Благотворительный фонд «Нужна помощь» представил результаты исследования зарплат в некоммерческом секторе. Базой для анализа стали вакансии, размещенные на различных сайтах-агрегаторах, сбор данных проходил в декабре 2017 и январе 2018 года. По результатам анализа средний уровень зарплаты координатора в региональных НКО составил 23 100 рублей. Это в среднем на 42% меньше, чем предлагается менеджеру в некрупных коммерческих компаниях того же региона (например, менеджеру по продаже бытовой техники).

В Москве и Санкт-Петербурге выявленный уровень зарплат был оценен исследователями как приемлемый для начала карьеры (для руководителей — немного выше средней по рынку, для координаторов и специалистов — немного ниже) и как низкий для опытных профессионалов.

Подробное описание результатов исследования — на сайте «Нужна помощь».

 — Результаты исследования удивили?

Анна СеменоваФото: Светлана Софьина для ТД

— Это давно было понятно интуитивно: даже московские фонды платят по 30—40 тысяч рублей высококлассным специалистам, а что творится в регионах — страшно подумать. Как так вообще вышло? Это замкнутый круг. Сначала у организации нет денег. Потом они не могут их себе собрать. Единственное приятное исключение, если организация создается сверху: богатый человек решает создать свой фонд и чаще всего понимает, что такое бюджет.

— А как обычно появляются благотворительные фонды?

— Обычно фонд создается не теми людьми, которые хотят зарабатывать, а теми, у кого просто нет сил смотреть на какую-то несправедливость. Они думают о бедных собачках, сиротах — и готовы работать бесплатно. Это уже потом появляется понимание, что работать бесплатно нельзя, что надо платить сотрудникам хотя бы три копейки. Увы, многие на уровне «трех копеек» и остаются, платить больше неудобно перед самим собой.

У нас в секторе нет традиции нормального менеджмента, потому что фонды почти никогда не создают профессиональные менеджеры. В любой корпорации сначала думают о бюджете, ищут деньги, а потом уже думают, как их потратить. Но в некоммерческих организациях обычно не умеют планировать. В идеальном мире при создании НКО нужно, как и при создании любой компании, сразу побеспокоиться: на что эта компания будет существовать, кто будет руководить и какой первоначальный бюджет. Составить какой-то план развития. Ничего этого чаще всего в НКО не происходит.

— Какие еще ключевые проблемы есть у НКО? Мне кажется, они пока не особо умеют рассказывать о себе. Даже в крупных городах люди редко могут назвать больше трех-четырех известных фондов.

— Основная проблема НКО все та же: нехватка ресурсов. Поэтому и нет возможности нанять человека на пиар. Нельзя делать много дел одновременно хорошо и при этом выполнять свою уставную цель. И не надо обвинять фонды в том, что они не умеют продвигаться. Они правильно делают, что сначала решают свои уставные задачи.

Увы, потом становится понятно: чтобы найти дополнительные деньги на эти самые задачи, о работе фонда надо рассказывать. А кто будет рассказывать? Где взять этого человека? Кто ему будет платить?

— Допустим, региональная организация осознала, что такой человек им нужен, и готова ему платить. Где брать деньги?

— Хочешь, чтобы о тебе знали, — договаривайся с местными СМИ. У региональных НКО, в отличие от федеральных, есть уникальный ресурс в виде местного сообщества. Региональным НКО даже необязательно описывать свою деятельность в красочных лонгридах, ты просто работаешь на своем месте и доказываешь свою полезность прямой деятельностью. А еще ты лично разговариваешь с соседями, проводишь мероприятия на городской площади в праздники. И тебе жертвуют деньги. Увы, Москва не предназначена для такой работы: мы все разобщены, у нас нет шаговой доступности. В регионах люди значительно ближе друг к другу.

— То есть стандартный набор — договориться с местными СМИ и больше планировать офлайн-активности?

— Трудно выбрать только одну выигрышную стратегию для всех. Где-то есть сильное сообщество, и у тебя есть навык с ним работать. А может, ты талантливый рассказчик. Получается у тебя в фейсбуке тексты писать? Так пользуйся этим.

Но кое-какие общие места все же есть. Мы считаем, что очень важно собирать регулярные пожертвования. Доноры-рекурренты — это залог долгосрочного планирования, когда есть на что опереться, а все следующие сборы будут идти уже в пользу наращивания. И еще, конечно, надо «светить» свой бренд, вписываться во все возможные партнерства. Сильный бренд — важная составляющая работы. Но на это обычно не хватает специалистов.

«Идеальный сотрудник фонда — женщина, недавно родившая ребенка»

— Вернемся к зарплатам. Есть стереотип, что сотрудник благотворительного фонда должен быть обеспечен за счет чего-то еще.

