Геннадий Кравцов, бывший радиоинженер в ГРУ, уволился из органов в 2005-м. В 2010-м попытался устроиться на работу за границей и послал свое резюме в Швецию, но получил отказ. В 2013-м отправил такое же письмо уже в Белоруссию, после чего им заинтересовались российские спецслужбы. Через год, в мае 2014-го, его арестовали по статье 275 УК (государственная измена). Причиной стало злополучное резюме, отправленное в Швецию, в котором он описал свой опыт работы и тем самым, по мнению следствия, совершил государственную измену. Процесс проходил за закрытыми дверями, и все было настолько секретно, что адвокатам не дали не только провести независимую экспертизу письма, но и допросить экспертов, и ознакомиться с любыми другими документами. Более того, им было отказано даже в ведении официальной аудиозаписи. И вся эта стена секретности была возведена вокруг космического аппарата «Целина-2», который, как утверждает адвокат Кравцова, уже лет десять как не летает.
Гена — романтик, он всегда бредил космосом. Окончил Военно-космическую академию имени Можайского, которая выпускала элитных военных. Работал в ГРУ, но ушел оттуда в 2005-м — ни денег, ни перспектив. Ему казалось, что космическая разведка, которая была буквально его жизнью, никому тут больше не нужна. Я ему советовала уйти из этой сферы и пойти, например, в банк айтишником. Он оскорбился — считал, что должен приносить пользу родине, а банк — это как-то мелко и эгоистично.
Когда он осознал, что здесь никому не нужен, то стал думать, не попытаться ли ему найти работу за границей. Написал резюме, перевел его через google-translate. Всего лишь написал, что он где-то в чем-то участвовал. Он посчитал, что пять лет прошло (дело было в 2010-м) и секретности больше никакой нет.
На самом деле он и уезжать-то по-хорошему не собирался, я сразу сказала, что никуда не поеду, а без нас с детьми он бы точно не полетел. Он хотел узнать, востребован ли где-то еще, или можно уже поставить крест на профессии. Ну и заодно доказать мне и коллегам, что он действительно хороший специалист, которого просто не ценят. Кстати, я сначала думала, что у него мания величия, но его коллеги объяснили мне, что он действительно высококлассный специалист и мозги у него на месте. Из Швеции пришел вежливый отказ, сказали, что они берут на работу только граждан своего государства.
Я думала, на этом все закончится. Но нет. Гена узнал, что в его родной институт — Можайку — практически перестали набирать россиян, а брали студентов из Белоруссии. Из чего он сделал вывод, что тут отрасль развалилась, а там еще нет. Он хотел вложить свои знания, учить кого-то. И тогда он написал письмо. На бумаге, вложил в конверт, запечатал и надписал «Министру обороны Белоруссии». Естественно, до Белоруссии оно даже не дошло.
Думаю, ему просто хотелось, чтобы его заметили. Он считал, что, когда это письмо прочтут «наверху», его позовут, а он им откроет глаза на то, что все развалилось. Такой наивный. Уйдя из армии, он совсем бдительность потерял. Это письмо он бы не написал в нормальных условиях, но, видимо, так его все допекло, что ему надо было до кого-то донести свое возмущение. Поэтому, когда его вызвали первый раз к следователю, он спокойно пошел, целый день сидел на полиграфе и все им подробно рассказывал. Как будто не было ни 37-го, ни деда его, сгнившего на Соловках. Он, наверное, думал, что они честные, вот сейчас он им расскажет, они пойдут и разберутся.
Целый год его пасли, прослушивали телефон, поставили жучок в машину. Только что нас слушать, мы даже политику особо не обсуждали.
Мы уже были на крючке, но не знали этого. В апреле — июне 2014 года начали задерживать всех по «шпионским» делам — Петрина, Солошенко, Минакова. Потом у нас безо всякого ордера на арест забрали компьютер. Неофициально сказали: если найдем что-нибудь в компьютере, то посадим. Если нет, то условное. Гена сразу сказал, что там нет ничего, за что можно посадить. Он им верил. А я верила ему. Хотя, казалось бы, читала все — Шаламова, Солженицына, Жигулина. Мы уже купили тур в Грецию, должны были улетать 31-го. А 26 мая 2014-го Гену задержали.
