Весь понедельник и вторник я представляла себя на месте Зарины Юнусовой: глубокой ночью знакомые и незнакомые, и совсем чужие люди привозят тебя в аэропорт, ты идешь, никого не видя, по стеклянным полупустым коридорам, ставишь вещи на ленту, снимаешь, проходишь через рамку, показываешь билет, садишься неважно куда в самолет. И совершенно точно знаешь, что прямо сейчас в грузовой отсек этого самого самолета помещают цинковый гроб с твоим маленьким сыном, который черт знает как и черт знает почему умер в этой чужой, неродной тебе стране, в чужих и равнодушных руках. Самолет взлетает.
О чем бы я думала, будь я Зариной? Наверное, о том, что самый простой выход, – это чтобы самолет упал вот прямо сейчас. И все закончилось, словно и не было. Потому что жить с такой болью почти невозможно. Жить со знанием того, что ты не смогла спасти и уберечь сына, для женщины – одно из самых страшных, непереживаемых испытаний.
От людей, находящихся рядом с семьей Зарины Юнусовой и Рустама Назарова, я знаю, что Зарина последние несколько дней не пила и не ела. И почти не спала. И поспешность ее выдворения связана с тем, что кто-то из больших миграционных чиновников сказал в сердцах: «Нам еще один труп здесь не нужен». Разумеется, даже большие чиновники имеют переживания по поводу случившегося. Не то чтобы у Левиафана было сердце. Но он – живой.
Зарина последние несколько дней не пила и не ела. И почти не спалаТвитнуть эту цитату Самолет, перевозивший Зарину и тело ее пятимесячного сына за счет авиакомпании, спустя несколько часов, на рассвете, приземлился в таджикской столице Душанбе. Как выходить из самолета? Как смотреть им (Зарину встречали всей семьей) в глаза? Что говорить? Как встречать гроб с телом сына? Еще несколько часов после прибытия самолета семья и маленький гроб ждали независимых экспертов. Эксперты от таджикского правительства вроде бы обещали подъехать и провести еще одну экспертизу, которая бы могла понять причины смерти Умарали. Но они не приехали. Мальчика похоронили на закате на кладбище села Бобои Вали, откуда родом его оставшийся в Петербурге отец Рустам Назаров.
Я все время пытаюсь представить, о чем бы я думала, будь я Зариной? Как бы я стала жить эти пять лет, в которые мне запрещено въезжать в Россию, то есть видеть мужа, отца своего погибшего ребенка? Стала бы я вообще жить? Что бы я думала о людях, говорящих на другом языке и носящих не такую как я одежду, с которыми меня, 21-летнюю, так жестоко и больно столкнула судьба: одни забрали из рук ребенка, другие увезли его куда-то на машине «Скорой помощи», третьи сказали, что он умер, четвертые – что это вирус и сама во всем виновата, а пятые потом еще приходили и криком, силой, волоком тащили вместе с мужем на анализы, которые по сути уже ничего не изменят: малыш мертв.
Еще я думаю о том, с каким чувством остался жить в России Рустам Назаров, отец погибшего Умарали. Как он будет ходить по улицам, где совсем недавно они с Зариной выгуливали первенца, как будет возвращаться домой, где раньше агукал Умарали, а теперь тихо, и взгляд упирается в пустой угол:
там прежде стояла коляска. Смогут ли они, Зарина и Рустам, живя по разные стороны границы, простить тех, в чьих руках умер их ребенок? Я бы – не простила.
Смогут ли они отделить систему, действующую равнодушно и словно бы специально, чтобы раздавить бесправного человека, от людей, которые просто оказались жертвами этой системы? Не знаю. Я и сама иногда не умею.
И с трудом понимаю, как и какими силами до сих пор живет в Санкт-Петербурге бабушка погибшего Умарали, мама Рустама Назарова. В 2004-м под окнами квартиры Назаровых нацисты насмерть зарезали ее сына, брата Рустама. Семья пережила это горе. И осталась в России. Я бы не осталась. Но у меня есть из чего выбирать.
Формально Назаровы – мигранты. Им нужна работа и деньги. А их руки нужны моей родине, стране, в которой Назаровы, так сложилась жизнь, оказались.
В 2004-м под окнами квартиры Назаровых нацисты насмерть зарезали брата РустамаТвитнуть эту цитату Безвизовый режим и прочее показное гостеприимство, часто публично выдаваемое за толерантность, на самом деле, —и в этом пора себе признаться, — никакая не толерантность. А махровый феодализм. Мигранты из Таджикистана, Узбекистана и других стран едут в Россию не в рамках культурного обмена — по большой нужде, выполнять грязную работу, которой коренное население брезгует: дворники, посудомойки, строители без страховки и прав, уборщики… Никто не сулит им ни детсадов и школ для детей, ни больниц для стариков, ни прочих минимальных гарантий достойной жизни, — нам и самим тут несладко; никто не предлагает места педагогов по музыке, продавцов украшений в ювелирных салонах или тренеров по плаванию, — такая работа и самим нужна. За полтора десятка лет стабильного притока мигрантов жители обеих столиц в общем и целом привыкли к чистым улицам, свежим овощам и фруктам в небольших лавочках и прочим радостям «белого человека». О том, какой ценой эти радости даются мигрантам, думать неловко, неудобно, да и некогда.
Питерский митинг неравнодушных граждан, требующих не только подробного расследования причин гибели пятимесячного Умарали Назарова, но и недопущения самой ситуации, в которой у не говорящей по-русски женщины отбирают грудного ребенка безо всяких веских причин, так вышло, совпал со днем скорби по жертвам терактов в Париже. От группки митингующих под дождем на Марсовом поле до груды цветов со свечами у посольства Франции на Невском пешком минут двадцать.
Я шла и думала, грозит ли нам тот же трагический финал, что и французам, и сколько это займет у нас времени? Когда вырастет второе поколение осевших в России таджиков и узбеков, смогут ли они простить нам годы бесправия и унижения их родителей? Смогут ли дети Назаровых и Юнусовых забыть смерть Умарали? И в какой форме потомки тех, кто сейчас униженно молчит, спросят нас о том, не зазорно ли нам было пользоваться плодами мигрантского (то есть почти рабского) труда? Поинтересовались ли мы хотя бы у одного мигранта, как у него дела? Знаем ли мы вообще хоть что-то об их жизни бок о бок с нами в России? И действительно ли мы все еще считаем, что это называется толерантностью?
грозит ли нам тот же трагический финал, что и французам, и сколько это займет у нас времени? Твитнуть эту цитатуРассматривая ролики, постеры и фотографии пользователей Facebook с надписью «Я — Зарина», я все эти дни думаю еще вот о чем: как и каким образом их героиня, реальная 21-летняя Зарина Юнусова, депортированная в ночь с понедельника на вторник в Таджикистан, в родительское село, все это увидит, прочтет, поймет? Да никаким. Как минимум потому, что она не умеет читать по-русски, а в селе трудно со связью. Мне кажется, активные граждане все это пишут и делают не для Зарины, а для себя. Из простого и понятного желания «белого» человека оставаться хорошим, совестливым, думающим. Особенно на фоне творящего несправедливость Левиафана.
Думаю, никто из участников этой акции поддержики в действительности не понимает, что значит на самом деле «быть Зариной Юнусовой».