— Да, это очень популярный образ — жены богатых людей. Конечно, такой сотрудник не тратит бюджет, но мы не можем гарантировать, что он хорошо работает.

— А как выглядит идеальный сотрудник?

— Идеальный сотрудник благотворительного фонда выглядит так: это женщина, родившая ребенка, у нее зашкаливают гормоны, ее пробивает на сострадание, она плачет от каждого сообщения в соцсетях. Она уже успела где-то поработать, и у нее есть неплохая квалификация. И теперь ей ужасно хочется что-то делать, но при этом есть на что жить, а возвращаться на обычную работу особо незачем. Чудо дивное.

Иллюстрация: Наталья Джола для ТД

Вообще, такие сотрудники встречаются, но мы все-таки изначально ориентировались на то, что людям надо платить зарплату. Я лично не готова не платить человеку только из-за того, что у него есть другие доходы.

— А как же волонтеры, которые работают бесплатно?

— Это другое. Деньги — идеальное мерило оценки труда. От волонтера ты не можешь ничего требовать, и это история не про ежедневный труд в офисе. Поэтому нельзя просто взять и заменить всех сотрудников НКО волонтерами. Я работала в фонде «Волонтеры в помощь детям-сиротам», и уже по названию можно понять, как много там волонтеров. И скоординировать их — адский труд. На каждые пять волонтеров должен быть хотя бы один нереального уровня специалист, умеющий с ними работать.

При этом волонтеры работают далеко не весь день. Такая модель, вообще, решает другую задачу: привлечение людей к волонтерской деятельности. Скажем, есть необходимость переложить груз из одного угла в другой. Для быстрого решения задачи оптимальнее всего нанять человека, который его возьмет и перенесет. А вот если мы хотим, чтобы все узнали о том, что где-то лежит такой груз и что его надо таскать, — да, тогда лучше привлечь волонтеров. Они этим делом сразу загорятся, друг с другом подружатся и всем своим друзьям об этом тоже расскажут.

— Сложно сказать, что профессиональные волонтеры кооперируются друг с другом…

— Если говорить о профессиональном волонтерстве, то главное, что ты даешь квалифицированным специалистам возможность дополнительно реализоваться, помогая НКО. При этом нужно помнить, что твоя задача всегда будет не в приоритете по сравнению с коммерческой. Можно получить от профессиональных волонтеров высочайшее качество работы, но придется подождать.

Иллюстрация: Наталья Джола для ТД

Мы работаем pro bono в основном с юристами, причем такого уровня, который мы бы точно не смогли оплатить. Но у юристов такая форма социального участия очень развита: им за это всякие поощрения достаются, плюс можно потренироваться с необычными темами — от НКО вечно какие-то новые непонятные задачи прилетают.

«150 тысяч рублей зарплаты — это не очень-то много»

— Хорошо. Фонд нашел деньги и готов платить. Но всегда найдутся люди, которые будут возмущаться высокими зарплатами в благотворительных организациях. Что с этим делать?

— Постоянно публично проговаривать, что рыночные зарплаты — это нормально. Говорить, говорить, говорить. Везде, из каждого утюга. Маленькая зарплата должна возникать, только если организация сама маленькая и у нее нет возможности найти деньги. Это вообще не связано с тем, что у тебя НКО. Есть закономерные, естественные процессы и этапы роста любой организации. Допустим, ты открыл маленькую прачечную — и сам стираешь, сам убираешь и не платишь себе зарплату в надежде, что бизнес раскрутится. Потом растешь, расширяешься, нанимаешь рабочих, платишь все больше… С точки зрения развития не существует коммерческих и некоммерческих организаций.

Еще важно, чтобы твоим сотрудникам было хорошо. И тут снова не важно, коммерческая организация или нет. Почему это в НКО человек должен страдать от безденежья? Какое-то время он, конечно, продержится на мотивации, но не более того.

— Есть ли предел в зарплатах, на который надо ориентироваться? Вот обсуждают…

— У Ксении Соколовой, о которой все говорят, не такая большая зарплата. Судя по кривой цифре, ее зарплата указана с учетом НДФЛ. Реально она получает тысяч 150. Для директора крупной организации в Москве это не очень-то много.

Надо ли делать публичной зарплату конкретного сотрудника? Точно надо говорить, сколько в целом фонд тратит на зарплаты: скажем, есть десять сотрудников и миллион рублей на их зарплаты. Примерно прикинуть можно, а вот оглашать конкретные суммы на каждого сотрудника — это этически сложная вещь. Важно ли знать всем, какая зарплата у Володи Шведова?

— Зато это может стать драйвером дискуссии.

— Лишь бы устроить перепалку в фейсбуке? Я вот живу далеко за городом и не хочу, чтобы все кругом знали мою зарплату. Страшно будет домой ночью возвращаться.

— Окей, что бы мы ни написали, обязательно появятся люди, которые скажут: «Да вы озверели там, в своей Москве! Мы тут буквально травой питаемся, а у вас — миллион на зарплаты?!»

— Любой хайп должен быть продуманным, и дело даже не в ущербе репутации. Поднял тему — думай, какие вопросы тебе зададут и как на них станешь отвечать. То, про что ты сейчас говоришь, — явное противостояние между разными НКО. Одни, значит, последнюю рубашку на себе рвут, а эти гады в своей сытой Москве вообще ничего не делают по части полевой работы с подопечными.

Надо просто иначе формулировать эту проблему, чтобы было противостояние коммерческих и некоммерческих структур. Почему это сотрудники НКО хуже коммерческих? Нет, они не хуже и тоже имеют право получать хорошую, адекватную зарплату.

— Ну допустим, мы сидим где-нибудь в Калмыкии. Какая зарплата там будет адекватной?

— Надо смотреть на рынок в регионе и на свой набор навыков, с которыми тебя возьмут в Калмыкии на определенную зарплату в частную компанию. Почему ты должен жертвовать этой возможностью так, чтобы работать на благо людей и за меньшие деньги? Нет, ты не должен ничем жертвовать, иначе НКО всегда будут на втором месте.

— Может, низкая зарплата для сотрудника НКО — это вынужденная плата за социальное удовлетворение от работы?

— Я считаю, если мы начнем честно платить за способности, компетенции и умения, то у человека не будет такого выбора: или зарплата, или социальное удовлетворение. Люди будут выбирать работу по другим критериям: близость к дому, согласие или несогласие с идеями и деятельностью организации, коллектив. Тогда у третьего сектора будет гораздо больше возможностей для решения проблем и для дальнейшего развития.

— Но для этого надо сначала где-то взять средства для нормальных зарплат…

— И опять же, это замкнутый круг! Не будет нормального фандрайзинга — не будет привлекательных вакансий. А не будет специалистов — не будет эффективного сбора средств, не будет денег. Фандрайзеры, пиарщики. Нет, без них нельзя обойтись.

«Возможность получить помощь или самому помочь должна быть в каждом дворе»

— Коммерческие компании с помощью высокой зарплаты еще и переманивают к себе лучших сотрудников. Благотворительные организации могут конкурировать друг с другом?

— У нас есть огромное количество людей, никак не вовлеченных в благотворительность. Вот в Америке НКО реально так много, что они борются за ресурсы. Каждая семья жертвует в три-четыре организации постоянно. И чтобы твоей организации люди жертвовали, тебе приходится буквально отнимать деньги у других. А у нас куча людей вообще ничего не знает о благотворительности. В России НКО конкурирует не с другими НКО, а с айфонами, чашками кофе, развлечениями! При этом большинство людей могут позволить себе и то и другое. Это же вообще чума — такое поле возможностей для работы НКО. Давай, действуй: объединяйся с другими НКО, говори с людьми.

Надо вырываться за пределы своего тесного благотворительного мирка, учиться и расти. Нас еще очень мало, и еще слишком низок уровень профессионального развития, очень мало опыта. Самым старым российским НКО всего лет двадцать пять.

— Но есть же внешние ограничения развития?

— Самые жесткие ограничения — в головах. Нельзя думать, что вы уже выросли до пределов своих возможностей. В нашей ситуации возможности НКО безграничны. Третий сектор находится в самом начале пути, мы крошечные, а вокруг гигантское количество ресурсов. Надо просто брать, пахать и расширяться. А мы, НКО, вместо этого сидим в обнимочку на крохотном пятачке, и нам кажется, что это — все, что у нас есть. А на самом деле кругом бесконечная земля, там куча оазисов в пустыне и есть с чем работать. Но у фондов нет навыка видеть потенциал там, где другие видят только ограничения.

Иллюстрация: Наталья Джола для ТД

У людей в стране маленькая зарплата. Ты сразу думаешь: «Ой, никто не будет жертвовать, все, закрываемся». Но на самом деле когда у людей мало денег, они как раз очень хорошо понимают, как тяжело выживать, если есть какая-то проблема. Да, каждый может отщипнуть от себя совсем малюсенький кусочек, но у нас платежеспособных людей — сто миллионов человек только в России!

— И как этот потенциал используется? Как себя чувствует благотворительность в России?

— Сектор развивается очень быстро. Я работаю в благотворительности с 2004 года. Тогда в собрании «Все вместе» было семь-восемь организаций, а сейчас уже за сорок. По всей стране все больше появляется благотворительных проектов. Растет количество вовлеченных людей и общий масштаб денег, которые тратятся. Это все равно капля в море, но рост очевиден.

