетуют о будущем России, с которой теперь связывают и свою жизнь. Все это время Шевченко постоянно сравнивают два мира — «там» и «здесь». Снова и снова побеждает Германия. Но на вопрос, отчего же они тогда все бросили и вернулись, Олег отвечает:

— Вон вишь, порося лежат в клетке? Вот и в Германии мы как энти порося. Посмотри — свинья сыта, ухожена, обласкана. А счастлива?

Деньги

Олег Шевченко выглядит лет на шестьдесят. Ему 51 год. Крупные черты лица. Седой. Лицо загорелое, обветренное, морщинистое. Охотно идет на контакт, делится соображениями и впечатлениями, будто соскучился по общению.

В Германию уезжали в 2005 году по программе переселения этнических немцев. Мать Олега Шевченко — немка, и он, как потомок, получил вызов и распределение в Ганновер. Шестеро его детей, пятеро сыновей и дочь, хоть и были уже третьим поколением от немецкого предка, тоже получили гражданство Германии. Жена Светлана не имела ни капли немецкой крови и на новой родине жила с бессрочной визой.

Когда уезжали туда, собрались за неделю. Продали крепкий кирпичный дом в Азовском районе Омской области (там живет много этнических немцев). С домом продали и хозяйство: пару коров, четыре десятка свиней, без счета кур, трактор, технику, утварь. Торопились, поэтому не торговались. По опыту друзей-переселенцев были уверены — Германия все даст.

Пока обустраивались в Германии — не работали. Учили язык, получали пособие — 340 евро на человека. Государство оплачивало пятикомнатную квартиру, а соцслужбы требовали от Олега трудоустройства. Пособия хватало на еду, одежду. Около 200 евро ежемесячно оставалось на карманные расходы.

Спустя пару месяцев Олег нашел работу, и с этого момента, говорит он, семья перестала получать пособие. За 12 лет он с десяток раз менял место работы. Всегда неквалифицированный и по местным меркам низкооплачиваемый труд. Последняя — дальнобойщик с зарплатой 2100 евро в месяц. За вычетом основных расходов оставалось порядка 300 евро.

«Калымить там запрещено, — рассказывает Олег Владимирович. — Если выяснится, что помимо основной работы ты вдруг подрядился на стороне, работодателю — штраф, а тебе два года запрет на официальное трудоустройство. А другого там нет. Пособие в таком случае уже не платят».

Переехав в 2016 году обратно в Россию, Олег Шевченко не столкнулся, конечно, с такими «иезуитскими» правилами, запрещающими подработку на стороне. Но и самого калыма, да и официальной работы он попросту не нашел.

Архив, Германия. Светлана и Олег проходят обряд крещения

В 2014 году поток беженцев с Ближнего Востока сильно увеличился. Приехавшие, по словам Шевченко, вносили существенные коррективы в уклад жизни в Германии. Олег считает, что именно из-за беженцев его зарплата сократилась до 1500 евро, а цены в магазине, напротив, выросли. Четверо старших детей к тому времени уже жили отдельно со своими семьями (сыновья женились на немках, дочь вышла замуж за эмигранта из России — он уехал за ней в Германию). Тем не менее, финансовый вопрос встал ребром.

— Так вы из-за денег уехали ?

— Да нет! — улыбается Олег. — Ты не слышишь. Посмотри, как мы сейчас живем. Денег вообще нет!

Они готовились к переезду еще до того, как в Европе тема мигрантов стала особенно болезненной. С 2013 года стали откладывать на переезд. Закупали мебель, бытовую технику, готовили к вояжу машину. Наплыв беженцев в Германию лишь подстегнул желание Шевченко вернуться в Россию.

В 2016 году подсчитали, что накопленных денег хватит на новый дом в родном Азовском районе и на первоначальные вложения в хозяйство. Выехали на двух машинах: Олег с женой и двумя сыновьями в одной, дочь с мужем в другой. Три старших сына решили остаться в Германии. Вещи отправили через транспортную компанию за четыре тысячи евро. Уже в России, буквально на трассе, узнали, что фура с их добром не может пройти таможню в Белоруссии. Позже выяснилось, что в контейнере оказался незадекларированный товар — несколько пар детских сандалий. Тогда же в дороге привыкшие уже доверять букве закона русские немцы заплатили требуемые две тысячи евро (штраф, плюс оплата двух суток парковки фуры). Это были деньги на новый дом.

Приехали в Омскую область без денег, потеснили на время старых друзей и стали искать хоть какое-то жилье. Нашли — разваливающуюся избу в глухой, забытой богом деревне Кормиловского района Омской области. За 170 тысяч рублей купили ту избу, а с ней 60 соток земли и проржавевший ЗИЛ.

