Никто не просит о помощи

Мы очень редко узнаем, как на самом деле работают в нашей стране законы, причем не громкие и скандальные,  вроде «антисиротского» или о запрете гей-пропаганды среди несовершеннолетних, а самые обычные и даже вроде бы неплохие.  Эта история про один закон – закон об образовании.  Почему он пока работает таким образом, что обрекает сотни детей на жизнь без образования и инвалидность, которой можно было бы избежать,  и что можем сделать мы, чтобы помочь этим детям прямо сейчас. Об этом рассказывает Мария Головина, врач-логопед из «Мобильной команды детских специалистов «Перспектива». Она бесплатно работает с детьми  с отставаниями в развитии в деревнях Кемеровской области. И дает шанс деревенским детям не попасть в «школу для дураков», получить нормальное образование, вырасти и найти нормальную работу.

Вы живете и работаете в Кемерово, почему вы начали ездить к деревенским детям?

У меня к деревне самые  теплые чувства –  там наш семейный дом, там живут родственники, я часто к ним езжу.  А несколько лет назад я попросила одного местного жителя помочь  в огороде, и он пришел со своей дочкой. Я обратила внимание, что девочка весь день ходила за отцом, как привязанная, а это не вполне нормально для ребенка ее возраста. Я спросила, как ее зовут, сколько ей лет, она сначала смущалась, но потом все-таки заговорила,  и  оказалось,  что говорит она совсем невнятно. Тогда я начала расспрашивать ее отца (кстати, он сильно заикался) – и выяснилось, что девочке скоро идти в первый класс, но  как  она будет учиться – непонятно. В  селе  логопеда нет, а о том, чтобы возить дочь на консультации в город, не может быть и речи: у семьи нет денег.

«В  селе  логопеда нет, а о том, чтобы возить дочь на консультации в город, не может быть и речи: у семьи нет денег»

Девочка мне очень понравилась, и я у нее спросила: «Аня, ты хочешь, чтобы я с тобой  занималась?» Она сказала: «Да». Обычно дети  не понимают,  что им нужны занятия.  А когда ребенок сам принимает такое решение, стыдно обмануть его доверие. Я дала отцу свой телефон и сказала, что постараюсь приезжать почаще. А деревня находится в двухстах километрах езды от Кемерово.

Как специалист, я понимала, что ждет эту девочку, если с ней никто не будет заниматься. С программой первого класса она сразу не сможет справляться – нет познавательной и речевой базы, знаний, умений, навыков. В середине учебного года её начнут готовить на районную психолого-медико-педагогическую комиссию, чтобы отправить во вспомогательную школу. А это — жизнь в интернате. Родители тоже понимали эту перспективу. Отец сам прошёл этот путь.  Его и отправили в интернат, который в деревне называют «школа для дураков».

Я объяснила родителям Ани, что по закону ребенку должны дать возможность  отучиться в первом классе и только по итогам года обучения могут приниматься дальнейшие решения. И есть законная возможность организовать обучение девочки в селе по другой программе.  Я приезжала с ней заниматься  в течение года: она оказалась  старательной, делала успехи. Я встречалась с её учителем, с директором школы. Мы начали говорить об инклюзии —  то есть о включении ребёнка с особыми образовательными потребностями в среду здоровых сверстников.

Но родители все равно приняли решение отдать девочку в интернат. Мне они не звонили, ничего не объясняли.  Я подозреваю,  причина в том, что больной ребенок в большой деревенской семье – так или иначе – обуза, и заниматься им очень сложно, поскольку в селе у людей все силы уходят на то, чтобы просто выжить.

Но пока я занималась с Аней, в деревне об этом узнали, и ко мне стали обращаться за помощью. Оказалось, что у многих детей проблемы с речью,  с развитием.  Они нуждаются в помощи специалистов, которых в деревне нет, но не могут получить доступ к логопедам и дефектологам, даже если приедут в райцентр, потому что эти специалисты  работают в детских садах и школах. Туда не может прийти родитель с улицы на консультацию. Ребёнок должен  быть воспитанником этого учреждения. А в поликлиниках такую помощь не оказывают…  Вот так деревенский ребенок, который, если им вовремя заняться, может получить нормальное образование, и потом ничем не отличаться от своих сверстников, попадает  в «школу для дураков».

