«У меня все болит от мысли: все, что они говорят, так легко сделать»

Если бы я тогда знала, что меня ждет в плане учебы, никогда в жизни не стала бы поступать. Во-первых, это очень трудно. В российском сознании медсестра — низший медицинский состав, который всегда на подхвате. Максимум, что она делает, это прививки. А здесь это полноценное высшее образование. Первый год я была в полном шоке и училась буквально из-за чувства вины перед друзьями и теми, кто помогал мне поступить. Большинство предметов — например, химия и биология — были для меня азбукой Морзе, не говоря о том, что первые полгода я почти не понимала профессоров, говорящих на иврите. Но пришлось приспосабливаться, и ко второму году я с удивлением обнаружила, что мне становится интересно.

Софья РожанскаяФото: из личного архива

Вообще, я до сих пор ужасно смущаюсь, когда говорю, что поступила учиться на медсестру. Мои русские друзья обычно сильно удивляются и спрашивают, почему не на врача. А израильтяне, наоборот: говорят: «О, медсестра! Это очень сложно, но круто и интересно!»

Профессия медсестры здесь действительно ценится. В Израиле медсестра — абсолютно самостоятельная специальность. Конечно, доктор выбирает лечение, и ты, как медсестра, должна быть в курсе, но, если пациент лежит в больнице, именно медсестры составляют программу ухода. Здесь у медсестры гораздо больше ответственности. Когда, например, собирается консилиум врачей и решает, что делать с пациентом, медсестра тоже участвует, потому что она чуть ли не единственный человек, который больше всего пациента видел и знает. Ее мнение так же ценно в выборе курса лечения, как и мнение врача.

Сейчас я уже учусь на втором курсе, и скоро у нас начнется практика в больнице. Студенты приходят в разные отделения и под руководством медсестры-координатора делают то, чему их учат в университете. В каждом отделении они практикуются по полгода, так что к концу учебы представляют, что им интересно, и могут уверенно выбрать специальность. Это местный подход к обучению — только через опыт можно чему-то научиться. Конечно, есть теория, предметы, на которых много объясняют, но основной упор делается на практике. Одно дело сидеть в аудитории и слушать теорию, а другое — когда тебе что-то объяснили, а ты потом увидел, как это происходит в реальности.

Израиль очень сильно отличается отношением персонала к пациентам от той же России. В прошлом семестре у нас был предмет, который назывался коммуникация между людьми. По сути это коммуникация пациента и медсестры. Нам по восемь часов в день рассказывали, что такое эмпатия, как правильно разговаривать с пациентом, как относиться к нему. Если, например, пациент гневный, важно разрешить ему чувствовать то, что он чувствует. Для них это фундамент — если ты не можешь общаться с человеком с эмпатией, ты не можешь быть медсестрой, потому что сама профессия подразумевает сострадание и поддержку человека в трудный период.  

Меня больше всего удивляет, насколько сознание израильтян устроено по-другому.  Кажется, я единственный человек на нашем курсе, который в некоторые моменты просто таращил глаза от удивления. У меня холодный ветер в душе воет, и я думаю: «Боже мой, как легко они об этом говорят, как будто это азбучная истина!»Например, они между делом замечают, что одна из самых главных вещей в выздоровлении ребенка, чтобы мама была рядом в реанимации. У нас люди бьются, чтобы этот закон приняли. Матери не видят своих детей месяцами, иногда годами, им не разрешают приходить к собственным детям — это дикое страдание. А здесь одна из первостепенных вещей в лечении. В Израиле врачи просто объясняют, что делать, если мать во время операции врывается к ребенку, начинает кричать, или с ней случается истерика. Первое, что нужно сделать, — успокоить маму. В больнице для этого есть специальные сотрудники и психологи. И потом, когда родители успокоены, необходимо дать им всю информацию о лечении ребенка. Это тоже местный подход: чем больше ты знаешь, тем меньше боишься. Поэтому если медсестра делает какую-то манипуляцию, она обязана объяснить человеку, что сейчас будет делать и как. И только после этого приступать. А не как у нас: быстро встал, пошел и без лишних вопросов.

Еще одно важное отличие от России: в Израиле не любят долго держать людей в больницах. Лечение направлено на то, чтобы поскорее человека выписать. Например, если нет осложнений, после родов тебя выписывают на второй день, а после операции могут в этот же или на следующий. У них в сознании, что человеку лучше всего дома. Он там быстрее выздоровеет, среди родных и в привычной обстановке, чем в чужой больнице, где ему не так много внимания уделяется, и где он может подхватить кросс-инфекцию. Поэтому здесь в больнице долго лежат только очень серьезные больные.

Мне, конечно, грустно, что в России все по-другому, и непонятно, изменится это или нет. Может быть, когда я доучусь, то вернусь в Россию и буду проводить курсы для медсестер и научу всех, как правильно все организовать. Да, мне хотелось бы передать это знание. У меня все болит внутри от мысли: все, что они говорят, так легко сделать. Это не требует никаких затрат. Это изменения на уровне сознания. И мне очень хотелось бы, чтобы сознание начало меняться.

Эстер Хаит, учится на эрготерапевта в Хайфском университете

Я учусь на первом курсе. Мне кажется, в России нет таких специалистов, или их совсем мало, а вот в Европе, Америке и Канаде это очень популярная профессия. Она направлена на то, чтобы помочь человеку восстановиться. Это может быть и работа с детьми, и с больными, работа со стариками или просто с человеком, попавшим в аварию. Эрготерапевт — это специалист, который придет к пострадавшему после того, как врачи сделали свою работу, и будет работать с ним над тем, как ему жить дальше. Скажем, если он потерял ногу, и теперь ему всю жизнь придется передвигаться на костылях или на инвалидном кресле, эрготерапевт занимается тем, что организует его жизнь наилучшим образом. По-английски эрготерапия переводится как «occupational therapy», а по-латыни «ergon» означает труд, занятие. Так что наша цель — приспособить человека к важным для него занятиям.

Вообще, мне всегда хотелось работать с людьми. Думаю, до определенного возраста я просто боялась себе в этом признаться. В 17 лет, поступая в университет в Москве, я была еще морально не готова что-то решать. В итоге мама сказала, что я буду учиться в РГГУ на факультете филологии. Не хочу жаловаться: я провела в университете очень хорошие годы, но так и не поняла, что мне с этим делать. Закончив обучение, я сначала работала няней в Москве, а через несколько месяцев переехала в Израиль. Еще во время моей учебы сюда переехала моя мама, чтобы ухаживать за своим больным отцом, и осталась тут.

Уже из Израиля я съездила в Эфиопию волонтером в детский дом с ВИЧ-инфицированными детьми. Это был интересный опыт, очередная попытка что-то понять про себя. Вернувшись, я пошла работать в дом для детей с аутизмом. Здесь для этого не требуется специальная квалификация — они берут людей, которые готовы за минимальную зарплату выполнять довольно тяжелую работу. Там я отработала года полтора и тогда уже стала задумываться о том, что, может, мне снова пора учиться. Сначала я планировала пойти на медсестру, но, насколько я представляю себе эту профессию, там надо быть технически очень точным — правильно укол сделать, рассчитать дозу. Эта ответственность меня пугала, я бываю очень несобранна. Кроме того, знакомые говорили, что работа медсестры — однообразная рутина. Поэтому я стала думать про что-то околомедицинское и выбрала эрготерапию.

Эстер ХаитФото: Таль Шмуэли

Если сравнивать местный подход к реабилитации с российским, то здесь, конечно, все лучше работает. Возьмем, например, аварию или несчастный случай. ­Все не кончается на операции. Вроде как мы тебя вылечили, а теперь иди, гуляй. Здесь существует поддержка после больницы на уровне поликлиники, например. Физиотерапевты, эрготерапевты и другие ­специалисты, которые после того, как врачи сделали всевозможные операции, помогут тебе вернуться к нормальной жизни, а не бросят тебя.

В Израиле вообще довольно гуманистический подход к пациентам. Когда у меня здесь умирал дедушка, мама каждый день была с ним в реанимации по несколько часов, бесконечно общалась с медсестрами, они все его знали и знали нас. Это очень человеческий подход, когда ты понимаешь, с кем находится твой близкий, и поддерживаешь с ними контакт. Это не какая-то машина больная, которую надо либо залечить, либо выкинуть, — это человек.  Совершенно другая ситуация была, когда у меня в Москве болела бабушка. У нее была очень сильная гангрена, мы мучились и не понимали, как с этим быть. Операция — большой риск, но при этом все врачи нам  однозначно говорили, что она необходима. В конце концов мы на это поддались: вызвали«Скорую», ее немедленно забрали в какую-то неизвестную больницу и сделали операцию. Конечно, в реанимацию нас не пускали. В тот момент, когда приехала «Скорая», мы в последний раз видели бабушку, потому что она умерла почти сразу после операции. Спрашивается, зачем надо было ее мучить? Она бы умерла сама через несколько дней, может быть, но умерла бы дома, в хороших условиях. А так, берешь человека, и занавес: врачи ничего не говорят, ничего не объясняют, в реанимацию не пускают.

В Израиле, конечно, более человечный подход, больше пандусов, и все же еще есть куда двигаться. Здесь люди тоже часто смотрят на инвалидов как на инопланетян. Что вы тут делаете? Мешаете нам! Я не скажу, что это общая тенденция, но так тоже бывает.

Пока я не представляю, где буду работать после окончания университета. Думаю, одна из причин, почему я выбрала эрготерапию, — это возможность работать с разными категориями людей: от младенцев до стариков, с людьми, страдающими шизофрений или аутизмом, просто с людьми после аварий — с кем угодно. Эта возможность разнообразия меня очень привлекает, потому что я боюсь скуки. Мне нравится перспектива, что я смогу менять направление своей деятельности. Так что я пока не спешу с выбором ­— присматриваюсь ко всему.

Дина Сургучева, учится в Еврейском университете в Иерусалиме на медсестру

Сейчас я учусь на медсестру в Еврейском университете, а до этого училась в российском меде на врача. Мне тогда исполнилось 18 лет, и я была совершенно другим человеком — идеалисткой. Мне казалось, что врач всегда в белом и с нимбом, и что все выздоровеют. Но когда я поняла, что люди еще и умирают, решила оставить медицину и никогда в это не углубляться. Как раз тогда вся моя семья уехала в Израиль, и я не захотела оставаться в Москве одна.

Сначала я пошла работать в детский сад, потом увлеклась фотографией, но все время мечтала ездить на «Скорой». Поэтому, узнав, что в Израиле на «Скорой» ездят не врачи и медсестры, а люди, окончившие специальный курс, сразу же пошла на него. Два года я работала на «Скорой» как доброволец, пока не поняла, что надо что-то делать дальше. На «Скорой» ты можешь быть либо кем-то вроде санитара (он может только реанимировать, но не имеет права давать лекарства и делать хирургические манипуляции), либо парамедиком (он не только реанимирует, но может делать интубацию и другие небольшие операции). Задача парамедика — спасти человека и довезти его до больницы. Я хотела пойти на курсы парамедиков, но оказалось, что они очень дорогие, и там сплошная бюрократия. Поэтому я решила , что лучше потратить эти деньги на четыре года образования и получить специальность медсестры и парамедика в университете.

На самом деле, я не хотела быть медсестрой. Я думала: «Что я там забыла? Три года училась в медицинском университете, можно подумать, сейчас приду и узнаю что-то новое!» И я оказалась совершенно не готова к тому, что мне понравится эта профессия. За первый год учебы мое видение сильно поменялось. Наверное, в первую очередь на меня повлияло чувство собственного достоинства, с которым медсестры здесь ходят. Странно, наверное, звучит, но это действительно так. В Израиле медсестра — уважаемая профессия. Все знают, что им сложно учиться, у них тяжелая  работа, и за нее нормально платят. Это хорошее образование — ты всегда найдешь с ним работу, хоть в Израиле, хоть, например, в Америке.

Дина СургучеваФото: из личного архива

Медсестра в Израиле — относительно новая профессия. И она до сих пор очень зависит от врача. Если спросить любого человека, как он видит работу медсестры, он тебе скажет, что это менять памперсы и ставить капельницы.  В общем, недалеко от истины. Но если посмотреть, как тут работает больница, можно увидеть, что врач — это тот человек, который назначает лечение, а все время с пациентом проводит именно медсестра. Поэтому существует большой конфликт между медсестрами и врачами: врачам не нравится власть, которая есть у медсестер. Но так почти во всех странах: медсестры пытаются отделиться, стать независимыми и сказать, что они — профессия, отдельная от врачей. Я знаю несколько израильских докторов, которые мне говорили, что медсестры слишком много о себе думают.

Но в Израиле на медсестре лежит большая ответственность. Например, мы должны знать все про лекарства, которые даем пациенту. Если лекарство введено неправильно, или у человека на него аллергия, медсестра будет уголовно наказана. Поэтому мы каждый год сдаем экзамен по дозировке лекарств. Если ты хочешь выполнять работу медсестры, а не просто менять памперсы, ты должна знать очень много. Здесь ты должна знать в два раза больше информации, чтобы работать медсестрой, чем в России.

Многие говорят, что российские медсестры озлобленные и отчужденные. Но некоторая форма отчуждения есть и в Израиле, просто здесь больше вещей регламентировано.  Например, пациент тебе говорит, что у него болит, а ты понимаешь, что на самом деле он просто хочет внимания. Но по израильскому закону есть стандартная система действий в случае боли у пациента. Во-первых, ты обязана ему поверить, даже если он врет. Это зафиксировано в уставе. Дальше ты должна задать ему 10 вопросов о его боли: насколько она сильная, какая она и так далее. И потом ты даешь соответствующее лекарство — рядом с каждый больным висит список лекарств, которые ему нужно дать при том или ином виде боли. В России такого нет — нас не учили, что делать, если пациенту больно.

Я не хочу наговаривать на российскую систему здравоохранения. Да, наверное, в России в любом отделении есть медсестры, которые устали от жизни и работы и всех ненавидят. И да, я бы не хотела там попасть в больницу. Но это меньше связано с медицинской профессией, а больше со страной. Злобные люди есть не только среди медсестер. Я, например, когда в Израиле прихожу получать какую-то бумажку, мне все улыбаются. А если я приду в российский паспортный стол? Дело тут не в профессии медсестры или врача, а в современном обществе потребления. И в Израиле есть эти проблемы: тут тоже жалуются на медсестер, учителей и другие профессии, но не в таких количествах. Просто если в России тебе могут нахамить и наорать, то здесь откажут вежливо. Это не связано с профессией, это связано с обществом: оно уверено, что ему должны.