Коста Брава, Испания, 1998 год. Мне 14. Это мой первый выезд за границу. Я иду с подругой-полькой на дискотеку. Карина старше меня всего на год, но ощущение, что на все 10. Она высокая, с прекрасной фигурой, длинными густыми волосами, — что-то среднее между Софи Лорен и Джиной Лоллобриджидой. Я тощая, плоская как доска, с двумя жиденькими хвостиками на макушке. Проходящие мимо мужчины при взгляде на Карину начинают причмокивать и улыбаться, меня никто не замечает.

Карина — за гранью моей зависти. Она идеальна. Она прекрасно плавает, свободно говорит по-английски, изящно присев на край бильярдного стола, мастерски забивает шары, почти не глядя, со спины. Ее пускают на все дискотеки, хотя ей еще нет 16, меня не пускают никуда, ни в один бар, требуют документы. Я прекрасно понимаю, что я урод. Мое гармоничное, обогащенное музыкальной школой и углубленное гимназией высокоинтеллектуальное развитие не стоит одного покачивания Карининых бедер.

Карина таскает у отца сигареты. Мы курим в кустах тайком. Сигареты дают мне возможность выглядеть хоть чуточку старше. Мама, конечно, с этим не согласна. Она в ярости выплевывает в меня: «Дрянь! Сволочь!», одной рукой больно сжимает мне запястье, другой лепит пощечины.

Пионерский лагерь где-то в Подмосковье. Мне 13. Палата на 10 коек, маленькие обшарпанные тумбочки. В самом дальнем углу полки я храню вату. Каждое утро незаметно подкладываю ее в старый мамин лифчик…

Душ где-то на другом конце лагеря, туда ходят партиями, раз в неделю. В туалете рядом с раковинами стоит корыто, над ним — вечно текущий кран. В корыте чисто теоретически можно подмыться, во всяком случае задумано оно именно с этой целью. Чтобы осуществить вечерний туалет, необходимо встать в соотвествующую позу и задрать ночную рубашку до пупа. Но щеколду постоянно срывают, и в дверь с диким хохотом ломятся мальчики в надежде узреть кого-то из нас во время этого интересного процесса.

Часто ли мы разговариваем с детьми о том, что они чувствуют?Твитнуть эту цитатуС первых же минут в лагере я начинаю безудержно скучать по дому. Мама раз в две недели привозит мне письма московских подруг. В каждом они спрашивают, с кем я там встречаюсь. Ни с кем. Правда за мной по пятам ходит мальчик из младшего отряда, с которым никто не дружит, потому что он постоянно жует козявки. Еще он собирает лягушек, жуков, слизней, гусениц и червей, показывает их на ладони и делает резкое движение рукой, как будто кидает в меня. Я визжу, его это приводит в восторг.

Когда я ехала в лагерь, то представляла себе костры, гитары, ночные посиделки в палатах, разукрашивание зубной пастой. Ничего этого нет и в помине. В лагере тоска смертная, вместо заводных вожатых полночи ходят какие-то мрачные тетки и следят, чтобы все лежали с закрытыми глазами. Единственный «шаловливый» эпизод, – один мальчик сел другому на лицо голой попой, пока тот спал. Это событие активно обсуждается до самого конца смены.

Москва. Мне 14. Я впервые ухожу из дома. С мамой отношения из рук вон. Я вдребезги разнесла об пол единственный в квартире телефон (еще тот, с проводом и диском, который крутят пальцами), мои плакаты с рок-музыкантами, недавно украшавшие стены комнаты, лежат в углу кучкой ошметков, — мамин ответ на мое «бессовестное» поведение. Я собираю в рюкзак трусы, плеер, тетрадку с творчеством и отправляюсь в неизвестность. Провидение тут же посылает мне старших, более опытных товарищей и «Балтику 9», которая вскоре возвращается тем же путем, каким попала в мой организм. Я прихожу в себя на Кропоткинской, где под удивленными взглядами стоящих рядом милиционеров устало опускаюсь на асфальт, чтобы немного поспать. И тут же попадаю в отделение. Долго рыдаю в кабинете у инспектора в ожидании, что меня отпустят просто так, потому что телефон все равно разбит и дозвониться до мамы они не смогут. Но не тут-то было. Четыре часа я всхлипываю на скамейке перед клеткой обезьянника, которая постепенно наполняется плохо стоящими на ногах персонажами.

Меня спасает подруга, с которой я навеки разругалась накануне. Она привозит маму, и меня отпускают. Я бегу от мамы и подруги по подземному переходу и злобно рычу, чтобы меня оставили в покое и не смели за мной идти. Иначе я себя убью. Достали! Ненавижу!

Часто ли мы разговариваем с детьми о том, что они чувствуют? Стандартные вопросы взрослых крутятся вокруг школы, поведения, отметок. Никто не разговаривает с ребенком про него самого и его чувства.

Здраствуйте.У меня недавно появилось странное хобби:люблю изучать биографии серийных убийц и маньяков.Особый интерес вызывают жертвы и жестокие извращения и насильство над ними. Часто представляю как я защищаюсь или нападаю на людей,пью их кровь. Это нормально?Я не псих?

Эта и все последующие цитаты из писем детей размещены в открытом доступе на публичной странице фонда «Твоя территория», занимающегося онлайн-консультированием детей и подростков в кризисных ситуациях; орфография и пунктуация сохранены.

Основное чувство подростка — стыд. Ты не так одет, не так разговариваешь, не так смотришь. В компании ты недостаточно крут, постоянно смущен и зажат, с близкими родственниками — слишком груб, истеричен, замкнут. Не умеешь курить взатяг, целоваться взасос, пить из горла, нырять ласточкой, танцевать брейк или рок-н-ролл, не знаешь какую-то группу, не смотрел какое-то кино. Ты вроде и человек уже, а вроде еще нет. Какой-то недоделок. Дома ничего нельзя, вышел из дома, — вроде все можно, но сам не знаешь, чего хочешь, а что знаешь и хочешь, то не получается.

Не умею общаться с людьми, 18лет а у меня не разу не было друга ни девушки.Я всю жизнь провёл за книгами учебниками компом и только щас понял я один,Скучный,грустный и всегда избегаю компаний ,мне кажется если я к ним присоединюсь стану в ней посмешищем…

Я стесняюсь ходить в тренажерный зал, так крутые качки , а я слабак они часто смеются, что мне делать?

От ребенка или подростка требуют, чтобы он хорошо учился, ходил в секции, был здоровеньким, ел с аппетитом, не забывал надевать шапочку и чистые носочки, непрестанно думал о будущем, занимался спортом, был вежливым, умным, не пил, не курил, не кололся и не врал. Адресата всех этих наших благопожеланий и ожиданий в лучшем случае подташнивает, в худшем — раздирает от ненависти и обиды, от ощущения собственной неполноценности.

Что делать, если тебе хочется наглотаться снотворного и умереть или прикончить всех в семье?

помогите пожалуйста! совершенно пропало желание жить, ничто к этому не побуждает вроде ничего плохого не происходит но стимула жить нет, что делать

И главное, — очень острое чувство, что так будет всегда. Другого мира не существует даже в проекте. Родительские обещания не работают: «Потерпи, а потом ты станешь умненьким, любименьким, красивеньким и счастливеньким». Ничего этого не будет. Как не было обещанного горного велосипеда, рыбалки с дедом и куклы Кена в пару к тогда еще целой, а сейчас уже сломанной и одноногой Барби. Ты один и вокруг все врут. Родители врут, учителя врут, друзья врут, ты тоже врешь. Врешь как можешь, как дышишь, как умеешь. Потому что кому рассказать все это? Кто не осудит, не начнет воспитывать, не оборжет, не затроллит, не отмахнется, не обидится, не разозлится, не всплеснет горестно руками: «И в кого ж ты у меня такой уродился-то?!» Кто будет достаточно мудрым и неравнодушным, чтобы понять и помочь? Выслушать и не выдать, не предать?

Пожалуйста, я Вас очень прошу, отвечайте почаще. Мне очень нужна помощь. Я постепенно саморазрушаюсь… Как изменится? Все говорят меняйся. А мне честно покласть на всю свою жизнь…

Как объяснить родителям, что мне нужна психологическая помощь?

Часто ли мы говорим с детьми о самых разных вещах, — о жизни, о сексе, о чувстве отчаянья, бессмысленности и бесполезности всего, о боли, о Боге, о любви, о предательстве, о старости? Это сложно, трудно подобрать слова, момент, не всегда понимаешь, насколько сильно он в этом нуждается. Я не знаю, не могу знать, что чувствует конкретный ребенок или подросток, но я знаю, что каждому человеку бывает невыносимо одиноко и больно, и далеко не каждый может справиться с этим сам.

И еще я знаю совершенно точно, что, если подавить, загнать глубоко внутрь все эти невысказанные, «неудобные», «неприличные» чувства, то потом они обернутся самыми невероятными проблемами, комплексами, расстройствами и болезнями во взрослой жизни. И это касается только тех, для кого она вообще наступит, эта взрослая жизнь, кто не выйдет в окно, не наглотается таблеток, не порежет вены, не повесится, не разобьется пьяный на мотоцикле, не погибнет в драке. И я очень хочу, чтобы у моего ребенка (племянника, брата, внука) была возможность получить помощь, если я и окружающие его взрослые окажемся недостаточно чуткими, мудрыми и терпеливыми, чтобы выслушать и поддержать его в тот момент, когда это будет критически необходимо.

я немогу я хочу умереть у меня с радителями конфликт все меня обзывают ктому же я еще некрасивая и у меня парня нету яочень хочу иметь парня каждый почти день убегаю из доа из за родителей плохо учусь мне 13 лет подскажите что мне делать я уже пыталась умереть все родинки себе оторвала и душилась

Фонд «Твоя территория» работает не с какими-то особенными детьми. Здесь поддерживают всех детей, которым нужна психологическая помощь. Психологам фонда пишут изо всех регионов страны. Им пишут, потому что доверяют и чувствуют себя здесь в безопасности, знают, что могут поделиться, что каждого выслушают и примут всерьез.

Что делать,если я влюбилась в свою учительницу английского?Я очень хочу поцеловать её в губы и обнять…

Фонду очень нужны деньги: на оплату психологов-консультантов (включая ночные смены), супервизоров, аренду помещений, продвижение и рекламу (чтобы подростки знали, куда и как можно написать), администрирование, организационные расходы. На шесть месяцев работы проекта надо 2 335 188,35 рублей. За это время помощь получат около пяти тысяч детей и подростков.

Когда я умру, никто не вспомнит про меня…не будет тоски и слез, будет только равнодушие. И я рад умереть сегодня, потому, что не хочу больше жить в таком мире. Пока.

Для детей и подростков консультации анонимные и совершенно бесплатные. Любой желающий с 15:00 до 03:00 может задать вопрос или поделиться своим состоянием на сайте в личном онлайн-чате с психологом,– и немедленно получить консультацию. И любой желающий может пожертвовать на работу фонда любую, даже самую минимальную сумму.

Иногда это вопрос жизни и смерти.

Сделать пожертвование