Следователь мне сразу сказал, что не надо брать никакого адвоката, что это все равно не поможетТвитнуть эту цитату Следователь мне сразу сказал, что не надо брать никакого адвоката, что это все равно не поможет, то есть он мне сразу дал понять, что Гену все равно посадят. Так и получается: адвокатам вообще слова не дали сказать. Это же бывший грушник, как они могут его отпустить?! Это же и погоны, и запугивание, чтобы остальным неповадно было.
Он был им нужен. Сейчас они его в закрытом режиме осудят, и все. Шпион, чистой воды шпион! Давыдова домохозяйка, Минаков — мичман на корабле, что они могут знать. А у Гены был доступ, он им прекрасно подходит на роль шпиона. Мне изначально это говорили, все адвокаты предсказывали, что лет семь дадут. Но семь лет — это не 14. За что?
Я думаю, что следователи прекрасно все видят и понимают, что настоящий шпион никогда бы не стал делать таких глупостей. Очевидно же, что Гена — наивный честный человек, который хотел жить в идеальном обществе.
Первый адвокат советовал признаться, пойти на сделку со следствием, говорил, что так дадут меньше. Гена только сказал: «Убери его от меня!» Первое время в тюрьме он плакал. От обиды. Что он столько сделал, 15 лет отработал на родину, а родина ему 14 лет за это.
Еще меня сразу предупредили: никаких огласок, никакой прессы, иначе мне тоже светит статья — 283-я (разглашение государственной тайны). После освобождения Давыдовой я пришла к следователю и заявила, мол, и моего тогда тоже отпускайте. Хватит, говорю, меня пугать, я сейчас тоже устрою огласку. После этого нам перестали давать свидания, а буквально на следующий день во всех новостных изданиях появилась информация о том, что поймали шпиона. То есть они меня опередили, успели дать публике информацию, но со знаком минус. А у нас же до сих пор в ходу поговорка про «нет дыма без огня». Пока люди сами с этим не столкнутся, они как и раньше свято убеждены, что у нас «просто так» не сажают. Самое ужасное — беззаконие. Кем бы ты ни был, тебя могут схватить, и не помогут ни адвокаты, никто.Самое ужасное — беззаконие. Кем бы ты ни был, тебя могут схватить, и не помогут ни адвокаты, никтоТвитнуть эту цитатуМы это все уже проходили, а сейчас удивляемся. Я спросила следователя тогда: что, 37 год начался, всех подряд начали уже сажать? Он мне: будет вам и 37-й, и 41-й.
До этого даже свидания в кабинете следователя устраивали, надеялись, что он разговорится. Однажды мне следователь позвонил и говорит: «Завтра же у Геннадия день рождения. Вы можете приехать, привозите угощение, родственников можете захватить». Я наготовила еды, взяла родителей, и мы поехали. Следователь, похоже, быстро пожалел, что пригласил нас — сын везде бегал, спрашивал: «А это кто?», тыча в развешанные по стенам портреты Дзержинского и Берии. После этого следователь велел больше с ребенком не приходить.
Однажды я пыталась заглянуть в зал с Антошкой. Ну, чтобы они с отцом хоть друг друга увидели. Приставы сказали, что пустят, если судья разрешит. Председатель суда в результате сказал, что он, мол, ничего не решает, а Гене потом еще втык сделал, мол, зачем жена таскает ребенка в суд, это же травмирует детскую психику. А 14 лет отцу, конечно, не травмируют! Я считаю, что детям надо обо всем рассказывать, брать их с собой, чтобы они виделись с отцом, пусть и через стекло. Василисе четыре, она еще маленькая, а Антошке девять, я уже записала его на следующее свидание.
Условия содержания в СИЗО нормальные, сидят по двое, но подсаживают всяких интересных личностей. Первый был явно подсадной — встретил Гену как родной отец, обогрел, дал ему записную книжку, свитер свой, кроссовки, вроде как он богатый бизнесмен. И постоянно предлагал Гене, что переведет ему денег на наш ипотечный счет (мы взяли ипотеку незадолго до его ареста, а квартиру купили на Преображенке, недалеко от Мосгорсуда, как знали). А Гена, наивный, верил и говорил мне: пришли как-нибудь в письме (именно в письме) номер счета, и он нам бросит денег. Я сразу поняла, что это провокация — либо он хочет какие-то свои делишки через наш счет проворачивать, либо нам на счет придет перевод из какого-нибудь шведского банка.
