Имя Айшат Магомедовой на Северном Кавказе известно узкому кругу людей, а за его пределами неизвестно вовсе. Магомедова была доктором-гинекологом, общественным деятелем Дагестана. В 1995 году она открыла в Махачкале «Благотворительную больницу для женщин». Под больницу Айшат вместе с родными и коллегами переделала заброшенный детский сад и вкладывала в этот проект все свои силы и средства. Пациентками Айшат были горянки из отдаленных сел, у которых не было возможности получить медицинскую помощь. Они приезжали к Айшат со всего Северного Кавказа, и Магомедова размещала их в больнице совершенно бесплатно. Кроме того, здесь женщины могли пройти реабилитацию — пообщаться с психологами, прийти в себя после тяжелого ежедневного труда.

Айшат Магомедова родилась в дагестанском селе Годобери, где девочкой трудилась наравне со взрослыми. Она посвятила свою жизнь медицине и помощи женщинам из малообеспеченных семей, хорошо понимая проблемы, с которыми они сталкивались ежедневно. В 2008 году дагестанское правительство попросило Айшат освободить помещение больницы либо выплачивать неподъемную ежемесячную аренду. Борьба, суды и митинги не помогли Магомедовой и ее сторонникам отстоять больницу — помещение пришлось освободить. На фоне стресса Айшат тяжело заболела и в 2010 году в возрасте 66 лет скончалась. Здание бывшей больницы так никому и не пригодилось и сегодня представляет собой руины.

Фонд Генриха Белля поддерживал больницу Айшат Магомедовой. Программный координатор фонда Ирина Костерина лично знала Айшат и давно хотела провести мероприятие в память о ней.

«Многие женщины-лидеры на Северном Кавказе знали Айшат, вдохновлялись и до сих пор вдохновляются ее деятельностью, — говорит Костерина. — Они делают огромную работу, о которой практически никто не знает. Мы учредили премию имени Айшат не только для того, чтобы собраться и вспомнить ее, но и чтобы поддержать и выказать признание женщинам-благотворителям Северного Кавказа».

По словам Костериной, выбрать победителя из большого числа социально значимых проектов было очень непросто. Но получить премию мог только один человек, и члены жюри наградили Марину Сеферову, руководителя дагестанской организации «Октава». До того как стать общественницей, Марина много лет работала в Грозном в библиотеке для слабовидящих и во вторую чеченскую войну, не сумев уехать из Грозного, несколько месяцев прожила в подвале, помогая выжить незрячим людям.

Марина Сеферова — девочка с книжками

Я не была знакома с Айшат Магомедовой, но, как и она, выросла в горах, далеко-далеко, в селе Зухрабкент, почти на границе с Азербайджаном. Я была самым младшим ребенком, а в дагестанских семьях младший ребенок делает все. Так что я много трудилась. С семи лет пасла овец, коров, заготавливала сено, собирала яблоки, колола дрова, делала уборку по дому, стирала, причем без стиральной машины, без ничего — воды в доме не было.

Мне тогда не казалось все это тяжелым, и я благодарна этим годам. Считаю, что именно работа на свежем воздухе дала мне здоровье, я достаточно редко болею.

В 18 лет я уехала учиться, закончила филфак, библиотечное дело. Родители пытались выдать меня замуж, но я была к этому не готова, собиралась учиться дальше на юридическом. В итоге не получилось ни с юриспруденцией, ни с замужеством. После филфака я стала работать, причем сложилось все не так, как у многих… У меня вообще все не как у людей (смеется).

Все мои однокурсники поступили на работу в Дагестане, а я по направлению уехала в Грозный. Чужой город — там не было ни знакомых, ни родственников. Устроилась в центральную библиотеку. Работа мне очень нравилась, профессию библиотекаря я считаю одним из самых удачных приобретений в жизни. Кажется, что это просто выдача книг, а на самом деле профессия наполнена глубоким смыслом для тех, кто может видеть этот смысл.

Марина СефероваФото: Владимир Севриновский

Я фанат информации и бесконечно получаю ее из книг. Меня даже коллеги в шутку называют «базой данных». Я пропускаю через себя огромные массивы информации, анализирую и использую ее в той же проектной деятельности, то есть умею обрабатывать и применять к обстоятельствам, в которых она нужна. Причем делаю это, не заглядывая в пособия, в законодательные акты.

