Анна Серегина, Калужская область
Это случилось в субботу. Мы собрались с вечера на рыбалку, загрузили машину. Муж мне сказал: «Ложись пораньше, я тебя завтра утром разбужу». Мы очень любили с ним рыбалку, лес…
Ночью он меня будит: «Аня, вставай». Я думала, пора уже, но смотрю: что-то не то, он весь в поту, лицо землистого цвета. Он говорит: «Аня, мне очень плохо». Я сразу все поняла, побежала вызывать «Скорую».
Мы живем под Козельском, в десяти километрах от города, но «Скорая» приехала быстро, минут за 20. Сказали, похоже на инфаркт, повезем в Калугу. Я не понимала ничего, если бы я тогда соображала нормально, спросила бы: почему так далеко, почему не в Козельск?
Раньше в «Скорых» были санитары, сейчас только фельдшер и водитель. Спускать носилки просто некому. Минут десять я обходила квартиры, просила соседей помочь.
Мы сели в машину, фельдшер мне сказала: «Молите Бога, чтобы мы его довезли в Калугу». Мы поехали. В «Скорой» закончился бензин, и мы сначала поехали не в больницу, а на заправку. Не знаю, почему, но на заправку ушло минут 15. Я сидела рядом с носилками на полу, смотрела на мужа и чувствовала, как время утекает сквозь пальцы. Каждая минута на этой заправке длилась вечность, он же уже должен был быть в реанимации!
пустая «Скорая», носилки на полу, ни медикаментов, ни оборудования — ничегоТвитнуть эту цитатуЧерез минут пятнадцать пути у него остановилось сердце. В машине «Скорой» из оборудования была только груша для закачки воздуха. Фельдшер стала делать мужу непрямой массаж сердца. У них не было даже дефибриллятора. Я спрашивала, могу ли чем-то помочь, но мне сказали, что нет. Это продолжалось десять минут: массаж, груша с воздухом. Поскольку все это время воздух из груши подавал водитель, мы стояли. Через десять минут фельдшер объявила, что он умер. Острая коронарная недостаточность.
Говорят, человек смиряется с горем постепенно. Прошло полгода со дня смерти моего мужа, и я не могу смириться, меня мучает мысль о золотом часе, о том, что его можно было спасти. У нас был этот час, но я его упустила. Дорога в Калугу, пустая «Скорая», носилки на полу, ни медикаментов, ни оборудования — ничего.
Я написала во все инстанции, какие пришли в голову, я спрашивала, почему так происходит? Почему система здравоохранения не спасает людей, которых можно спасти? В ответ все ссылаются на приказ «О реализации мероприятий, направленных на совершенствование оказания медицинской помощи больным с сосудистыми заболеваниями на территории Калужской области», согласно которому больных с такими проблемами надо везти в Калугу. Что это за жестокий приказ? До Калуги 80 километров, как они могут выжить в пустой машине? Неужели нет реанимации в Козельске?
койки-то есть, но реаниматолога ни одного нетТвитнуть эту цитатуМне звонила главврач местной Козельской больницы, говорила, что согласно другому приказу их больница укомплектована тремя койками палаты интенсивной терапии. Я спрашивала в ответ: зачем тогда вы повезли его в Калугу, если все понимали, что он не доедет? В одном из последних разговоров она сказала, что койки-то есть, но реаниматолога ни одного нет, нет оборудования для лечения таких больных, — для них работает сердечно-сосудистый центр. А в Козельске, выходит, реанимация существует только на бумаге.
Я знаю, что сейчас в рамках реформы здравоохранения укрупняют больницы, вкладывают деньги в областные медучреждения и создают сердечно-сосудистые центры. Такие центры, конечно, должны быть. Но это же не значит, что местные больницы можно оставить вовсе без реанимации, в тот самый центр люди могут и не доехать.
По данным Счетной платы, в ходе оптимизации регионы активно сокращают коечный фонд, закрывая в сельских больницах специализированные отделения и переводя эти виды помощи на уровень межрайонных и областных больниц. По словам эксперта фонда «Здоровье» Эдуарда Гаврилова, «возникшее в результате непродуманной оптимизации «длинное плечо эвакуации» часто приводит к тому, что больных с экстренной патологией или не привозят в «золотой» час, или вовсе не довозят. Состояние, укомплектованность и оснащение санитарного автотранспорта ситуацию только обостряет».
Вера Тарасова, Москва
Каждое утро я просыпаюсь и, еще не открыв глаза, успеваю испугаться: с ним что-то не так, надо бежать в ординаторскую, скорее, скорее. Я открываю глаза, вижу свою спальню, понимаю, что это мой обычный утренний ужас, но еще долго прихожу в себя.
В канун Нового 2014 года муж Слава принес домой две коробки с продуктами и подарками. Когда я увидела Славу с такой тяжестью, мы даже поссорились немного: глупость он сделал. Но теперь ничего не изменить. Это было вечером, а наутро Слава проснулся с шумом в ушах. К моменту, когда подъехала «Скорая», у него уже сильно кружилась голова, и нас повезли в двенадцатую больницу с подозрением на острый инсульт.
В приемном отделении ему сказали, что он не очень-то болен и нехотя отправили в отделение. Когда мы туда поднялись, стало понятно, почему: отделение было переполнено, Слава стал шестым в четырехместной палате. Люди лежали на дополнительных каталках, кроватях. Славе было очень плохо, я пошла искать врача, но он казался неуловимым.
я пошла искать врача, но он казался неуловимымТвитнуть эту цитатуТолько под вечер врач заглянула на минутку, сказала, что все нормально, и ушла. Из лекарств ему поставили какую-то маленькую капельницу, эффекта от которой не было. К утру муж перестал слышать. Поняв это, я побежала в ординаторскую искать врача, но ни одного доктора за целый день так и не появилось. А вечером у мужа отказали тазовые функции. Я стала просить медсестер хотя бы перевести его в реанимацию, но мне все время отказывали и никак это не объясняли. Прямо в палате медсестры с третьей попытки установили ему катетер, повредив уретру, и занесли, как я узнала уже много позже, синегнойную палочку, процветавшую в больнице.
На следующее утро у него отнялась речь. Я умоляла заведующую отделением положить его в реанимацию, плакала, но в ответ мне только угрожали, что выведут из больницы. Я не понимала только, почему, почему ему отказывают?
В реанимацию его увезли только в Новый год, с судорогами, но вскоре вернули в переполненную палату, где его никто не наблюдал. Только в состоянии предагонии, когда его уже полностью парализовало, и он почти не дышал, его увезли в реанимацию снова, — через неделю. Я почти не помню этих дней, он боролся за жизнь, и я ни о чем не могла думать.
Потом я стала осматриваться, и картина предстала ужасающая: в реанимацию из палат не переводили почти никого, людей выписывали чуть живых, синегнойная палочка косила всех больных подряд: на моих глазах сосед мужа по палате умер за четыре дня. Его, кстати, тоже быстро вывезли из реанимации, хотя он был полуживой: у него были такие судороги, что в палате пришлось привязать ему руки к кровати. Их привязали так туго, что у него началась гангрена на обеих руках. Через два дня он умер. Другой впал в кому прямо в палате, так и не попав в интенсивную терапию.
Я не могла понять, почему больных не увозят в реанимацию, когда им это явно нужно. В разговорах медперсонала обсуждалось что-то новое — нормы по койко-дням. Я потом узнала, что если пациента везут в реанимацию, во-первых, его дорого там держать, а во-вторых, он после этого должен оставаться какое-то определенное количество дней в больнице: быстро выписать его не получится. А быстро выписывать надо, как мне сказали, чтобы выполнять нормы по койко-дням.
Мне кажется, эта ситуация стала предвестником реформы здравоохранения со всеми ее показателями эффективности, и больница № 12 стала плацдармом, на котором ее опробовали. Во всяком случае, когда еще никто о реформе толком не слышал, там уже взяли на вооружение стратегию оптимизации койко-дней. Людей выписывали чуть живых, синегнойная палочка косила всех подряд: сосед мужа по палате умер за четыре дняТвитнуть эту цитату Кстати, в 2014 году эта больница была признана «Лучшим многопрофильным ЛПУ», и на ремонт и поставку оборудования было потрачено около двух миллиардов рублей. Из моего рассказа видно, как выглядит больница, где все хорошо со статистикой, и все самые инновационные нормы исправно выполняются.
Мой муж стал инвалидом первой степени, его выписали из больницы похудевшим на 35 килограммов. Сейчас я ухаживаю за ним, потому что сам он почти ничего не может делать. Он поддержал меня, когда я решила рассказать эту историю. Мы хотим, чтобы что-то изменилось, чтобы нормы по койко-дням и стоимость пребывания в реанимации не заменили собой другой показатель: спасенные и сохраненные жизни людей.
В целях оптимизации здравоохранения ФОМС перешел с оплаты койко-дней на выплату стационарам стоимости лечения одного пациента, которая определяется его диагнозом. Это правило устанавливается в соглашении между ФОМС и ДЗ, которое ежегодно подписывается в каждом регионе в присутствии профсоюзных лидеров. По словам врача-эндокринолога Центра паллиативной медицины Ольги Демичевой, «на практике переход означает, что чем быстрее больной, поступивший в стационар, будет выписан, тем скорее за него заплатит ФОМС, и тем скорее койку займет новый пациент. Оборот койки за счет сокращения койко-дня, при условии что больной выписан живым (не обязательно здоровым), — это деньги, за счет которых существует стационар. До реформы важнее было, чтобы койка была занята пациентом, сейчас важен оборот койки, ориентированный на выписку из стационара. При переводе в реанимацию отделению, из которого поступает больной, денег ОМС не заплатят, — их платят, только пока больной остается в стационаре. Нужно сказать еще, что расценки за каждый клинический случай — или медицинскую «услугу»— у нас в стране договорные и сильно заниженные по сравнению с мировыми расценками за аналогичную медицинскую помощь. Чтобы выживать при таких расценках, медицинскому учреждению приходится максимально увеличивать оборот койки, что может привести к странной логике решений о переводе в реанимацию или выписке».
Андрей Козлов, Карелия
Моя история по сравнению с другими не такая страшная. Все оказалось не опасно и закончилось хорошо, но я часто думаю, что если бы болезнь была серьезнее? Год назад моя четырехлетняя дочка заболела. Вроде обычная простуда, но кашель очень сильный, а высокая температура никак не снижается. Решили ехать в больницу.
В нашем поселке раньше была полноценная больница с очень хорошим детским отделением: здание в приличном состоянии, отапливается, есть все необходимое оборудование и персонал. Там были два бокса для грудничков, отдельная столовая и процедурная, даже палата интенсивной терапии для тяжелых больных. На 12,5 тысяч человек в районе всего две больницы и несколько ФАПов (фельдшерско-акушерский пункт. — прим. ТД), поэтому это отделение собирало детей со всего района. Тем не менее в 2013 году нам объявили, что в районе происходит оптимизация: в связи с тем что больница не выполняет некий «план по больным», ее закрывают и выделяют детский бокс в инфекционном отделении. Общественность очень шумела: все ведь понимают, что план она только перевыполняет, никак не наоборот. Да и что это за бокс в «инфекционке»?
Вот в этот бокс моя дочь с женой и попали. Я, когда зашел туда, ужаснулся. Это оказалась полностью изолированная от других помещений комната с голыми крашеными кирпичными стенами и двумя дверьми. Одна дверь ведет на улицу — старая, деревянная, изо всех щелей тянет зимний ветер. Другая дверь ведет в общий с инфекционным отделением коридор, но выходить туда запрещено. Из-за сквозняка и едва работающего отопления там очень холодно. Больше всего зрелище напоминало тюремную камеру типа «каменный мешок».
Дочка моя в этом замкнутом пространстве сразу стала нервничать. Конечно, вскоре дети не выдерживают и выбегают в общий с инфекционным отделением коридор: в этом «боксе» не пройдешься же даже. А больные там ходят с дизентерией, туберкулезом, инфекционным менингитом! До сих пор, как вспомню об этом, холодею.
Своих врачей в этом «новом» отделении нет: педиатр приезжает один раз в день на обход. Медсестра и санитарка обслуживают всю больницу, разносят еду по палатам. Едят там же, в комнате. Дочка постоянно мерзла, мне пришлось купить в палату обогреватель. Оборудования для ингаляций не было, я тоже привез свое. На прогревания надо было зимой метров сто бежать через улицу. Ребенок в поту, у него жар, а он в —20 бежит через двор в другое зданиеТвитнуть эту цитатуПредставьте себе, как это выглядит: ребенок в поту, у него жар, бежит при —20 в другое здание. Хорошо, если мама рядом, он маленький, она донесет, а если нет?
Кстати, за компанию в больнице сократили врачей и количество коек в хирургическом, родильном и гинекологическом отделениях, там на все эти отделения коек шесть, что ли, осталось на весь район. Операций, впрочем, в хирургическом отделении не делают: нет анестезиолога.
Врачи на свой страх и риск ставят новые койки, работают в два раза больше положенного: многим урезали ставки наполовину. Но все равно больница всех не вмещает, и людям настоятельно рекомендуют болеть дома или ехать за 600 километров или больше в Беломорск или Петрозаводск. Доехавших в этих городах принимают крайне неохотно. Говорят, у нас районная больница есть, а к ним и так больные со всей Карелии съезжаются.
Моя дочка пролежала в этом боксе десять «положенных по закону» дней, более или менее выздоровела. Но это случилось вопреки условиям больницы, а не благодаря им. Повезло, что ничего серьезного не было, и она там не заразилась и не простыла. Впрочем, возможно, другие дети и такой помощи не смогут получить: недавно количество коек в новом детском «отделении» урезали до двух.
Во всей этой ситуации я не могу понять одного: зачем это было сделано?
Я знаю, есть сельские больницы, где нет врачей, туда никто не едет, сами помещения разваливаются. Это не значит, что их нужно закрывать, но хотя бы понятно: это делают, потому что нет денег их восстанавливать. Но у нас все было по-другому: больница нормально функционировала, врачи отлично работали. А теперь бывшее здание детского отделения за ненадобностью превратили в склад и курилку. Пока оно стоит, но без содержания и ухода, конечно, скоро обветшает и развалится. Мы с односельчанами обращались с этим вопросом в разные инстанции, и никто не смог нам рациональных доводов привести, все ссылались на закон, на реформу здравоохранения.
Я понимаю всех тех, кто уезжает из нашего и соседних районов в крупные города. Там есть хоть какая-то надежда на то, что тебя, случись что, спасут. В нашем поселке людям такой надежды не оставили.
По данным Счетной платы, всего на конец 2014 года по медицинским организациям государственной и муниципальной систем здравоохранения регионов сокращено 33 757 коек. При этом сокращение коек районных больниц проводилось большими темпами, чем областных. В результате коечный фонд оказался несбалансированным и не соответствующим потребностям населения.
Галина Шашмурина, Кировская область
Я родом из села Жирнова, сейчас живу в райцентре, а в селе остались мои родственники. Как и многие другие деревни, она вымирает, а после закрытия ФАПа вымирает совсем буквально.
Осенью два года назад у моей тети Нюры случился инсульт. Как-то вечером она вышла в сени и долго не возвращалась. Ее муж, дядя Коля, вышел ее искать и увидел ее лежащей на полу. Он побежал к соседям, они помогли внести ее в дом. Она была жива, но не двигалась, не могла говорить. Обратиться за помощью было не к кому: ФАП в селе закрыли. Соседи сходили за женщиной, которая раньше работала фельдшером в этой деревне и всегда старается помочь жителям. И в этот раз она очень быстро пришла, но без медикаментов и оборудования она мало что могла сделать. К тому времени близкие уже позвонили в «Скорую» и надеялись, что помощь подоспеет.
«Скорую» ждали из Гостовского сельского поселения, в 25 километрах от деревни. К сожалению, дороги там очень плохие, и местная фельдшер просто не смогла добраться до деревни. Тетя Нюра прожила еще несколько часов, но до следующего дня, когда фельдшер все-таки доехала в Жирново, она не дотянула.
Люди в селе не ропщут: что поделаешь, деревня маленькая, дорог нет, даже продукты на тракторе МТЗ-80 раз в неделю доставляют. На самом деле, все это не значит, что пожилые люди должны быть обречены на смерть. Если бы тете вовремя оказали помощь, она могла бы еще жить. Если бы был ФАП с минимальным набором лекарств, необходимых в экстренных случаях, может быть, она бы дождалась помощи. Да и неужели плохие дороги в XXI веке основание для того, чтобы оставить человека без помощи? Неужели плохие дороги в XXI веке основание для того, чтобы оставить человека без помощи?Твитнуть эту цитату
Другой житель деревни, Сергей, как-то при расколке дров повредил ногу. Поскольку ФАПа, куда можно показаться, нет, а за несколько десятков километров в областную больницу так легко не отправишься, он терпел. Хорошо его жена позвонила сыну, тот приехал из райцентра, увез его в город. К тому моменту ногу ему уже пришлось ампутировать, но на самом деле все могло быть хуже. В больнице у Сергея открылась язва, и его экстренно прооперировали. Я верующий человек и считаю, что Бог его спас. Если бы он в тот момент был дома, сколько бы «Скорая» до него добиралась?
В этой больнице, обслуживающей район, сократили большинство санитаров и врачей, закрыли дневной стационар. Многих специалистов просто нет, терапевтов на весь район один или два. Рожающим теперь нужно ехать за 80 километров в Котельнич или в Киров за 200 километров. Порой доехать не успевают, малыши появляются прямо в пункте Скорой помощи. В детском отделении врач бывает только по пятницам. Если ребенок заболел в другой день, или нужен врач-специалист, нужно ехать за несколько десятков километров в Свечу. Это можно сделать на машине или на такси, если своей машины нет, — общественный транспорт до нее не ходит. Вы представляете, сколько людей могут позволить себе ездить к врачу за десятки километров на такси? Человек будет тянуть до последнего, потом вызовет «Скорую». Которая, вполне возможно, не доедет.
По данным Минздрава, за последние десять лет было закрыто более 5000 ФАПов. До 2018 года регионы планируют дополнительно сократить сельские ФАПы, заместив их частично офисами врачей общей практики. Мониторинг Счетной палаты показал, что в 2015 году в России 17 500 населенных пунктов вообще не имеют медицинской инфраструктуры, из них более 11 000 расположены на расстоянии свыше 20 километров от ближайшей медицинской организации, где есть врач. Причем 35% населенных пунктов не охвачены общественным транспортом. 879 малых населенных пунктов не прикреплены ни к одному ФАПу или офису врачей общей практики. Этот дефицит не компенсируется выездными методами.