Очень часто к нему подсаживали мусульман, даже из ИГИЛа (террористической организации, запрещенной на территории России — ТД), он пишет, что интереснее всего сидеть с ними, потому что они верующие. Про остальных Гена аккуратно пишет, что «с ними поговорить не о чем». Но он во всех пытается увидеть что-то хорошее. Например, оказалось, что один из таких, с которым «и поговорить не о чем», собирает вырезки из газет, где написаны телефоны тех, кому нужна какая-то помощь, и передает их адвокату, чтобы братва помогла.
Раньше Гена был невоцерковленный, в храм ходил со мной заодно, не причащался, не исповедовался. А в тюрьме уверовал. В письмах советы мне дает духовные — полюбить свою трагедию, нести свой крест. Такой оригинальный муж у меня. Я ему ответила: сам неси свой крест, а я жить буду. Правда, не отправила. У меня несколько писем таких лежат, я ему злобное что-нибудь напишу вечером, а утром думаю, нельзя такое отправлять ему. Вернется домой — почитает. Они лежат в конвертах, запечатанные.
Сам Гена очень интересные письма пишет, я его за эти полтора года узнала гораздо лучше, чем за восемь лет брака. Пишет все, что думает. «Мое понимание христианства, каким оно должно быть, близко к позиции Зои Крахмальниковой. Она осуждает, но логически обосновывает справедливость закона. Неофарисейство отторгает прихожан, а в настоящее время тем более. Наиболее важная фраза Христа из Евангелия для меня: «Поступайте с людьми так, как хотите, чтобы люди поступали с вами». Поэтому я буду осуждать людей за их ложь и беззаконие. И хочу, чтобы меня судили по моим грехам. Но так же справедливо и другое: я должен приходить на помощь людям, потому что хочу, чтобы люди приходили на помощь мне. Я хочу, чтобы меня осудили и наказали, но при предъявлении мне доказательства моей вины. Осуждение без доказательств — это беззаконие. Я хотел бы стать потом правозащитником или помогать правозащитникам, волонтерам каким-нибудь. Для России это всегда важно и актуально. Я за время пребывания здесь стал более чутким к бедам других людей».
И ничего, цензура пропускает. Такое впечатление, что у него нет инстинкта самосохранения. Его прадед Илларион Щуцкий за такие же записки в 1937-м сгинул. Тетрадь эта оказалась у нас — в 1989-м нам ее вернули из КГБ. Сначала Щуцкий писал о том, какой плохой царь, потом пришли большевики, он начал восхвалять большевиков, писал оды Ленину и тоже, как Гена, был занят государственным устройством, писал, «как нам обустроить Россию». А потом началась продразверстка, а он был зажиточным крестьянином и записывал все, что думал — какие сволочи большевики, как они все изымают. При этом он частенько напивался и поколачивал жену и дочерей. И одна из них, — то ли мать ее подговорила, то ли сама догадалась, — сказала в школе, что вот, мол, отец пишет что-то против советской власти. За ним пришли местные, отправили в Москву, — и десять лет без права переписки. А тетрадка сохранилась.
Мой вот такой, мой — герой. Сидит в тюрьме и не сдаетсяТвитнуть эту цитату В прошлый понедельник после прений адвокат вышел из зала (весь суд проходит в закрытом режиме, никого в зал не пускают) и сказал мне, что прокурор запросил 15 лет. Бреду домой, а в голове крутится только: «Как жить, как же жить после этого?» Иду к подъезду, а наперерез мне — старичок в шляпе и с каким-то ведром. Вдруг он оборачивается ко мне:
—Можно вам вопрос задать?
Я ему устало:
—В связи с чем?
Он говорит:
—Вы жить хотите?
Я:
—Почему вас это интересует?
—Ну, вы жить хотите?
—Только не в этой стране.
Он:
—При чем тут страна? Я вас спрашиваю: вы жить хотите? — третий раз повторяет.
—Ну, конечно, хочу.
—Вот и живите. С Богом.
И пошел. Я только на следующий день осознала, что он мне ответ на мой вопрос дал. И что это действительно единственный мой шанс. Ведь если я сейчас впаду в ненависть против государства, против системы, то мне просто не выжить.
Надеюсь, что я Гену дождусь, потому что лучше я все равно никогда не встречу. Конечно, первое время, когда мне на улице попадались парочки или семьи, я думала с горечью: «Вот, у нормальных женщин есть нормальные мужья, которые не пишут дурацкие письма». А потом я вдруг поняла, что мой вот такой, мой — герой. Сидит в тюрьме и не сдается.