Быт

Светлана Шевченко в семье явно главная. Именно она принимала решение о переезде в Германию. За ней же было и последнее слово, когда решали — ехать обратно или нет.

«Он каждые два года до слез хотел в Россию. Сердце обрывалось смотреть на него в те дни. Однажды сказал, что уезжает. Потом, правда, решили, что детям лучше в Ганновере школу закончить».

В разговоре они с мужем перебивают друг друга, каждый торопится дополнить деталями рассказ другого. Через два года Светлане исполнится пятьдесят, и она надеется выйти в этом возрасте на пенсию как мать шестерых детей.

«Не знаю, удастся ли, — сетует Светлана Анатольевна. — Вечно нас все программы стороной обходят. Шесть детей, но материнский капитал или альтернативы нам уже не полагаются. В России есть госпрограмма помощи переселению соотечественников. Мы в Германии обратились в посольство, нам сказали, что здесь по приезде будем вопрос решать. А здесь сказали, мол, чего вы хотите, вы уже переехали? — Светлана молча смотрит в стену сарая. Потом улыбается: — У нас вечно так».

Деревня, в которой живут Шевченко, — мертвая. Из соседей лишь один мужичок — приехал прошлой осенью после освобождения с зоны. В прошлом году была еще пожилая соседка, но зиму не пережила. Два дома летом занимают дачники.

В советское время в деревне были и клуб, и магазин, и школа. Был колодец с питьевой водой. Но молодежь уехала, а старческих рук недостаточно, чтобы содержать общедеревенское хозяйство. Теперь за водой немцы ездят в соседнюю деревню за 10 километров. За недостающими продуктами раз в месяц проезжают 75 километров до Омска. В основном же живут своим трудом с огорода.

Хозяйка угощает меня козьим молоком, показывает двух коз-кормилиц. На полноценную корову денег у семьи после переезда не осталось. Сейчас в хозяйстве пара свиней, пара кроликов, дюжина кур, цыплята и четыре дворняжки. Грядки. Шесть соток картошки.

Колодец, что был на участке, осыпается, починке не подлежит. Вода из него годится только для скотины и на полив грядок. Светлана писала просьбы в региональные минсельхоз, минсоцразвития, местному главе поселения, главе района, губернатору. Хранит теперь кипу отписок. Один человек правда откликнулся: депутат регионального Заксобрания перед очередными выборами внял мольбе. По его разнарядке в деревню завезли пять бетонных колец. Сбросили у дома Шевченко. Выборы прошли, кольца так и лежат.

«В Германии чиновник, который ответил отпиской, в тот же день бы ушел в отставку, — говорит Светлана. — Там совершенно другое отношение к людям. Слава Богу, есть депутат Шушубаев, храни Христос, хотя бы кольца привез. Толя (старший из приехавших в Россию сыновей. — ТД) теперь копается потихоньку. Одно кольцо, вишь, уже закопал».

Депутат, который помог Шевченко, — Хабулда Шушубаев, состоятельный человек. Сейчас обвиняется по трем статьям УК РФ: мошенничество, растрата чужого имущества и незаконное получение кредита. По версии следствия, 314 семей-участников долевого строительства домов в микрорайоне «Ясная Поляна» остались по его вине без квартир и средств. Рассказываю об этом Шевченко. Отводят глаза.

«Да, слышали мы, — прерывает молчание Светлана. — А нам помог. И на том спасибо!»

Другой помощи со стороны немцы не просят, но нуждаются. Мечтают о корове, о кабане (некому покрывать свиней), о породистой сторожевой собаке (планируют разводить), о граблях для трактора. Все их мечты — это возможность выжить. Все их мечты кажутся несбыточными.

Все остальное делают своими руками. По осени сложили новую печь. Сейчас утепляют сарай, чтобы скотина зимовала не в жилом доме. Сам дом постоянно требует ремонта. Крыша ни к черту, деревянные полы застелили линолеумом, но стены пока потрепанные. Новые, привезенные из Германии занавески выбиваются из интерьера, на фоне прочего старья режут глаз.

В Германии, вспоминает Светлана, повсюду асфальт. Даже межпоселковые дороги заасфальтированы. У местных не принято, например, разуваться при входе в квартиру или дом, так как кругом чистота. Здесь дорога до соседней деревни грунтовая. Прошел дождь — не проехать. Выпал снег — не проехать, пока не расчистят.

— Как же вы решились поменять комфорт на вот это вот все? Неужели вы не скучаете по чистоте, по самому принципу «заходить в дом не разуваясь»?

— Так у нас тоже можно не разуваться, — говорит Олег не то улыбаясь, не то щурясь на солнце.

Изоляции Шевченко не боятся.