Я обожаю книги с детства. В моем селе библиотеки не было, и я читала все, что могла найти у знакомых, включая Маркса, Энгельса и труды Ленина. Времени на чтение, несмотря на учебу и работу по хозяйству, было полно, потому что я умела совмещать. Например, читала, пока пасла овец. Сижу в горах, читаю, а они гуляют.

В центральной библиотеке Грозного я проработала лет шесть, потом перешла работать в республиканскую библиотеку для слепых. Она располагалась в жилом доме, где в основном жили люди с проблемами зрения. И там я проработала директором с 1992 по 2010 год.

В первую чеченскую войну я уехала из Грозного, после вернулась и продолжила работу. Наша библиотека уцелела, повреждения у здания были совсем небольшие. А в 2000 году я все-таки столкнулась с войной. И так получилось, что война разделила мою жизнь и мою личность на два этапа: до и после.

Война. Подвал: «Мы хохотали до упаду»

В ноябре начались бомбежки, но нас они не затрагивали. А в январе мы всем коллективом и всем домом спустились в подвал, потому что начались сплошные ковровые бомбардировки и обстрелы. Выйти в город было невозможно, уехать из него тоже. Мы построили в подвале печку, поставили кровати и приготовились спасаться. Конечно, мы не думали, что нам придется провести там три месяца. В подвале нас было 35 человек, включая детей и стариков. Практически все были незрячие или слабовидящие. Мне, как здоровой, пришлось о них заботиться.

Постепенно от нашего дома остались только стены. Крыши не было, подъезда не было, ничего не было. Впрочем, страха тоже. Честно говоря, бояться было некогда. Единственное всепоглощающее чувство тогда — ненависть. Я сама не ожидала, что способна на такие жгучие чувства, потому что я человек достаточно уравновешенный.

Но больше всего мне запомнилось, как ни странно, то, как много мы смеялись. От души, знаете, как бывает, когда смеешься всем естеством? Война обнажает чувства, в такие моменты ты живешь на полную катушку. Ты или хороший, или очень плохой, или любишь жизнь, или ненавидишь, или смеешься, или рыдаешь. Полутонов нет, по крайней мере, для меня не было. Мы смеялись как в последний раз.

Света в подвале не было, мы лепили лампадки из всего, что могли найти, топили парафин из свечей. Но в основном люди не нуждались в освещении, потому что не видели. Когда бомбежки прекращались, я устраивала вылазки в уцелевшие части дома, в библиотеку. И вот, в очередную такую вылазку я притащила в подвал книги Задорнова, написанные брайлем. Мы этого Задорнова вдоль и поперек прочитали всего и хохотали до упаду. Особенный успех имела его миниатюра «Девятый вагон» — все смеялись от души. Мы там вообще много читали, —Жванецкого, Искандера, все, что было.

Квадрат № 230

Военные знали о том, что мы прячемся в подвале, и регулярно осуществляли минометные обстрелы, авианалеты… Я научилась различать — летит мина или артиллерийский снаряд, самолет сбросит бомбу или просто пролетит над нами. Мужики, которые разбирались в технике, соорудили что-то вроде приемника и слушали радиоволну летчиков, которые над нами летали. Поэтому мы обычно знали, когда будет налет на наш 230 квадрат. По утрам где-то час у военных была пересменка, в это время мы могли вылезать на улицу за дровами и водой. У нас была лужа, метрах в пятидесяти от дома, и вот нам надо было выбежать, по огромным воронкам от бомб доскакать до этой лужи, быстро набрать воду в 50-литровые молочные бидоны и прибежать обратно. Зрячих, кроме меня, в подвале было еще пару человек. Впереди шли зрячие, а за ними слепые мужики, держась за руку. Мы образовывали команды-тройки: один зрячий, двое незрячих. Зрячие быстро набирают воду, незрячие берут бидон с двух сторон и, держась за поводыря, бегут обратно. И все это надо было провернуть в течение часа, пока не начались бомбежки.