Только это мы изнутри хорошо видим. Снаружи, мне кажется, рост по-прежнему едва заметен. Если мы выросли, то с 0,0001 до 0,001, и большинство людей все так же ни сном ни духом ни про благотворительность, ни вообще про системную социальную активность.

— Так ли уж нужно, чтобы массовая аудитория замечала эти процессы?

— Конечно! Как парикмахерская или магазин есть в каждом дворе, так же и возможность получить помощь или самому помочь тоже должна быть в каждом дворе.

— Может, сначала надо приучить к этому бизнес и государство?

— Нет, очередность тут должна быть другая! Бизнес и государство не будут ничего делать, пока люди им не скажут: «Да вы застряли в прошлом веке, мы тут уже все давно сами делаем». Информирование и просвещение — вот наши первые задачи. Потом, не надо забывать, что и в государственных органах тоже сидят люди.

Вот в фандрайзинге есть разделение на работу с частными и с корпоративными донорами. Предполагается, что с частными донорами ты говоришь на языке эмоций и сочувствия, а с корпорациями — об эффектах, пиаре и так далее. Но ты точно так же можешь обратиться в корпорации к конкретному человеку. Надо использовать все ресурсы, все механизмы, покрывать все целевые аудитории.

— Бизнес что-то уже понял о благотворительности?

— Программы корпоративной социальной ответственности определенно растут. Когда-нибудь они станут и более адекватными реальности. Увы, сейчас почти все крупные компании делают странные вещи. При этом цели-то они формулируют очень разумно и правильно. Может быть, им помогут консультации с НКО. Потребность в таких консультациях есть: к нам в фонд обращаются разные компании и говорят: «Мы хотим заниматься благотворительностью, скажите как». И это постоянный вопрос.

«Будут скандалы и ссоры, но это нормально»

— Вот мы видим хорошие зарплаты в какой-то НКО. Как понять, заслуживает ли эта организация таких зарплат?

— Посчитать социальную эффективность очень сложно. Особенно если организация не двадцать лет существует. Если организации всего пару лет, у нее, по-хорошему, и результатов еще быть не должно.

— Но на что-то же нужно смотреть? Вот есть недавно созданный фонд, и я хочу узнать, насколько он эффективен. Может, это распил средств? Реально ли как-то оценить НКО без того, чтобы опрашивать знакомых людей?

— Оценка эффективности — огромная задача. Наш исследовательский отдел как раз начал этим заниматься. Только-только люди стали понимать, что оценивать эффективность социальной работы важно. И что лучше пожертвовать десять рублей, от которых два рубля уйдет на зарплаты сотрудников, которые потом помогут тысяче человек или привлекут еще больше денег, чем отдать все десять рублей напрямую бездомному. Конечно, оценивать это все крайне сложно, и почти никто этого не делает. Вот наш пример: появились «Такие дела», и, мне кажется, другие СМИ тоже чаще стали писать о человеке. Посчитать прямо сложно, но можно провести контент-анализ всех публикаций за определенный период. И этим надо заниматься, хотя это тоже требует ресурсов и специалистов.

— А что точно можно посчитать?

— Очень важно знать, во сколько тебе обошлось привлечение донора, но пока у нас почти никто этого не делает, только очень крупные организации. Относительная величина много говорит: если вы на десять тысяч долларов смогли привлечь сто тысяч жертвователей, значит, деньги были потрачены с умом, хотя сумма выглядит большой.

Кроме того, тут ты понимаешь эффективность разных инструментов. Вот ты видишь: купил рекламу в соцсетях — и пришло несколько сотен новых человек. А мог лично написать 83 людям, чтобы они перепостили твою запись, — и это займет несколько рабочих часов, а людей привлечет меньше. Значит, в результате «бесплатная работа» получится дороже для организации.

— Можно ли сравнивать, кто лучше, а кто хуже? Составлять сводки НКО, оценивать их публично?

— От этого никуда не деться. Люди любят сравнивать, это естественная потребность человека. Мы можем тысячу раз говорить, что все НКО хороши, если они добросовестны, но от сравнения никуда не уйти. Любые рейтинги хорошо подхватываются СМИ и хорошо воспринимаются аудиторией.

— И как это сделать? Подойти с каким-то мерилом эффективности и ранжировать организации: эти более эффективны, а эти менее? Медальки раздавать отличившимся?

— Примерно по такому пути и надо идти. Да, будут недовольные. Будут скандалы и ссоры, особенно на начальном этапе. Будут спорить о методологии подсчетов. Но если ты способен внятную методологию составить, а не на уровне того, «сколько денег ушло на админрасходы», то и хорошо, что спорят.

