Три истории о тех, кто выжил

Иллюстрация: bogusfreak для ТД

Эти три книги дают важный ответ на вопрос времени: как говорить о невозможном

Наталья Мещанинова «Рассказы»

М.: Сеанс

Наталья МещаниноваФото: Валерий Матыцин/ТАСС

Нельзя сказать, чтобы рассказы Натальи Мещаниновой, вышедшие в конце прошлого года в издательстве «Сеанс», остались незамеченными — книга вошла в топ-лист ярмарки non/fiction и удостоилась нескольких добрых слов от критиков, и к тому же средства на нее собирали краудфандингом, а это уже какая-никакая реклама. И все же кажется, что этого недостаточно. Коротенькая автобиографическая книжка Мещаниновой не просто хорошо написана. Она прежде всего дает важный ответ на вопрос времени: как говорить о невозможном.

О подростках-убийцах, о семейном насилии, о тихой смерти русской провинции, обо всем этом ужасе русской жизни, рассказать о котором необходимо, — но как это сделать, чтобы разговор получился осмысленным, не пафосным, не истерическим? То, что не умеет (пока?) делать литература, давно наловчилось показывать кино, где русский кошмар превращается в русский карнавал и в общей беспросветности вдруг мелькают возможности для любви и даже надежды. А кино — это, собственно, и есть Мещанинова, сценаристка «Аритмии», режиссер «Комбината «Надежда», одна из создательниц сериала «Школа». В общем, если и есть голос, способный перекричать тьму, то звучит он примерно так. И перекрикивать есть что, потому что автобиографические рассказы Мещаниновой рассказывают истории по-настоящему страшные из родной ей кубанской глубинки: про семиклассников, до смерти запытавших пятиклассника, про сводную-сестру цыганку и брошенного ею племянника, наконец, о приставаниях отчима, дяди Саши, начавшихся, когда героине было 9 лет. «В мои 14 дядя Саша меня наконец-то выебал по-настоящему. И после этого все в моей жизни потеряло смысл».

И посреди всего этого Мещанинова как-то умудряется говорить о любви. Не столько к родине, сколько к матери, например. Ведь все эти рассказы обращены к матери, так или иначе, от связанных с ней детских страхов и привязанностей («с самых молочных зубов я больше всего боялась, что она умрет») до уже взрослой попытки принятия: «Такая жизнь, и все живы-здоровы, а чего еще надо. И все тонет, и должно утонуть в грязной речке Анапке, там как раз ничего утонувшего не увидеть».

Кажется, что в этом принятии и заключена сила ее прозы: читателю очевидно, что все рассказанное Мещаниновой — правда, что воспоминания тут так же не фильтрованы, как и язык, но это рассказано человеком, который вышел из этого экзистенциального кошмара, вырос и выжил. Возможности выживания тут предлагает сам язык. Они в том, что ты можешь все это, прошедшее, рассказать, и таким образом присвоить. Написанное, прошлое принадлежит тебе. И настоящее тоже принадлежит тебе (в сборнике есть рассказ, где героиня мечтает вести дневник, как Лора Палмер, и на этих страницах фантазирует себе какую-то более нормальную жизнь и подростковую любовь, и временно они становятся правдой). Более того, и будущее, если его записать, принадлежит тебе. И вот героиня записывает на клочке бумаги, как мечтает, чтобы дом дяди Саши сгорел, чтобы сам он сгорел в этом доме. И так оно и будет. Сгорит дом и дядя Саша в нём. Написанное слово победит жизнь, ужас жизни.

В рассказах Мещаниновой есть довольно жуткий эпизод о семиклассниках, убивших пятиклассника, страшно убивших, но вышедших по досрочному и теперь болтающихся на школьных дискотеках. «Семеро убийц стояли с пивом в руках, разглядывали танцующих девочек, а те почему-то все сильнее выгибались. Тогда было очень модно танцевать, выгибаясь всем телом. А за ходом дискотеки наблюдала работница дома культуры, женщина 45 лет, Вера Федоровна. Наблюдала благостно за тем, как выгибаются девочки и сосут пиво убийцы. С легкой полуулыбкой человека, у которого все под контролем — и убийцы, и девочки». В этой Вере Федоровне теперь можно увидеть портрет самой Мещаниновой. У которой все под контролем — убийцы и девочки — потому что она их записала, положила на бумагу и напечатала, и ничего хуже, чем уже было, здесь теперь не случится.

Сьюзен Хинтон «Бойцовые рыбки»

Перевод с английского Юрия Мачкасова М.: Livebook

Сьюзен ХинтонФото: AP/ТАСС

Со Сьюзен Хинтон и ее книгами о подростках, перевернувшими пятьдесят лет назад все представления о том, как и что для подростков можно писать, мы познакомились в прошлом году благодаря блестящему переводу ее дебютных «Изгоев» в исполнении Анастасии Завозовой. Но истории Хинтон пришли к нам гораздо раньше ее текстов — благодаря экранизациям Френсиса Форда Копполы, в ранних 80-х поставившего подряд два ее романа. И если фильм по «Изгоям» видели не все, то уж «Бойцовых рыбок» было не избежать, причем половина страны сходила с ума не по рассказчику Расти-Джеймсу в исполнении секс-символа 80-х Мэтта Дилона, а по Микки Рурку, игравшему его старшего брата, Мотоциклиста. Тихий голос Рурка, полушепчущего роль, его мягкие полуулыбки были предшествием грянувших три года позже «9 1/2 недель». Единственное, что терялось в киноверсии, — это то, что главным героям было на тот момент 14 и 17 лет.