Общество

Из шестерых детей в Россию вернулись трое. Старшая дочь с мужем остались жить у матери мужа в Азове. Младшие Толя и Денис живут с родителями. Толе 19. Накачанный. Хорошо учился в школе, призер турнира по самбо в Ганновере. Сдержан. Денис — младший, 18 лет. Худой. Его, похоже, единственного родители не хотят отпускать в Германию и держат возле себя, «кабы чего не вышло». Денис улыбчив и активен. Горяч. Избил в Ганновере взрослого турка, за то, что тот, по его словам, в него плюнул. По европейской молодежной моде кепку носит на самой макушке.

За год братья неплохо наверстали русский, но в разговоре участвуют мало — родители рассказывают за них. Спрашиваю ребят про их будущее, каким они его видят. В ответ братья пожимают плечами. Перевожу взгляд на родителей, но и у них нет ответа.

С друзьями ребята общаются в Facebook.

— Они спрашивают, правда, что у нас здесь вместо унитаза — дырка в полу? — смеется Толя. — Я говорю — брехня! Нет здесь в туалете никакого пола.

— Как вы без невест-то?

— Нормально, — вздыхает Толя. Пинцетом он ловит на себе очередного клеща и подносит к зажигалке.

— Надо бы моторашку починить, чтобы они в центр могли ездить, — говорит мать. — Я же все понимаю, парни молодые.

В Европе Толе с Денисом нравилось, молодые легко встраиваются в систему, чего не скажешь о родителях. У сыновей были в Ганновере друзья и подруги. Родители же даже не всех соседей знали.

«Людей там и здесь нельзя сравнивать. Это просто два разных мира, — рассказывает Светлана Анатольевна. — Там никто тебе не нахамит, не будет спорить, ругаться, все улыбчивы и приветливы, но на лбу написано: «Мне наплевать! Отвали!» А тут все живые, все по-настоящему!»

Здесь в деревне только один сосед — бывший зэк. «Просил он как-то в соседнем поселке продать ему бычка подешевле, — рассказывает Олег. — Ему отказали. Через неделю теленок издох с пеной у рта». У Шевченко из 20 кроликов остались два. Арифметика такая: 20 было, минус три (падеж), минус два (съедены), минус два (те, что остались). Куда пропали еще 13 крольчат — неизвестно. Грешат на соседа.

Было 100 птенцов. 14 — падеж. Осталось семь. Пропали 79 штук. Ни трупов, ни следов.

Съездили в соседнюю деревню за участковым. Оказалось, там его нет. Поехали в райцентр в отделение полиции. Сказали, мол, вы вора поймайте, мы приедем — заберем.

В Германии с полицией иначе, рассказывают переселенцы. Соседку Шевченко, турчанку, полицейские якобы застрелили на пороге собственной квартиры, потому что та открыла дверь с ножом в руке. В соседнем доме, по их словам, полицейские убили парня в подъезде, когда тот пытался скрыться.

«Зато беженцев не трогают вообще, — сетует Олег Владимирович. — Они заходят в супермаркет, набирают полную тележку продуктов и спокойно идут мимо кассы. Довольные: «Нам мама Меркель разрешила!» Здесь, слава Богу, мигрантов нет. Здесь вообще никого нет».

Иррациональное

— Ну вот, как тебе объяснить, — мы снова возвращаемся к поиску причины переезда. — Пойми, — говорит Олег, — там ты всю жизнь прожил, хорошо прожил, сытно, а после тебя пустота. Квартира съемная, имущество — только мебель. Что детям оставишь?

Рассуждая, выруливаем на тему похорон. Кладбища в Германии коммерческие, объясняет мне Шевченко. За могилу нужно платить аренду каждый год. За неуплату тело достанут, кремируют и поставят урну в шкаф на социальном участке погоста.

— Это же варварство какое-то — ворошить усопших, — вступает в разговор возмущенная Светлана. — Боже упаси! А здесь земли много!

Молчим.

— Так вы сюда умирать приехали?

— Да жить мы сюда приехали!  Родина это!

PS

Недавно про Шевченко написали в местной газете. Так, мол, и так, приехали к нам немцы жить. С тех пор в тупиковую деревню стали заезжать нежданные гости. То ищут дом под номером 51, а их на всю деревню всего четыре. То вроде как заплутали, дорогу спрашивают. Глава семейства же делает однозначные выводы — присматриваются. «Оно ведь как, думают, раз немцы — значит деньги есть. Вот на разведку и приезжают».

Первые полтора часа нашего общения герои публикации наотрез отказывались от интервью. «Нечего, — говорят, — шум подымать. Ты же видишь, у нас нечего брать! А напишешь, еще больше желающих поживиться станет. Пустое это!»

Я пообещал, что, во-первых, не буду упоминать название их деревни, во-вторых, напишу «как оно есть»: брать у Шевченко нечего.

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.