Оценка эффективности должна быть нелинейная, сложная. Даже если взять идеальную ситуацию: две организации собрали по миллиону рублей пожертвований в помощь нуждающимся. Одна потратила сто тысяч рублей на организацию сбора, а другая — двести тысяч. Казалось бы, вторая организация точно менее эффективна. Но на самом деле нельзя это утверждать, если ты не оценил долгосрочный эффект. Может быть, во время сбора они рассказали о проблеме во всех СМИ, привлекли еще кучу волонтеров, которые потом других людей приведут за собой? Надо смотреть на данные о результатах работы организации хотя бы за несколько лет. И оценивать это должны эксперты, которые понимают, что за это время можно было сделать.

И чем больше таких рейтингов будет, тем будет спокойнее. Если ты участвуешь в тридцати пяти рейтингах и где-то ты второй, а где-то пятый, то тебя это меньше парит.

Иллюстрация: Наталья Джола для ТД

— То есть ресурсы, куда незаинтересованный человек сможет прийти и посмотреть на неизвестную ему НКО, актуальны?

— Сейчас это уже развивается, но пока все еще на стадии фильтра «да-нет»: фонд «Нужна помощь», «Добро Mail.ru», «Благо.ру», благотворительное собрание «Все вместе», проект «Один за всех и все за одного».

Если в этих подборках организация есть — значит, она точно хорошо, нормально работает. Но если вы выбрали несколько организаций одного направления, то посоветовать, куда именно жертвовать, эти ресурсы не могут, они все еще в зачаточном состоянии.

— А зачем нам нужны международные рейтинги? Что дает нам понимание того, что мы поднялись с абстрактного 128-го места на 126-е? Надо ли себя сравнивать с нероссийскими компаниями?

— Да, нужно. Надо видеть тенденцию, принципы работы, надо красть из-за границы все самое лучшее. А если не сравнивать, будет непонятно, что красть. Допустим, видишь тенденцию, резкий скачок какой-то страны на пятьдесят мест в рейтинге. Надо сразу задать себе вопрос: а почему, что они такого сделали? Может, просто опрос пришелся на период субботников, но что если это какая-то новая и важная технология? Надо отслеживать перемены, а конкретный номер места не так важен.

«Грантовая система работает в корне неправильно»

— А как государству в этом процессе участвовать? Вот строго прописано, что можно тратить на административные расходы не больше 20% от пожертвований. Это нормально?

— В нашей стране строгость законов искупается необязательностью их исполнения. И это уже тонкости ведения бухгалтерии: в целевую программу можно вписать много всего. Закон говорит, что есть программные расходы и есть административные. Программные расходы направлены на то, чтобы программа НКО реализовывалась. Но это абсолютно расплывчатая штука.

Например, человек сидит за столом и работает в рамках программы. Кусок арендованной земли, на котором он сидит, — это программные или административные расходы? Без этого же куска программа не будет работать, так что можно аренду отнести к программным расходам. Такое понимание закона.

— Жесткость с 20% компенсируется полем возможностей?

— У нас нет организаций, которые бы страдали от этой установки. Никто за этим и не следит особо. У НКО есть внутренний документ о программе, а там есть смета. И что ты там утвердил, на это практически никто не смотрит. Но если придут проверяющие органы, то, конечно, они в состоянии к этому придраться, если захотят, — почти в любом случае. Такая уж у нас специфика.

А эти цифры 20/80… Их просто, скорее всего, скопировали откуда-то, думали, что это поможет упорядочить работу. Наверное, чиновники смотрели на опыт других стран, планировали посмотреть, как это будет работать, а потом забыли. Ну как обычно.

— Так можно мошеннические схемы отрабатывать: вписываешь в программу кучу ерунды, люди жертвуют якобы на программу, а на самом деле это аренда помещения, которое потом в субаренду сдают втридорога.

— С пожертвованиями такая штука: раз тебе дают деньги, значит, тебе доверяют. Перестанут доверять — перестанут платить.

— Следовательно, наше законодательство не защищает жертвователей и можно надеяться только на добросовестность НКО?

— Так и есть. Как в любой коммерческой компании: ты покупаешь акции, но не можешь быть до конца уверен, что в итоге получишь. Но в коммерции зато есть много инструментов оценивания и рейтингования, да. И в третьем секторе такое обязательно будет. Я думаю, что это должна быть саморегулирующаяся система, государству лучше не лезть туда и не пытаться разобраться, кто что делает. Государство — это машина для наказания. Государство как эксперт у нас не работает. И оно не поможет отделить мошенников от профессионалов. Только испортит все.

— Хорошо, допустим, эксперты публично обвинили какую-то организацию в нечистоплотности и люди перестали организации жертвовать. Но не каждый же читает экспертов.

— Это как раз задача ассоциаций, объединяющих социальные НКО, — довести до максимального количества людей информацию о том, что конкретная организация мошенническая. А государство, мне кажется, должно взаимодействовать с сообществом НКО на равных. У власти есть та же задача решать социальные проблемы, но инициатором всех значимых процессов должен быть сам сектор.

Тех, кто обманывает людей, надо наказывать по закону. Все-таки есть закон о благотворительной деятельности, о некоммерческих организациях — там четко прописано, чем может заниматься НКО. Это ограниченный список, поэтому откровенно мошеннические схемы нельзя туда вписать. Каждый пункт ты должен четко оправдать и объяснить, как это поможет твоей целевой группе. Российское законодательство уже достаточно суровое, хватит ужесточать.

— В прошлом году все хвалили новую систему распределения президентских грантов. Грантовая система — это хорошо? Она правильно работает?

— Нет, нет и нет! У нее есть огромный недостаток: сейчас многие НКО живут только на государственные деньги. Какие же они после этого общественные организации? Просто бюджетное учреждение, только в другой обертке, с другим формальным статусом.

Грант не должен составлять львиную долю бюджета НКО. Вот если государство только один из источников, покрывающий часть твоей деятельности, а есть еще частные доноры и бизнес, тогда это нормально. Нужно учиться привлекать средства из разных источников. Например, у фонда «Нужна помощь» президентский грант закрыл только один из проектов — образовательные семинары для региональных НКО.

С грантами у НКО нет устойчивости. Сначала государство подсаживает на грантовую иглу, а потом в какой-то момент не может дальше поддерживать — и у тебя все рушится. В Фонде президентских грантов это осознают и думают, что с этим делать.

— А как тогда быть государству?

— Искусственно ограничивать выплаты. Есть у тебя один проект — закрывай его грантом, и пусть будет что-то еще. Лучше всего — поддержка в льготах. Государство периодически снижает налоги для той отрасли, которую надо развить, или вообще освобождает ее от налогов. Мы как раз в стадии, когда некоммерческий сектор надо развивать. И какие-нибудь налоговые вычеты, льготы по отчислениям в социальные фонды с зарплат будут очень кстати.

— А существующей отчетности НКО достаточно? Или она слишком жесткая?

— Ну для начала есть проблема с иностранными агентами — это вообще самая абсурдная вещь. Но главная беда даже не в том, что сектор зарегулирован как-то жестоко. Просто отчеты в Минюст в том виде, в котором они есть, бессмысленны и не нужны. Они ничего не говорят конкретно, и никакой статистики не ведется, по которой можно было бы делать выводы.

Раз уж мы сдаем данные, и это обязательно, хотелось бы, чтобы это давало какую-то почву для развития, какие-то выводы можно было бы делать. Отчитаться-то не грех, просто нужно, чтобы у этого был какой-то результат.

«Мы не самые лучшие, но точно самые дерзкие»

— Развитие фонда «Нужна помощь» типично для российских благотворительных организаций?

— Я пришла в фонд в сентябре 2014 года. Тогда работало четыре человека, а сейчас больше шестидесяти в четырех городах. Развитие нашего фонда абсолютно нетипичное, мы растем во все стороны. Я всегда думала, что стремлюсь к самому лучшему. А теперь я вижу, что у меня получается все самое странное. Может, наш фонд не самый лучший, но точно самый странный. И связано это с личностью его создателя, Мити Алешковского, в первую очередь.

В 2013 году мы собрали 1,5 миллиона рублей, в 2014-м — 14 миллионов, потом — 75, потом — 140. Два года на десятикратное увеличение. Если бы не «Такие дела», был бы еще какой-то проект, который бы помогал расти сборам. Но в любом случае мощная медийка, которая редко бывает у фондов, помогла этому росту.

Наш спрут, вообще, вырос очень сильно. У нас неконтролируемо растут разные проекты, и наш бренд «Нужна помощь» среди них сейчас наиболее слабый. Он слишком сложный, менее узнаваемый, его трудно объяснить, и потому он хуже укладывается в голове. Будем с этим работать.

— И как бы ты сформулировала главную задачу фонда?

— У нас много передовых направлений, можно перенимать многое. Мы называемся инфраструктурным фондом, мы помогаем некоммерческим организациям. Вот ты говорил о том, что региональные НКО не умеют сами про себя рассказывать. Но, возможно, что им и не нужно пытаться быть в этом лучшими.

Один из вероятных путей развития — разделение обязанностей. Твоя организация хорошо делает дело в своем регионе? Ну и славно. А пиар твой и бухгалтерия пусть будут на аутсорсе. У тебя есть поддерживающие организации вроде фонда «Нужна помощь», которые знают, что ты эффективен в своем направлении, и тебя поддерживают. Необязательно самому НКО пытаться все охватить.

Наш фонд не ставит задачу работать с людьми на местах, мы сильны в фандрайзинге. Мы рассказываем о проблемах и об организациях. Например, сделали «Пользуясь случаем» — ресурс, который можно использовать, не имея собственного. У тебя есть волонтеры, но нет возможности красиво их привлечь? Мы даем эту возможность.

Наш фонд дает другим организациям возможности, создает инфраструктуру. Я думаю про развитие в эту сторону очень много. Будем создавать сервисы, которые помогут любым организациям решать социальные проблемы, заниматься благотворительностью. Основное, в чем мы сильны: мы видим перспективы и возможности, которые можно реализовать. В отсутствии ограничений — наша сила. Мы не лучшие, но точно самые дерзкие.

И все еще остается много направлений, которые мы пока не закрыли, например, та же работа с корпорациями. Она пока в самом начале, в становлении. Вопрос КСО вообще еще пока не развит.

— Фандрайзинговые тексты оправдали себя как жанр?

— Я считаю, что одним из путей развития может быть переход «Таких дел» в чистое СМИ, без фандрайзинговой составляющей. Все дело снова в эффективности. Вспоминая о стоимости привлечения пожертвований, понятно, что «Такие дела» будут гораздо эффективнее как популяризатор и просветитель. Все эти командировки, гонорары обходятся дорого, поэтому дешевле просто рассказывать истории, а потом собирать деньги на других платформах, пользуясь тем, что люди уже знают о проблеме. Для этого мы запустили сервис «Пользуясь случаем» и готовим еще несколько проектов.

Иллюстрация: Наталья Джола для ТД

— А сам формат фандрайзингового текста в других медиа еще долго будет жить?

— Сам формат — рассказать о проблеме так, чтобы люди полезли в кошелек отдавать последнее, — он не новый. Но у нас он оформился, стал постоянным. И благодаря постоянной работе «Таких дел» формат утвердился. Мы что-то сдвинули в обществе своей работой, но пока непонятно что. Окончательно надоели людям или, наоборот, приучили к таким материалам? Наверное, и то и другое.

— Помогают ли медиа развитию благотворительности?

— Раньше я не много общалась с журналистами. Сейчас значительно больше вовлечена в медиа, поэтому у меня может быть ошибочное представление, что все издания стали намного больше этим интересоваться. Я уверена, что «Такие дела» сделали революцию в социальной журналистике. Реально стало больше появляться в других изданиях текстов про людей. Даже не про благотворительность, а про то, что человек — это ценность сама по себе.

— Значит, модель «Таких дел», которые повышают вовлеченность людей в благотворительную деятельность, сработала.

— Да, безусловно. Но теперь, когда мы перевернули игру, мы просто стали одним из игроков. Ресурсов у нас при этом значительно меньше, чем у многих других СМИ. И тут два варианта: либо ищем новые ресурсы и работаем дальше, либо идем в другую сторону, придумываем что-то новенькое и снова делаем революцию. И мы уже в какой-то мере идем вторым путем. Это наши спецпроекты! Мы поговорили с людьми словами, а теперь начинаем говорить картинками. Сейчас такое никто не делает, кроме нас, по большому счету.

— Ну и вот еще появилась книга «Неблаготворительность», выпущенная фондом «Нужна помощь». Ты думаешь, она что-то изменит?

— Я думаю, что вода камень точит. Если все время говорить о том, что для тебя важно, разными способами: книгами, спецпроектами, текстами на «Таких делах», фейсбучными постами и прочим — мы таким образом двигаем сектор. Книга — это формат, который многим понятен. Важно заявлять свои ценности. В том числе так.

— Автор книги Дэн Паллотта обвиняет в появлении предрассудков о благотворительности кальвинистов. А подход РПЦ, например, чем-то радикально отличается? Церковная благотворительность ведь строится как раз на самоотречении и самопожертвовании, и ее нередко критикуют за непрофессиональность.

— У нас всех огромное поле для работы. РПЦ занимается благотворительностью на основе своих установок? И прекрасно, значит, это их поле деятельности. Никто никому не мешает, и они никак не конкурируют со светской благотворительностью. У церковной благотворительности есть своя аудитория, они делают великие дела — и слава Богу. Не надо пытаться насильно приучить их к чему-то другому.

Околоцерковные благотворительные организации по-своему эффективны. Допустим, они помогают бездомным — и этим уже закрывают важную часть бесконечного фронта работ. Задача профессионального НКО — понять, как проблема решается системно и какие ресурсы на нее есть. А если у тебя есть храм, который ежедневно кормит бездомных, то ты не решаешь проблему с нуля, а направляешь бездомного туда, где уже все организовано. Повторюсь, основная задача профессиональной организации — понять, как системно решать проблему. Необязательно делать все самому, наоборот, можно прекрасно объединяться.

«Не надо бояться, что без тебя кому-то помогут»

— Что такое благотворительность вообще? Как ее отличить от другой деятельности?

— Люди занимаются благотворительностью, когда отдают свой ресурс на какие-то цели, не требуя ничего взамен. Но это не единственный способ сделать мир лучше. Например, в социальном предпринимательстве ты попутно еще и зарабатываешь деньги. Хороший парикмахер тоже делает мир лучше. Если он часть рабочего времени бесплатно или с огромнейшей скидкой стрижет бездомных — он занимается благотворительностью. А если он готов стричь бездомных и при этом еще зарабатывает деньги — это социальное предпринимательство. И это не плохо, наоборот, двух зайцев сразу убиваешь.

Иллюстрация: Наталья Джола для ТД

— Ради чего идти в благотворительность?

— Основное, с чем к нам приходят люди, уставшие от работы в корпоративном мире, это: «Я столько лет работал на дядю, карьерный рост, деньги, все дела… но зачем все это было — непонятно». У нас вопрос: «Зачем я здесь» — снимается. Ты хорошо понимаешь, зачем делаешь свое дело. Дальше уже начинаются сложности: это когда работаешь-работаешь, а мир во всем мире так и не наступает, больные не выздоравливают…

— Кто эти люди, при таких ограничениях все равно работающие в российской благотворительности?

— Абсолютно все. Но двигать этот сектор, как и все в этом мире, может только молодая горячая кровь, те, у кого подгорает. Засидевшиеся люди, со старой парадигмой мышления помимо опыта приобретают страхи, усталость. Люди с опытом должны идти сзади и прикрывать тылы. В идеале они работают вместе, в команде — одни делают рывок, другие подкладывают соломку.

— И что делать этим молодым, которые хотят менять мир, куда идти?

— Для начала надо понять: менять мир можно только вместе с кем-то. Кооперируйтесь! А дальше можно заглянуть в интернет, выбрать то, что тебе нравится, и идти туда. Или создайте что-то свое. Я лично пришла в благотворительность так: увидела передачу про благотворительную организацию «Дети Марии» и пошла туда волонтером. Мы с ними подружились, и почти сразу я открыла аналогичный проект: ездила в детдома рисовать вместе с детьми.

— Детям в детдомах, кажется, и так все помогают? Может, лучше выбирать непопулярные целевые группы — бездомных, наркозависимых?

— Я уверена, что всем помогают недостаточно. Даже детям-сиротам. Все зависит от того, что ты собираешься делать. Если тебе нравятся дети, не надо идти к бездомным, потому что им помогают меньше. Нельзя бросаться в омут с головой: все бедные, я сейчас всех спасу. Нужно разобраться: в чем суть твоей помощи, что ты вообще умеешь делать. И что будет, когда делать это ты перестанешь: женишься, найдешь высокооплачиваемую работу или просто надоест, наконец. Нужно всегда держать в голове: «Да, я могу бросить это делать». Звучит жестоко, но отрезвляет. Так вот, если никому хуже не станет, когда ты уйдешь, это уже огромный плюс.

Забудьте о стереотипах. Не всем и не всегда нужно даже регистрировать организацию. Например, «Волонтеры в помощь детям-сиротам» довольно долго были неформальным объединением волонтеров. Фонд решили создать, только когда появился постоянный поток денег. Люди захотели жертвовать, а им некуда переводить деньги — нет юридического лица. Но если расходов нет, то зачем тебе создавать юрлицо? «Лиза Алерт», например, прекрасно работает и без этого.

— Можешь выразить свое личное отношение к благотворительности?

— Благотворительность — это только один из инструментов. Ты можешь заниматься волонтерством, у тебя может быть благотворительная программа в личном бизнесе, могут быть социальные пакеты для сотрудников, можешь заниматься благоустройством территорий или какими-нибудь внутренними мероприятиями. Вариантов много. Все это направлено на одну цель в конечном итоге — совершать что-то доброе.

Иллюстрация: Наталья Джола для ТД

У нас есть оптимистическое представление о том, что у каждого человека есть такая цель, что бы он ни делал. Просто она, может быть, еще не осознана, непонятна самому человеку. И он может достигать этой цели разными способами: предпринимательскими, волонтерскими, да вообще любыми. Мы ведь тут в благотворительном фонде работаем, верим в романтические идеалы. Мы не прагматики, как бы ни казалось со стороны.

Допустим, нефть добывать или шины продавать — это то, как ты зарабатываешь деньги. А ты для чего эту нефть продаешь? Чтобы что? Может, для того, чтобы от Владивостока до Калининграда можно было бы спокойно доехать и везде заправиться. Значит, у тебя тоже есть какая-то высшая цель.

Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку!