Проблемы на одном из старейших танковых заводов России, омском «Омсктрансмаше», начались в начале 2015 года. «Начальство молчало, как партизаны, но к апрелю уже даже вахтеры знали: грядут массовые увольнения», — 63-летний Виктор Никифоров, работающий с 1978 года на «Омсктрансмаше» мастером электросталеплавильного цеха, рассуждает о сокращениях на гражданском производстве завода спокойно и рассудительно.
Заводской мастер, член Рабочей коммунистической партии в составе КПСС органично вплетает в свою речь слова «оптимизация», «кризис», «менеджмент». Он не понимает, почему «так называемый менеджмент завода не заключил заранее долгосрочные контракты с заказчиками, чтобы в кризис не заниматься оптимизацией».
Никифоров работает на той части предприятия, которая не связана с производством продукции для гособоронзаказа — в металлургических цехах, где отливается сталь для нужд сельского хозяйства, РЖД и всё того же «Уралвагонзавода».
Каждый день с восьми утра до восьми вечера вот уже почти 40 лет Никифоров плавит сталь и разливает её по формам. Температура металла в печи доходит до 1600С, шум такой, что каждый второй металлург глохнет, но Никифоров только улыбается: «Слабые тут не работают». Зарплата у такого мастера электросталеплавильного цеха не превышает 25 тысяч рублей: 10 тысяч — оклад, 10 — премия, и надбавки за вредность. И если до кризиса и повышения цен на эти деньги в Омске ещё можно было существовать, то сейчас прокормить семью хотя бы из трех человек стало практически невозможно. Работники пошли к руководству «Омсктрансмаша» просить индексации зарплат — и не на 1,5%, а хотя бы на 7-8%. «Но нам говорят: чего вы у нас просите, если вас увольнять собираются?», — всё ещё спокойно рассказывает Никифоров.
Жизнь, как говорит Никифоров, заставила его пойти «к ребятам в МПРА» — в межрегиональный профсоюз «Рабочая ассоциация». Ячейка крупнейшей в стране Федерации независимых профсоюзов России (ФНПР) на заводе, конечно же, есть, но Никифорова она не устраивает. «В 2013 году они вместе с руководством завода заключили коллективный договор, по которому индексировать зарплату рабочим завод обязуется, исходя из своих финансовых возможностей. Можете себе представить? — объясняет свою нелюбовь к ФНПР мастер электросталеплавильного цеха. — У какого предприятия появится желание индексировать зарплату рабочим, если они могут сказать, что денег нет? В общем, в МПРА такого нет, и мы пошли к ним: они побоевитее».
КЛАССОВАЯ БОРЬБА
В начале года выпускник Омского государственного технического университета и программист по профессии Кирилл Сергеев раздавал профсоюзные газеты МПРА у стен «Омсктрансмаша». «Несколько человек взяли наши газеты, говорят, мол, правильно пишете, и вступили в профсоюз», — рассказывает лидер омского МПРА Сергеев о своей встрече с металлургами. Сам он на заводе никогда не работал, да и в целом ещё полтора года назад не представлял себя в роли профактивиста. «Но как-то ко мне обратились друзья с просьбой помочь им в споре с работодателем. Я помог — и решил помогать дальше», — рассказывает Сергеев.
«Омсктрансмаш» — последнее крупное металлургическое производство в области, и, если его закроют, то металлургам, сталеварам и разливщикам просто некуда будет податься — им придётся переучиваться, а в Омске в принципе проблема с работой. Несколько недель Сергеев вместе с профактивистами пытались подтвердить слухи о сокращениях —руководство предприятия, по словам активистов, уклонялось от прямых ответов на вопросы о планах по оптимизации штата. За это время на известном танковом заводе успел побывать отвечающий за оборонку вице-премьер Дмитрий Рогозин. Металлурги восприняли визит «большого начальника» с надеждой: возможно, Рогозин привёз на «Омсктрасмаш» в том числе и гражданские заказы, и от сокращений можно будет отказаться.
Но спустя две недели после приезда Рогозина «Омсктрансмаш» официально объявил о сокращении штата – 17 июня на сайте завода появилось сообщение: «С целью оптимизации использования производственных мощностей и расходов предприятия было принято решение о сокращении производства металлургической продукции гражданского направления на 61,2% и, как следствие, о сокращении численности и штата работников металлургического производства в количестве 454 человек (или на 57,9%)».
Объявив о сокращении, руководство завода по-прежнему отказывалось договариваться о компенсациях работникам. «Мы хотели, чтобы нам заплатили семь окладов на выходе, потому что работу искать в Омске очень долго», — говорит Никифоров. Но завод на сделку не шёл. Вместо этого, рассказывает Сергеев, работникам предложили вакансии на омском шинном заводе: «Но там зарплата девять тысяч, поэтому никто туда не пошёл»
Тогда в профсоюзе решили привлечь внимание к проблеме увольнений: провести пикеты у завода. Активисты прошли все необходимые для таких случаев процедуры: подали уведомление в городскую администрацию, предупредили представителей завода, разослали пресс-релизы во все местные СМИ. Ничего необычного работники у стен завода 20 июня не планировали — пикеты задумывались стандартные: человек должен был стоять у проходной завода с самодельным плакатом, на котором маркером выведены требования к заводу отказаться от увольнений.
«Но после этого начались какие-то движения, — говорит Кирилл Сергеев. — Пикетчиков стали вызывать по одному “на ковёр” к начальству и интересоваться, почему и, главное, зачем увольняемые металлурги собрались выходить на улицу с плакатами: “Говорили, мол, зачем же вы это делаете, у нас же оборонное предприятие, вы же понимаете, какие проблемы могут быть”».
ЦЕНТР «Э»
От своих планов активисты и металлурги отказываться не стали, поэтому вскоре стратегия работы с ними изменилась. «Когда я пришел забирать разрешение на проведение пикета, рядом с женщиной, которая выдавала мне бумаги, сидели двое мужчин. Не представившись, они стали задавать мне вопросы: “Вы проводите пикет — расскажите нам о том, что там будет происходить?” Я начал им рассказывать, потому что сначала подумал, что, возможно, это представители администрации, но потом, когда мне стали задавать неудобные вопросы о численности нашего профсоюза, о том, кто его председатель, на каких ещё заводах у нас есть ячейки, и сколько человек в них состоит, я отвечать перестал. Я, конечно, поинтересовался, с кем я разговариваю, но мне ничего не ответили», — говорит Сергеев.
По манере вести разговор и вопросам Сергеев сделал вывод, что говорил он с представителями центра «Э»— так неофициально называется Главное управление по противодействию экстремизму МВД РФ, у которого есть подразделения во всех российских регионах. Именно в сферу деятельности центра «Э» входит контроль за работой независимых от властей профсоюзов — наряду с оппозицией и представителями потенциально неблагонадёжных субкультур вроде футбольных фанатов, неонацистов или антифашистов.
Свои догадки Сергеев подтвердил во время пикетов у завода «Омсктрансмаш»: «Эти люди, которые интересовались у меня нашей деятельностью, следили за тем, как мы пикетируем завод. Они подходили к работникам и пытались вступить с ними в разговор, спрашивали у них, кто состоит в профсоюзе и т. д.»
На следующий день после пикетов руководство завода поспешило сообщить их участникам, что в распоряжении администрации есть фотографии с акции. Пикетировавшим завод металлургам объявили, что работать на предприятии они больше не будут. Пикетировавшим завод металлургам объявили, что работать на предприятии они больше не будутТвитнуть эту цитату
ОТРАБОТАННАЯ СХЕМА
Центр «Э» по всей стране использует с членами независимых профсоюзов проверенную схему «профилактики» — беседы, опросы, тотальный контроль. Активизируются сотрудники центра «Э», как правило, в кризисы — экономические или идеологические. «Интерес спецслужб — милиции, полиции, раньше ФСБ, теперь центра “Э” — вызывают забастовки, которые организует профсоюзы, демонстрации, митинги, требования, поддерживаемые работниками. Они по-разному реагируют: иногда приходят побеседовать и поговорить, а иногда — однозначно предупреждают, что вот это и это делать нельзя», — рассказывает ветеран профсоюзного движения, лидер профсоюза «Единство» на Волжском автомобильном заводе (АвтоВАЗ), Пётр Золотарёв.
Пик популярности профсоюза «Единство», который был основан ещё в начале 90-х, пришёлся на 2007 год. Тогда в профсоюзе состояло несколько тысяч человек из более чем сотни тысяч рабочих, и «Единство» был способен на резкие и резонансные акции протеста. Первого августа 2007 года профсоюз объявил забастовку с требованием повышения зарплат, два человека из числа профактивистов в итоге были уволены, а ВАЗовская тогда ещё милиция объявила о том, что профсоюзные листовки с призывами бастовать, которые распространялись по заводу, содержат признаки «экстремизма» — «действия» их автора подпадают под ст. 280 УК («Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности»).
За то время, что прошло с забастовки в августе 2007 года, численность «Единства» сократилось до 150 человек — как говорит Золотарёв, из-за постоянных «репрессий со стороны правоохранительных органов и руководства завода». «Порядок установили такой, что если узнают о твоем членстве в “Единстве”, то тебе дороже», — не без гордости говорит Золотарёв, постоянно подчеркивающий свою независимость от не раз менявшегося руководства АвтоВАЗа, местных властей и силовиков. Он с энтузиазмом рассказывает о взаимоотношениях с центром «Э»: «Они подслушивают, подглядывают и, как я выражаюсь, поднюхивают. В разное время пытались подкупить членов нашего профкома. Знаю случаи, когда наши отказывались, но знаю случаи, когда и нет. Им удалось получить в нашем профсоюзе своих информаторов, я про них всё знаю, но не выгоняю: мне же удобнее».
Золотарёв ходит на беседы в тольяттинский центр «Э» регулярно, но со знанием дела — только по повестке. «Последний раз пришла повестка на опрос в январе 2015 года», — вспоминает профлидер. Вызвавший Золотарёва сотрудник центра «Э» сказал, что от одного из граждан России было получено заявление, в котором выражается крайняя обеспокоенность возможной организацией Майдана в России. Нести оранжевую угрозу в Тольятти, заверял неизвестный жалобщик, поручили профсоюзу «Единство». Возмутил гражданина митинг, который «Единство» проводил в декабре 2014 года, —члены профсоюза тогда вышли на улицу с требованием прекратить массовые увольнения работников АвтоВАЗа.
«Кто-то из умельцев принес на митинг автомобильные скаты с выведенной надписью “Б/У”, — рассказывает Золотарёв. — Имелся в виду Бу Андерссон, нынешний директор АвтоВАЗа, мол, бывший в употреблении. Но человек, подавший на нас заявление, решил, что скаты принесли для того, чтобы их сжигать — как сжигали на Майдане покрышки. А руководит нами и дает деньги на нашу деятельность, по версии этого гражданина, бежавший за границу бизнесмен Махлай, который раньше был директором завода “Тольяттиазот”. Я, конечно, посмеялся, и сказал опрашивавшему меня сотруднику центра “Э”, что это — плод больного воображения, он со мной согласился, но заметил, что заявление поступило, и отрабатывать его ему надо. Вот так они работают».
Методы работы региональных центров «Э» идентичны, но их жёсткость во многом зависит от позиции местных властей и силы профсоюза. А сила профсоюза напрямую связана с развитием промышленности и производственного сектора в регионе.
РУССКИЙ ДЕТРОЙТ
Калужская область – классический пример региона, где сильный губернатор, решивший в своё время превратить заштатную область в русский Детройт с развитым автомобильным производством, натолкнулся на сопротивление мощных профсоюзов, которые сформировались в буквальном смысле среди сборочных цехов Volkswagen, Citroen, Peugeot, Mitsubishi и Volvo.
Профсоюз МПРА на заводе Volkswagen за восемь лет своего существования довел свою численность почти до полутора тысяч человек. Когда в области стали, как грибы, вырастать автомобильные заводы, местная ячейка МПРА этот процесс старалась не упустить: активисты вели на предприятиях агитационную работу по вступлению в профсоюз. Сейчас члены МПРА присутствуют практически на всех областных автомобильных заводах и заводах по производству запчастей.
Наступивший кризис прежде всего ударил по автомобильной отрасли – сразу несколько калужских предприятий заявили об оптимизации производства и сокращении персонала. Естественно, калужский МПРА активизировался вслед за руководством предприятий. Практически везде, где объявляли о сокращениях, профсоюз выдвигал встречные требования: либо отказ от увольнений, либо выплата несколько выходных окладов за раз. «Понятно, что наша активность не очень нравится власти, но иначе мы не можем», — рассказывает профактивист Дмитрий Кожнев.
С удовольствием смакуя подробности, он вспоминает историю начала марта. Тогда калужский МПРА не исключил, что, если предприятия не пойдут на диалог с работниками, профсоюз организует митинг. Через несколько дней после этого заявления, 21 марта, Кожнев вместе с соратниками приехал в офис МПРА в Калуге, чтобы обсудить стратегию действий в связи с массовыми сокращением персонала на заводе «ПСМА Рус», который производит автомобили Citroen, Peugeot, Mitsubishi. «В какой-то момент в дверь постучались: мы открыли и увидели на улице участкового с автоматчиком, — рассказывает Кожнев. — Участковый доброжелательно сказал, что поступил сигнал об ограблении человека и неуверенно спросил, не забегал ли кто к нам. Мы, естественно, сказали, что, мол, все свои, никого постороннего тут нет. Он оставил свои контакты, чтобы в случае чего мы ему позвонили».
Через некоторое время в штаб МПРА зашел человек в штатском и начал интересоваться личностями тех, кто собрался в офисе профсоюза. Проверив документы, он вышел, но его заменил, по словам Кожнева, «некий подполковник». «Он церемониться не стал: зайдя в наш офис, он с ходу сказал, чтобы все поехали в отделение. Повод — что мы все являемся подозреваемыми в ограблении и на этом основании будем допрошены. Причем вязать начали и тех, кто только собирался зайти внутрь. Когда мы выходили из офиса, то увидели, что по нашу душу — видимо, на всякий случай — свезли несколько полицейских машин и даже, кажется, ОМОН».
В отделении про ограбление полицейские забыли. Забыли они и про самих членов профсоюза: 15 задержанных профактивистов ждали знакомые им оперативники центра «Э». «Они стали брать отпечатки пальцев, не поясняя, что в таких случаях дактилоскопия добровольная, и от неё можно отказаться. Это была мера психологического воздействия, — уверен Кожнев. — Я от дактилоскопии отказался, и тогда они стали общаться с нами за жизнь. Они нам говорили, что мы под видом профсоюзной работы получаем деньги с Запада, для того, чтобы дестабилизировать ситуацию в Калужской области, а европейские ценности для России не подходят. Мы шутили, что, может, они что-нибудь спросят насчет ограбления, ну, например, примерно обрисуют подозреваемого, на кого из присутствующих он похож, но они молчали».
Кожнев уверен, что таким образом власти пытаются запугать профсоюз и дают понять, что перед сентябрьскими выборами губернатора Калужской области (этот пост уже 15 лет занимает Анатолий Артамонов) в регионе всё должно быть спокойно: «Но они не понимают, что такие действия нас только злят: мы ведь готовы идти на диалог, но разговаривать с нами не желают».
***
Когда я спрашиваю омского профактивиста Никифорова про центр «Э», он уже не выглядит спокойным. Его тоже злит плотная опека спецслужб. «Они знают, что со мной лучше не связываться, терять мне нечего!» — взрывается мастер элекстросталеплавильного цеха. Человек старой закалки, он не понимает, как государство может сначала отказать в работе людям, которые хотят трудиться, а потом — запретить бороться за свои права. «Да я даже не за себя бьюсь,— вдруг осекается Никифоров. — За молодых обидно: у всех семьи, кредиты, ипотека, а работы нет». Никифоров долго молчит, а потом говорит: «Ты — корреспондент, вот и задавай вопрос в своей статье: неужели стране не нужны больше сталевары и металлурги? А что они будут делать, если, не дай бог, что-нибудь случится?».
Никифиров уверен, что если не семь, то пять окладов «Омсктрансмаш» заплатит точно. «Уже звонили от губернатора, говорили, что ему страсти не нужны, и вроде как есть договоренность о пять окладах», — подтвердил уверенность Никифорова профлидер Сергеев. После увольнения членов профсоюза с «Омсктрансмаша» Сергеев планирует создать ячейку на омском каучуковом заводе: «Волна увольнений идет по всей стране — нас ждет горячая пора».