«Вот так деревенский ребенок, который, если им вовремя заняться, может получить нормальное образование, и потом ничем не отличаться от своих сверстников, попадает  в «школу для дураков»

Когда я вас спросил, можно ли поговорить с кем-то из родителей «проблемных» детей, вы сказали, что они боятся сказать лишнее слово.

В селе люди инертны и запуганы, потому что там действительно речь идет о выживании, а не о том, чтобы бороться за свои права. Я говорю им —  мы готовы приехать и консультировать по любым вопросам, мы готовы приезжать не только в школы, но и в детские сады, когда проблемы только начинаются и их легче исправить! Будьте активнее!  Проблема в том, что родители не знают, на что имеет право их ребенок. А  механизм действия закона «Об образовании», где защищено право ребёнка обучаться по месту жительства семьи, а значит, право на доступ к необходимым специалистам по месту жительства, к сожалению, может быть запущен лишь в том случае, если родители проявят активность. Если они знают свои права, если они требуют, ходят по инстанциям, тогда они могут добиться результата.

Другое дело, что даже после наших консультаций родители далеко не всегда начинают действовать.

В этой ситуации могли бы помочь директора школ, однако они на нас реагируют не очень позитивно. Потому что бюджет у школ очень маленький, и все время идут его сокращения. А когда родитель начинает требовать соблюдения прав своего ребенка, это создает директорам школ большие проблемы. Вот мы даем родителям рекомендации —  куда следует обратиться, чтобы в школе появился логопед. Потому что если есть заключение комиссии о нарушении речи у ребенка, отдел образования обязан предоставить специалистов – логопеда и дефектолога. Но в связи с тем, что в школах денег нет и в бюджете местных органов образования тоже, об этом стараются умалчивать.  Хотя на самом деле это не такие великие деньги – ввести в школе и садике в одной деревне одну ставку логопеда-дефектолога. Но органы образования очень инертны…

«когда родитель начинает требовать соблюдения прав своего ребенка, это создает директорам школ большие проблемы»

И учитель тоже об этом законе не знает. То есть никто не знает — ни родители, ни учителя —  и органам образования  это  удобно. А тут приезжаем мы, рассказываем, что надо делать, чтобы ребенок получил то, что ему положено по закону, и сразу становимся для руководителей  школ чуть ли не врагами (смеется).

То есть, косвенно вы все-таки в чьи-то финансовые интересы вмешиваетесь? 

Конечно. Когда родитель начинает требовать соблюдения прав ребенка, мы становимся совершенно неудобными. Государство  обеспечило права ребёнка нормативными законодательными актами. Но этот правовой механизм не работает, потому что никто не востребует своё право. А чиновничья  система на интересы человека, в данном случае ребенка, не направлена. И школа, и детский сад – совершенно не ориентированы на  интересы детей. Я говорю здесь не о конкретных людях, работающих с детьми, а о позиции органов образования, о чиновниках. Они выполняют требования вышестоящих инстанций, но в упор  не видят конкретного ребёнка с его проблемой. Даже если несколько таких детей в одном селе, проще отправить их по накатанной дороге в интернат, чем новую дорогу прокладывать, на которой ребёнок почувствует свою значимость и успешность.

В семье ситуация такая же: сельские  родители в подавляющем большинстве педагогически безграмотны. И они рассчитывают, что воспитатели в детском саду или учителя в школе все сделают. А в итоге получается, что никто интересов ребенка не видит, не соблюдает его права. А мы работаем на запрос ребенка. И потому – мы очень неудобны. Но не всем, к счастью.

Препятствовали ли вашей работе чиновники? 

Вот в одном селе учителя сообщили, что могут приехать специалисты, чтобы осмотреть детей. К нам записали 14 детей.  Когда я позвонила директору школы и сказала, что мы можем приехать и проконсультировать проблемных ребят,  он ответил: «Я должен посоветоваться с районо».  Я отвечаю: «Мы же не нарушаем закон, у нас соглашение с уполномоченным по правам ребенка, родители заявку написали – в чем проблема?» — «Нет. Я должен посоветоваться с начальством».  А заведующая районо сказала мне: «Вы мне там не нужны. В районе есть психологический центр, и ставка логопеда в этой школе тоже есть».  Только она  умолчала, что ставка-то есть, а логопеда нет!

Департамент образования тоже нам пока не помог…   Вообще, чиновники не  любят некоммерческие организации: родители и педагоги могут получить от нас информацию, которая потом принесет головную боль начальству разного уровня. Люди начнут требовать соблюдения законов, о которых раньше не знали.

А потому лучше уж как сейчас: дети не разговаривают, не пишут, не читают, потом не могут поступать в институты, да что там в институты, просто не могут устроиться ни на какую работу, если у них справка из вспомогательной школы.  Никто им в детстве не помог защитить своё право жить и учиться вместе со всеми, получая законную помощь специалистов. Зато по документам все правильно. Все сходится. Никто не просит о  помощи – вот государство и не помогает.

«лучше уж как сейчас: дети не разговаривают, не пишут, не читают…»

А сельские учителя – ведь они первыми сталкиваются с проблемными детьми — они вас поддерживают?

У сельских учителей сейчас очень сложное положение, потому что идет сокращение финансирования. И вместе с тем ввели «подушевую»  оплату труда.  И вот если учитель по образованию историк, то он, чтобы сохранить зарплату, берется обучать всему – географии, физике, химии… Результат – уровень образования понижен просто до предела. Но учитель  видит, скольких его коллег сократили, лишив единственного заработка. И – терпит.  А если учитель пытается защитить в школе какую-то свою позицию, его быстро сокращают.  То есть сельский учитель сейчас – вообще никто. И в школе он никто, и в селе никто. Если раньше учителя уважали за принципиальную позицию, то теперь за эту позицию наказывают сокращением зарплаты или места.

И можно только удивляться, что в этой ситуации встречаются отдельные учителя – подвижники, которые по-настоящему несут за детей ответственность. Поверьте, такие тоже есть, мы их встречаем, это совершенно удивительные люди, они у нас про каждого ребенка спрашивают рекомендации, выясняют,  как с кем лучше работать.

Все-таки получается, что люди, в данном случае, вы со своей коллегой, пытаются взять на себя функции, которые должно исполнять государство?

Спасение утопающих – дело рук самих утопающих (смеется). Но у нас ведь и правда так. У нас ведь даже в городе  такие ситуации… Вот мама одного аутиста писала во все организации, требовала, чтобы ее сыну был обеспечен надлежащий уход. Прошло семнадцать лет, и результат нулевой: как никто в городе не работал с аутистами, так и не работает. При том, что аутистов стало в десять раз больше по сравнению с теми годами, когда мама этого ребенка начала бороться за его права.

И схема с тяжёлыми  детьми-инвалидами почти всегда одинакова: их сначала отправляют на надомное обучение, а потом, как правило, говорят – ваш ребенок необучаем. И к нему перестаёт ходить  учитель-дефектолог,   и он просто лежит или сидит дома.

А на самом деле, если ребенку дают инвалидность, в индивидуальной программе реабилитации  должны написать, какие мероприятия – психолого-педагогические, медицинские, социальные – ему нужны. И написать исполнителя – кто будет выполнять эти услуги бесплатно. Но эксперты медкомиссии ничего не пишут, потому что знают: таких специалистов в районе нет, тем более их нет в селе, где проживает ребёнок-инвалид. Ведь если написать про занятия с логопедом или дефектологом – местным органам образования надо будет эти услуги ребёнку обеспечить. Это очень важный документ – индивидуальная программа реабилитации инвалида! Всё, что в ней написано, подлежит исполнению бесплатно и беспрекословно! А в комиссии работают специалисты из бюджетной сферы, которым  не нужны конфликты с местными органами самоуправления. Вот они и не пишут то, что обязаны. А родитель не требует. Замкнутый круг. Все структуры друг друга прикрывают, а ребенок остается без помощи.

«если ребенку дают инвалидность, в индивидуальной программе реабилитации  должны написать, какие мероприятия – психолого-педагогические, медицинские, социальные – ему нужны»

Но кто-то должен этим заниматься: разъяснять людям их права и требовать их исполнения. Вот мы этим и занимаемся. А, порой, вместе с родителем ходим по чиновникам и объясняем: родитель востребует то, на что его ребенок имеет право. Делаем всё официально – помогает. Только это наша личная инициатива и время. Никто нам не  оплачивает нашу работу.

Из кого состоит ваша команда?

На сегодняшний день мы вдвоем ездим – я логопед-дефектолог  и моя коллега, психолог. В потенциале у нас и тифлопедагог есть, и сурдопедагог. Но пока мы ездим бесплатно, а на это не каждый специалист согласится.  Если бы я имела финансирование, я бы сформировала команду,  составила график,  и мы ездили бы в сёла без предварительной заявки. А так, как врачи ездят в поликлиники расширенной командой.

Кроме того, мы хотим наладить систему перепрофилирования сельских учителей, которых сейчас повально сокращают.  Переподготовка учителя на дефектолога или психолога – на самом простом уровне, который необходим, чтобы выявить детей с нарушениями и начать с ними работу —  вполне возможна.

Ваша структура не дублирует уже существующие? 

Нет. Ведь районная психолого-медико-педагогическая   комиссия может только дать ребёнку заключение о его нарушенном развитии и определить образовательную программу, дать рекомендации по специальной помощи. Мы же выезжаем сами, и консультируем тех, кто уже имеет нарушения, и тех, у кого они только проявляются. Мы нацелены на профилактику.

А каким образом детям справляться с психологическими проблемами? Ведь с таким проблемами на комиссию не пошлешь. Вот у нас был в селе пример: одиннадцатилетний мальчик вдруг перестал говорить. Ни с кем не разговаривает: ни с мамой, ни в школе. Ребенок стоит на грани нормы и патологии. Куда ему идти? Сельскому мальчику, который попал в такую ситуацию, куда идти?

На консультации нашего психолога, куда мама пришла по настойчивой просьбе школьного психолога, мама начала обвинять сына, что он такой-сякой.  Ольга, наш психолог,  стала разговаривать с мамой, и выяснила, что она сама, когда была подростком, лишила родительских прав своих родителей. У нее совершенно утрачена душевная чувствительность  к переживаниям сына и других людей.  Конечно же,  она тоже продукт своей семейной системы. Но результат такой: она не чувствует и не понимает своего ребенка, и у него из-за этого развивается психическое  заболевание. И психолог маме об этом сказала. А мальчик смотрел на психолога и кивал головой! Наконец кто-то матери сказал то, что он сам сказать не в силах… Вот такие случаи в селах – как их разрешать? Думаете, их мало? Вряд ли такая консультация изменит ситуацию для этого мальчика, но он будет знать, что кто-то его понял и у него может быть поддержка от чужого человека. А вдруг это окажется целительным для его души?

Зачем  вам это нужно?

Я детский специалист. Приходит ко мне ребенок, любой и в любом возрасте, вот как эта Аня, и глазами просит – «помоги мне». И что я должна ответить? Извини, у меня денег нет к тебе ездить?

Новые законы об НКО как-то вас коснулись?

Нас трудно объявить иностранными агентами, мы не получаем финансирования из иностранных фондов.  Мы вообще пока не получаем никакого финансирования. (смеется).

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

Сделать пожертвование