Радио «Зазеркалье» появилось в 2013 году благодаря студенткам журфака МГУ и Аркадию Шмиловичу, заведующему медико-реабилитационным отделением ПКБ № 1 имени Н.А. Алексеева (бывшей Кащенко). За образец они взяли аргентинскую психиатрическую больницу, где впервые была создана подобная радиостанция, а пациенты стали ее ведущими. Но в отличие от других стран (а таких проектов уже больше десятка) в «Кащенко» врачи не контролируют работу радио, и на нем пациенты могут свободно обсуждать и психиатров, и больницу. Завотделением разводит руками: порой критика слишком жесткая, но иногда заслуженная.
Бывший компьютерный класс в «Кащенко» превратился в студию, где обсуждают и злободневное, и вечное, — все кроме политики и религии. Авторы работают в разных жанрах: от радиоспектакля до репортажа. Каждый ведет одну или несколько рубрик, – рассказывают свои «истории болезни», беседуют в прямом эфире с гостями, размышляют о литературе, искусстве и психологии, делятся любимой музыкой.
«Зазеркалье» — это путешествие в мир по ту сторону «нормальности», хотя понятие «нормы» условно даже для самих психиатров. Чем отличаются люди с психическими особенностями? Какие вопросы их волнуют? Есть ли у этих людей преимущества? Что такое норма, и где грань, за которой она заканчивается?
Монологи сотрудников радиостанции показывают, насколько этим людям не соответствуют ярлыки «псих», «сумасшедший», «ненормальный» — так же как и стереотипный образ пациента «Кащенко» с капающей слюной и безумным взглядом. Как сказал один из ведущих «Зазеркалья»: «Мы немного отличаемся, может, потому что с большей болью, острее и чувствительнее воспринимаем мир».
Дмитрий Андреев, 48 лет
Инженер и бухгалтер, учится на психолога
Людей с диагнозом шизофрения очень много, но двух одинаковых шизофреников не найдешь. Крыша у каждого едет по-своему. Нас, людей с психическими особенностями, в обществе воспринимают как неадекватных, а на самом деле мы во многом практически нормальные, мы такие же как и вы. Мы немного отличаемся, может, потому что с большей болью, острее и чувствительнее воспринимаем мир в силу перенесенных заболеваний. Многие из тех, кому удалось реабилитироваться, воспринимают это как большой жизненный опыт.
На самом деле мы во многом практически нормальные, мы такие же как и выТвитнуть эту цитату Какой бы хороший врач ни был, он учился психиатрии по книгам, он не перенес заболевание, как пережил его, например, я. Для меня задача «Зазеркалья» во многом и состоит в том, чтобы помочь людям справиться с болезнью. Показать им, что выход есть, даже если кажется, что ад никогда не закончится.
Ася Кревец, 29 лет
Филолог, поэт
Мне начинает казаться, что расстройства были еще в детстве. Уже тогда возникало то мгновенное, страшное ощущение выпада из реальности.
После вуза я месяц работала на мыловарне. На улице в огромном котле ножом очищала жир с бочек. Я была очень напряжена и понимала, что не могу нормально работать, а чувство отвращения к жиру помогало это напряжение преодолеть.
Скоро с реальностью опять начали происходить изменения. Я была в деревне, и как-то ночью мне показалось, что я исчезаю. Не физически, а именно что мое сознание распадется. Это было как сон, в котором ничего не чувствуешь. Я пыталась объяснить, что со мной происходит, но времени было мало. И очень боялась, что если сейчас оборвется эта связь с людьми, то потом я уже не смогу включиться.
Разные трансформации происходили и потом. Как-то утром я проснулась и поняла, что мне нужно иметь детей. Вместе с этой мыслью страхи отступили и как будто дали мне возможность еще что-нибудь попробовать. Мама посоветовала устроиться в детский сад. Я зацепилась за эту мысль, и сад на три недели стал для меня спасением. В детсаду я была помощником воспитателя. Охватывало такое приятное, почти сказочное чувство, особенно когда подходило время собираться на прогулку с детьми. Там я чувствовала полноценное общение. Домой вообще не хотелось уезжать. За день я проживала такую длинную, насыщенную жизнь. Они все мне нравились. Все были красивые и очень живые.
Каждая мысль, каждое слово и понятие чужеродно бабахают, как удары по голове, и тогда сложно уже о чем-либо подуматьТвитнуть эту цитату О «Зазеркалье» я узнала случайно, уже в этой больнице. Мы были в изостудии, и кто-то сказал, что у нас делают радио. Там у меня во всех есть некая влюбленность. Есть даже почти серьезная. С самого начала меня к этому потянуло, и жизнь стала совершенно другой. Сейчас такое чувство, что я внутри жизни, а раньше я как будто была снаружи.
Меня беспокоит, что я не чувствую реальности — ни себя, ни окружающих. Все размытое, никакое, и такое ощущение, что нет ни мозгов, ни мыслей, ни чувств. Однажды в клинике мне дали что-то от давления, и из-за этого зрительная картинка начала просто рваться кусками. То же происходило с мыслями. Каждая мысль, каждое слово и понятие чужеродно бабахают, как удары по голове, и тогда сложно уже о чем-либо подумать. В тот момент я боялась сойти с ума.
Но насколько бы ни были странными мои ощущения, я все-таки была вменяема. Когда я могу осмысленно говорить и нормально выглядеть в глазах людей, я даже сама себе удивляюсь, — и как так я все это говорю? Откуда это все? Вроде и «я» никакого нет, а так все формулирую.
Мне самой очень странно, как можно себя так чувствовать. Я не в каком-то другом мире. Нет, не в другом — именно ни в каком! В полном нуле. Или отсутствии. Оказывается, это действительно такая категория бытия, а не какое-то пустое умствование.
Даниил, 23 года
Журналист, выпускник ВШЭ, геймер
Год назад я заканчивал университет, и мне нужна была отмазка от армии, потому что я физически не мог туда пойти, — сидел на сильнейших нейролептиках. Чтобы подтвердить диагноз (одна из форм биполярного расстройства), с которым не берут в армию, я лег на обследование в КПБ № 1. Там я проболтался, что раньше работал на радио, и меня позвали на «Зазеркалье». Но пришел я туда только через год. Мне понравилась очень домашняя атмосфера: главное — там нет врачей. Как зрячий не может понять слепого, так здоровый человек никогда не поймет человека с психическими отклонениями.
Больного поймет только больной, поэтому очень важно, чтобы была открытая зона — без психологов и психиатров, где люди делают то, что они хотят.
Как зрячий не может понять слепого, так здоровый человек никогда не поймет человека с психическими отклонениямиТвитнуть эту цитату У меня долгое время была идея собрать вместе людей с психическими отклонениями, чтобы они вместе чем-то занимались, и это радио — как раз то, что я искал. Важно, чтобы рядом были люди, которым не надо ничего объяснять. У всех нас просто что-то общее. Представь, что идешь по улице, а под ногами у тебя все горит, но только ты один это замечаешь. И вдруг понимаешь, что это же замечают еще какие-то люди, но только под ними горит по-другому. В последнем «Ночном дозоре» был Сумрак. Сумрак для каждого человека принимал разные формы. То есть Сумрак у каждого свой, и этот огонь, который все мы видим под собой, — разный, но у всех на радио этот огонь есть. Там сидят люди, которые знают, что под ними горит.
Когда я впервые обратился к врачу, у меня была сессия. Сдавал менеджмент. Я смотрел в тест, видел слова, а соединить их не мог. Не понимал их смысла. Я положил работу на стол и ушел. Тогда я и понял, что тянуть больше нельзя. В итоге — клиника неврозов. Потом я уезжал на полгода жить в Казань, где безвылазно сидел дома, вернулся в Москву и закончил универ «на заморозке».
До этого я писал в рубрику «Умные вещи» в «Комсомольской правде», уже во время учебы. Потом предложили ее же вести на радио, и я стал ведущим. Я попал на радио уже в плохой стадии. Через полгода, когда понял, что написание трех абзацев занимает у меня три часа, я оттуда ушел. Тогда я не мог даже читать, взял академ и пошел по врачам. Через четыре года решил снова попробовать, написал хорошую статью про «ИгроМир», и с этого началась работа в «Российской газете». Которая, в общем, тоже недолго продолжалась.
Я все время нахожусь в состоянии тревоги, которую не заглушить ничем, и которая не позволяет ничего делать. Болезнь протекает по синусоиде: есть маниакальная фаза и депрессивная. Во время первой фазы я занимался вокалом, журналистикой и паркуром. Но эта стадия заканчивалась, с каждым занятием становилось все хуже. В конце концов в паркуре я не мог выполнить простейший трюк (поворот на 180 градусов), пел — и уже не мог петь, писал — уже не мог писать.
Самое ужасное во всех этих болезнях — неизвестность. Если у тебя что-то сломалось, ты знаешь, что надо пойти к доктору, и он это починит, но если что-то сломалось в голове, даже мы сами не знаем, что это. И врачи до конца не знают, что бы они ни говорили. Ты не знаешь, когда это пройдет и пройдет ли когда-нибудь, и просто учишься смиряться с неизведанным, становишься фаталистом. Я никогда не был терпеливым, но это учит терпенью.
В конечном счете я смог побороть свой страх — страх навязчивых состояний, когда ты боишься сделать ошибку, потому что уверен, что из-за нее все может измениться. Например, если сто раз помыть руки, то жизнь наладится. И люди моют их до крови, до мяса. Это страх принятия жизни, попытка контролировать ее через мытье рук. Но недостаточно просто осознать, что такие вещи не связаны, — нужно с корнем вырвать это из себя.
Это внешне, на публике, у нас все нормально, потому что мы очень стараемся не давать слабину — не показывать, что отличаемся чем-тоТвитнуть эту цитатуМного миллионов людей так живут, и общество их не принимает. Никто не говорит: давайте соберем фонд борьбы с психическими расстройствами; не говорит: давайте придем, подбодрим. Потому что никто не знает, что это такое. Не знает, как помогать. И это самое несправедливое. Если у человека рак, ты можешь попытаться его понять, потому что видишь, как ему плохо. Это внешне, на публике, у нас все нормально, потому что мы очень стараемся не давать слабину — не показывать, что отличаемся чем-то.
Кто-то писал, что огромное количество самоубийств говорит о том, что есть нечто худшее, чем смерть. Я могу сказать, что это так. Я научился понимать, что смерть — это нормально.
Николай Вороновский, 43 года
Архитектор-реставратор
Когда я оказался в первый раз на записи, у микрофона, самое непривычное было обращаться в никуда. Когда впервые слышишь свою запись, поначалу это странно и похоже на встречу с двойником: вроде и ты, и не ты. Но сама атмосфера на радио способствовала тому, чтобы уверенно продолжать дальше. Мы еще не понимали, как это делать, и приходилось учиться на ходу.
Работа у нас действительно уникальная: чтобы на нее поступить, требуются не дипломы, а справка, что ты псих. Это нечто исключительное. Для начала я стал тем, кто пригоден для такой работы.
Все началось с ТТС (терапия творческим самовыражением) в 12-й клинике на Волоколамском шоссе. Оттуда мои стихи и проза попали к редактору газеты «Нить Ариадны» (газета общественной организации «Клуб психиатров» для людей с особенностями психического развития — Прим. автора), я написал для них статью, и мы стали сотрудничать. Поэтому я начал появляться в «Кащенко». Когда к нам пришла журналистка Катя и рассказала о подобном опыте за границей, мы тоже решили сделать свое радио.
У нас есть цель — дестигматизация, снятие некого ярлыка с психически больных. Мне приятно, что я могу здесь творчески работать и делиться своими знаниями, это и меня подстегивает, и людям, говорят, интересно. Это возможность работать творчески и без принуждения. Самая страшная вещь для человека — это, наверное, уходить нереализованным.
Я продолжаю изучать старую Москву, пишу стихи и прозу. У меня всегда был такой исследовательский инстинкт, связанный то с природой, то с динозаврами в детстве, то с астрономией, то с иконописью. Иконами я начал интересоваться еще в школе, и уже тогда мне было отвратительно все советское. Мы с одноклассником тихо диссидентствовали.
Сегодня я понимаю: то, что я переживал, стоя у подлинных икон в музее Андрея Рублева, сложно назвать иначе как безмолвной молитвой. И хотя мои родители были атеистами, а вера и религия казались смешными пережитками, я начинал испытывать все больший интерес.
Работа у нас уникальная: чтобы на нее поступить, требуются не дипломы, а справка, что ты психТвитнуть эту цитату Окончательное осознание этого совпало с болезнью. Она началась с очень тяжелой депрессии с неотвязными мыслями о самоубийстве и бессмысленности жизни, о своем моральном и физическом уродстве. В это время я поступал в институт. И поступил, несмотря на те жуткие мучения, хотя они и прошли незаметно для окружающих. Тогда я еще не осознавал, что это душевная болезнь, а принимал все переживания за реальность. Кажется, что переход к болезни начинается неожиданно, но это не так.
У меня был выпускной вечер в школе. Как обычно: смотровая площадка на Ленинских горах, Красная площадь. И уже после, утром, наступило какое-то интуитивное осознание, вдруг все осветившее темным светом, что я вне людей, они живут своей жизнью, они нормальные, а я изгой. Постфактум понимаешь, что еще раньше возникали пунктиром какие-то симптомы, но не складывались в заболевание. Они мерцали, а потом все навалились разом.
Когда подъем ушел, я оказался как рыба, выброшенная на берег, и опять начала одолевать эта невыносимая тоскаТвитнуть эту цитату После полного душевного раздрая, растерза и жуткого мучения наступила, наоборот, некая озаренность с экстатическим привкусом. Это состояние поначалу дает какой-то взлет, отражается на памяти и на способностях в общем, поэтому я даже учился на отлично. Можно сказать, что тогда и произошло обращение. Конечно, не в один миг: были раздумья и необычные мистические внутренние ощущения — чувство всеобщего бытия, присутствия божественного в бытии, мир преображается и приобретает какую-то глубину, необыкновенную красоту. Ничего не прибавляется в нем, но даже в обычных елочках замечаешь что-то потрясающее. В себе — вдохновение, близость божества. В то время я все переосмыслил.
Но когда подъем ушел, я оказался как рыба, выброшенная на берег, и опять начала одолевать эта невыносимая тоска. А после пережитого света это кажется еще темнее. Кажется, что спускаешься все глубже во тьму, — глобальное чувство богооставленности.
Я обратился к врачам спустя год с небольшим, когда мозги уже поехали, я стал как бы сумасшедшим. Но я пять лет скрывал от психиатров свои переживания, мне казалось, что рассказать об этом еще безумнее, чем просто быть безумным. Не представлял, что и другие могут испытывать что-то подобное.
Тогда передо мной встал тяжелый, жуткий вопрос поиска Бога. Я обратился к философии, но, впрочем, не самым удачным образом, — сразу взялся за сложные труды, в том числе Франка, который мне потом очень помог. На одном из этапов его философия непостижимого, может быть, и спасла меня от безумия. Это вылилось в интеллектуальный поиск, но такой путь был тупиковым, я тогда не понимал, что на путях чистого интеллектуализма Бога найти нельзя. Я дошел до жуткого перенапряжения, когда мысль срывается в какие-то бездны, не держится уже в своих ячейках. Все вылилось в состояние сумасшествия с глубокой деперсонализацией, дереализацией, когда и ты сам, и окружающий мир видится в далеком сне. Это самоотчуждение; такое ощущение, что сошел с ума и потерял чувство логической достоверности.
«Сойти с ума» — это глубочайшая дезориентация на метафизическом уровне. На уровне сходить в магазин, купить хлеба, поесть все целиком сохраняется. Но больше не понимаешь, что есть ты, что есть мир, что вообще естьТвитнуть эту цитатуНа уровне сходить в магазин, купить хлеба, поесть все целиком сохраняется. Но больше не понимаешь, что есть ты, что есть мир, что вообще есть — в глобальных смыслах.
Вера — это нечто, без чего ты просто погибаешь. Я не представляю, как можно было бы пережить некоторые состояния без веры. Вера в любовь и благость Творца, в принятие того, что земная жизнь — действительно кризисная жизнь, с неизбежностью страданий и смерти. Как пройти душевные болезни и все сомнения без веры в Бога, я не понимаю. Не представляю, потому что, теряя и внешние, и внутренние опоры, надежда может оставаться только на некое чудо, а чудо по существу есть Бог.