В подвале было очень холодно, мы отапливали, чем могли, и спали во всем, что у нас было. С гигиеной тоже представляете, как обстояли дела. У нас был женский день и мужской. Раз в неделю мужчины и женщины в свой день мылись той водой, которую мы приносили. Знаете, каким было главное наше достижение? Что никто не завшивел! (смеется). Завшиветь боялись страшно, потому что если один заразится, заболеют все.

Еду мы готовили из запасов жителей дома. У кого-то была мука, у кого-то — соленья-варенья. Питались скудно, моя голубая мечта была — поесть шоколаду. Я прямо вкус шоколада во рту ощущала! Один раз на Курбан-байрам мы решили выделить продукты на пирожки из мерзлого лука. Лук тот нашли в разбомбленной квартире. Это был для нас деликатес, ели и прямо праздник чувствовали!

Марина СефероваФото: Владимир Севриновский

Однажды мы услышали, что сейчас будут бомбить наш квадрат. И бомба упала недалеко от нас. Мы поняли, что военные увидели дым, который шел от печки, и что следующий удар может стать для нас последним.

И мы перебежали в другую часть подвала, в другие два помещения, необжитые. В это время мы как раз еду готовили, и женщина, которая отвечала за приготовление, забеспокоилась, что лепешки подгорят. Сказала: «Сбегаю обратно, переверну быстро и вернусь». И как раз в тот момент, когда она переворачивала лепешки, туда попала глубинная бомба. Такая бомба достает до мягкого грунта, пробивает все бетонные заграждения и взрывается. И вот она пробила крышу, цементный пол подвала, добралась до земли и там взорвалась. И женщина назад не вернулась… Мы ее тело потом вытаскивали из-под завалов после войны.

«Я хотела не быть»

Когда глубинная бомба взрывается, такое впечатление, будто весь кислород съели, его не остается вообще, дышать нечем. Воздух превращается в мутную завесу, и ты, как рыба, глотаешь эту пыль… Началась паника, люди бежали, падали, наступали друг на друга. Мы думали, нам всем конец. Военные еще бомбили, а потом все затихло, наверное, решили, что разбомбили нас. Начался пожар, мы его долго тушили…

Когда я вернулась в наше разбомбленное помещение, увидела то, что до сих пор не могу объяснить. Моя кровать стояла у самой печки, я по ночам поддерживала огонь. За несколько дней до этого мы рыскали по дому в поисках воды и еды, и я споткнулась об Коран. Подняла его, смотрю, там под завалами еще книги. Я вытащила три Корана и любовный роман и все эти книги положила возле кровати на свою импровизированную тумбочку из ящика. Бомба взорвалась буквально в полутора метрах от печки. Все, что было в комнате,— кровати, столы,— стало месивом, прутья кроватей были скручены в жгуты, там ничего узнать нельзя было. Но печка, моя кровать и тумбочка с Коранами уцелели! С кровати даже постельное белье не сбросило, а книги как лежали на тумбочке, так и остались лежать. Только любовный роман упал на пол. Как будто каким-то куполом этот кусок комнаты накрыло. Вообще-то я не очень верующий человек, скорее агностик, но в жизни было несколько таких случаев, когда Всевышний показывал мне свою силу…

Потом еще две недели мы жили в холодном подвале без ничего. Спали на полу, практически не ели. Это были самые жуткие времена, но воспоминания о тех двух неделях у меня остались смутные. Это моя особенность — стирать жуткие моменты из памяти. Единственное, что помню:  мы тогда были сильно несчастны. Я хотела этого всего не видеть, не слышать, я хотела вообще не быть.

Думаю, не только у меня, у многих тогда были мысли о суициде. Чаще всего обсуждался вариант выбежать на улицу во время бомбежки. Но была вероятность, что останешься инвалидом и станешь бременем для той группы, которая сама себя еле содержит. Честно говоря, меня от суицида спасли только эти мысли.

«Марина, нас сейчас расстреляют»

Вскоре в город зашли федералы, начались зачистки. Бомбежки и обстрелы прекратились. Мы потихоньку начали вылезать на улицу, общались с людьми из других подвалов. Кто-то пустил слух, что при зачистках федералы сначала закидывают гранаты в подвалы, а только потом их осматривают. Было очень страшно. И когда в апреле к нам пришел Тюменский ОМОН, мы сразу стали кричать, что в подвале женщины и дети, просили не стрелять. Военные были трезвые, что тогда было редкостью, достаточно корректно с нами обращались. Приказали выйти и поставили в ряд. Рядом со мной оказалась пожилая учительница. Она положила голову мне на плечо и заплакала. Я говорю: «Что вы плачете, Надежда Петровна? Все закончилось, все хорошо». А она мне говорит: «Марина, нас сейчас расстреляют». Я говорю: «Почему вы решили, что нас расстреляют?» — «А ты посмотри, как они встали». Только тогда я обратила внимание, что мы стоим в одном ряду вдоль дома, а напротив на тротуаре стоит точно такой же ряд военных с автоматами наперевес. Началась паника, люди заплакали, закричали. Но военные поняли, что происходит, и быстро смешались и даже детей наших конфетами угостили, спросили, какая нам нужна первая помощь. Всех нас поставили на учет.

Марина Сеферова (в красном) на вручении премииФото: Владимир Севриновский

До августа город был закрыт, и я помогала МЧС организовать помощь, искала площадки и помещения, где можно разместить людей. Начинали жить заново. Чтобы жизнь обрела смысл, я с другими работниками чистила и разгребала остатки библиотеки — дом разнесло не полностью, уцелели два подъезда и первые этажи. Еще десять лет я прожила после этого в Грозном. Каждый год собиралась уехать, но никак не могла. Именно тогда я узнала, что такое некоммерческий сектор, общественные организации, стала понемногу работать в этом направлении.

После войны. «Октава»: «У меня не было эмоций»

Когда я помогала людям выжить после бомбежек, поняла, что могу делать для других гораздо больше на общественных началах, чем если буду работать просто библиотекарем. Три месяца в подвале многому меня научили.

После войны мы с коллегами в библиотеке организовали центр реабилитации детей-инвалидов, которые пострадали при военных действиях. Помню, как, толком не понимая, что такое проект, я написала заявку на 18 листах на поддержку этого центра, и его тогда поддержали, кажется, чехи. Позже я познакомилась с общественниками, начала собирать и раздавать гуманитарную помощь.

Через четыре года центр начал работать как стационар дневного пребывания для детей-инвалидов. Им плотно занималась Инна Айрапетян из чеченской организации “Синтем”. Мы с коллегами занимались библиотекой, Инна нас часто привлекала в различные образовательные проекты. Позже она организовала для детей и взрослых реабилитационные курсы.

У меня было так много работы, что я не осознавала, что мне самой нужна помощь после всего, что я пережила в подвале. Я долго не могла чувствовать. Не могу это объяснить… У меня не было эмоций. Чувств любви, страха, грусти, радости, ненависти — ничего. Жизнь стала плоской. И только, когда я оказалась на этих реабилитационных курсах, когда все выплакала вместе с остальными и вернула себе возможность чувствовать, поняла, как много пользы могут приносить общественные организации. Я тогда для себя решила, что мне эта деятельность по душе. И начала изучать устройство общественных организаций, вникать в их работу. Через десять лет я переехала из Грозного в Махачкалу полноценным общественным деятелем.

Мне передали на тот момент уже существовавшую общественную организацию «Октава», это был местный центр психологической поддержки, я организацию сделала региональной, социально-ориентированной. Мы оказываем психологическую, материальную, юридическую помощь нуждающимся. У нас много партнерских проектов, которые мы реализуем с разными организациями на Кавказе, например, с «Мать и дитя», «Синтем», «Женщины за развитие». Делаем тренинги для социально-незащищенных слоев населения, для семей с детьми-инвалидами, многодетных семей, консультируем людей по ипотечным программам, по ЖКХ — это настолько мутные темы для населения, что там работы непочатый край. А еще последние два года я занимаюсь профилактикой экстремизма среди молодых девушек и женщин. Этот проект уже много лет реализует организация «Женщины за развитие», меня пригласили в партнеры.

Вербовка или любовь

В самом начале проект был ориентирован на предотвращение отъезда молодых девушек в Сирию, где они становились смертницами, прикрытием… Обычно вербовка происходит на волне влюбленности. И проект поставил перед собой задачу — рассказывать о том, как ведется вербовка через социальные сети. Сегодня мы проводим лекции, тренинги с молодыми девушками и ребятами в университетах и школах. 

По этой теме я перелопачиваю много зарубежной литературы, потому что в России ее практически нет. У меня много материала по разным направлениям. Например, есть материал «Программное обеспечение», я рассказываю, как наш контент отслеживают в соцсетях, взламывают аккаунты. Рассказываю, как распознать, что тебя вербуют. Какие слова при этом говорят, как эти люди выглядят, по каким признакам это можно определить и вовремя опомниться. Теорию перемежаю реальными примерами, например, рассказываю о Варваре Карауловой, как с аккаунта ее возлюбленного с ней общались пять человек.

Мне часто задают вопрос: «Как нам распознать, что это вербовка, а не любовь? Вдруг это судьба, а мы вас послушаем и ее прозеваем?» И я раз за разом перечисляю признаки, по которым можно понять, что с вами общается манипулятор. Он будет выбивать почву из-под ног, отделять тебя от семьи. Он не употребляет плохих слов, но выстраивает общение так, что человеку кажется, что вокруг все плохие, его никто не понимает, он чужой среди своих. В общем, признаков очень много.

«Я одиночка»

Я не замужем. Пока бегала по войнам, замужество пролетело мимо. А после замуж выходить было поздно, да я и не вижу необходимости. Я по натуре одиночка, мне комфортно с собой и никогда не бывает скучно. У меня есть родственники, их малыши, которые меня ждут с распростертыми объятиями, этого достаточно.

Ресурсом для меня является общение с теми, кому я помогаю, сам факт этой помощи. Я сторонник «теории малых дел», считаю, что если ты можешь что-то маленькое сделать — сделай. И если твоему примеру хоть один человек последует — уже хорошо. Мне часто приходится оказывать людям адресную бытовую помощь. Например, для многих в Дагестане купить стиральную машину или компьютер — это событие, они могут копить на это деньги много лет. Буквально вчера со мной по вотсапу связалась семья из села — они сфотографировали несколько вариантов стиральных машин, все, что нашли в своем магазине, и прислали мне, попросили совета, какую выбрать. Я разбираюсь в технике, поэтому дала совет, а еще нашла другой магазин, где тот вариант, который я им посоветовала, стоил дешевле. Подсказала, как заказать, оформить доставку. Они сэкономили где-то семь тысяч благодаря мне, и для них это очень важно.

Или ко мне обратились люди за помощью в оформлении ипотеки. Я не поленилась, пошла в банк, все разузнала и помогла выбрать жилье и оформить документы на льготную ипотеку. Такую помощь, помимо глобальной, я постоянно оказываю людям.

Марина СефероваФото: Владимир Севриновский

В будущем я хочу заняться социальным предпринимательством, гравировкой стекла. Это открытая ниша в Дагестане, к работе можно будет привлечь пенсионеров, многодетных мам, инвалидов.

Читайте также «Бог бережет нас, а мы высоко находимся»   Как живут люди в дагестанских селах Карамахи и Чабанмахи, от которых остались руины  

Отдыхать я, к сожалению, не умею. Не люблю шумные компании, свадьбы, вечеринки. Для меня отдых — это возможность побыть одной или разговор с приятными людьми. Честно говоря, я скучаю по моей компании в Грозном. Там мы хохотали, подшучивали друг над другом, делились личным… Все, кто был со мной в подвале, живы. Много лет мы общались очень тесно, ходили друг к другу в гости. А сейчас тех связей, к сожалению, уже нет, но мы не забываем друг друга, встречаемся.

Неприятности мне легче пережить в одиночестве, я редко ими делюсь. Могу посмотреть хороший боевик или фантастику, почитать книгу, чтобы отвлечься. Вообще, я с книгой все забываю. Мне кажется, одиночество в меня впиталось тогда, в детстве, когда я все время проводила в горах с книгой. Я не чувствовала себя плохо, со мной в книге был целый мир. С тех пор ничего не изменилось.

В этом материале используются упоминания и ссылки на Фонд им. Генриха Белля, который признан в России нежелательной организацией.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!