Собственно, именно поэтому Хинтон, несмотря на опоздание перевода («Бойцовые рыбки» были написаны в 75-м, но кого это смущает, тем более что переводчик Мачкасов, в отличие от Завозовой, не смущается, разбавляя сленг 70-х годов современным), стоит именно читать. Главная тема Хинтон — писать о том, как умирают дети. Началось все это, как помнят читавшие «Изгоев», когда девочка из хорошей семьи Сьюзен увидела, как живут бандами и дерутся насмерть мальчишки победнее. Но если «Изгои» — это романтизация жизни банд, то «Бойцовые рыбки», наоборот, попытка лишить уличную жизнь всякой романтики. По-настоящему романтичен здесь только герой — старший брат, который не различает цветов, говорит полушепотом и способен встать над схваткой, но мы помним, что самый трагический момент здесь случается, когда он пытается бойцовых рыбок освободить, то есть схватку прекратить.

У Хинтон в текстах нарочито нет счастливых детей — у нее всегда есть тот, кто идет на улицы, потому что дома его никто не ждет, тот, кто воюет, тот, кто не расстается с книжкой, тот, кого бьют родители, и тот, на кого все эти несчастные подростки будут молиться. Но при этом она умеет так хорошо понимать этот подростковый мир, что ее романтизациям веришь. «Мир жесток!» — восклицает Хинтон. И тут же проговаривает, что это, мол, потому, что тебя мама не любила. Отец-алкоголик, бросивший детей, но может вырваться из хмельного забытья, чтобы с внезапной проницательностью напророчить все, что будет дальше. Герой — познавший мир искатель приключений, разбиватель сердец, опекун непутевого младшего брата — вдруг окажется растерянным подростком. И в этом сила прозы Хинтон: она постоянно балансирует между двумя мирами, реальным и воображаемым, сменяет регистры и в итоге снова и снова сочиняет «отверженных» для старшего школьного возраста, где всё всерьёз — и любовь, и смерть.

И это, конечно, идеальные подростковые книжки. Здесь всё выкручено на полную, все чувства на пределе, все играют напоказ. «Меня это злит, когда всякие из-за каких-то дурацких мелочей начинают меня убивать. Если по делу, то понятно, тут я слова не скажу», — хорохорится Расти-Джеймс в начале книги. Но мы неизбежно поймём, что эта крутость напускная, что за ней скрываются свои печали и страхи. Пусть не хорохорится, мы его раскусили — и это единственный способ ему посочувствовать.

Кристина Бейкер Клайн

«Картина мира» Перевод с английского Шаши Мартыновой
М.: Фантом-пресс

Кристина Бейкер КлайнФото: Karin Diana

В основе этого романа знаменитая картина американского художника Эндрю Уайета «Мир Кристины» (1948): молодая женщина лежит в поле, приподнявшись на руках, и глядит на дом на холме. На обложке, правда, эта картина обрезана: остается только дом. В полном соответствии со словами художника, сказавшего после, что ему вообще не следовало рисовать здесь женщину — и тогда, мол, мир Кристины был бы повсюду. Сегодня эта картина считается одним из главных шедевров американской живописи, а Уайет, которого когда-то много критиковали за «реализм», сегодня американский классик. И именно благодаря ему мир узнал о Кристине Олсон. Она была соседкой художника, обитательницей дома на холме, парализованной после перенесенной в детстве болезни. Олсон отказывалась пользоваться инвалидным креслом и передвигалась по дому ползком или двигая руками вдоль стены свое деревянное кресло. Сохранились и другие ее портреты, сделанные Уайетом, на них немолодая грузная женщина с тяжелыми чертами лица держит на руках котенка или сидит на полу, прислонившись к дверному косяку. На самом деле в 1948 году ей было 55 лет, и на картине «Мир Кристины» Уайет изобразил голову и тело своей молодой жены Бетси. Но сама Кристина, говорят, именно эту картину любила больше всего. Очевидно, именно в ней Уайет продемонстрировал дух, который живет, где хочет, оставляя зрителя фантазировать о том, что могло остаться за ней.

Именно это и сделала Кристина Бейкер Клайн — нафантазировала целую жизнь Кристины Олсон. Возможно, она тоже приставляет к телу реальной героини чужую голову, но нас же интересует убедительность конечного результата. Тут, конечно, не обошлось и без феминстской линии: мечту Кристины стать учительницей обрывает отец, который требует, чтобы она смотрела за домом и ухаживала за семьей. Но как американский романист автор не может тут не увидеть в доме настоящую красоту, не погрузиться с некоторым даже восторгом в детали деревенской довоенной жизни. И получился, надо сказать, просто образцовый роман — ярко написанный, прекрасно переведенный, точный в каждой детали и еще более точный в постоянном противопоставлении: меж духом, витающим всюду, и ракушкой тела, между семьей Олсон, мореплавателями и искателями приключений, и ее собственной ограниченностью пространства, между миром, который сведен к семье и дому, и одновременной этого мира бескрайностью.

Спасибо, что дочитали до конца!

Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.

Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.

Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.

ПОДДЕРЖАТЬ

Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку!

Вы можете им помочь

Всего собрано
293 292 727
Текст
0 из 0

Иллюстрация: bogusfreak для ТД
0 из 0

Наталья Мещанинова

Фото: Валерий Матыцин/ТАСС
0 из 0

Сьюзен Хинтон

Фото: AP/ТАСС
0 из 0

Кристина Бейкер Клайн

Фото: Karin Diana
0 из 0
Спасибо, что долистали до конца!

Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и фотоистории. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем никакого процента на свою работу.

Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас поддержать нашу работу.

Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.

Поддержать
0 из 0
Листайте фотографии
с помощью жеста смахивания
влево-вправо

Подпишитесь на субботнюю рассылку лучших материалов «Таких дел»

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: