Есть такой фильм «Осторожно, двери закрываются». В нем показаны два варианта развития событий — в зависимости от того, успевает главная героиня прыгнуть в вагон поезда метро или не успевает.
В 2015 году о Виктории Аксановой, девушке из села Первомайского Краснодарского края, стали писать статьи и снимать сюжеты региональные СМИ. Начался сбор денег на лечение. Но все могло быть иначе, если бы верный диагноз был поставлен вовремя, если бы дальнейшее лечение было грамотным. Пять лет назад температуру, слабость, кашель и боли в костях у Виктории врачи приняли за симптомы бронхита, от него и лечили. И только через девять месяцев смогли поставить правильный диагноз: лимфома Ходжкина.
«До установления точного диагноза меня успели полечить от множества болезней. Например, от грыжи позвоночника в крестцовом отделе — врачи связывали мои боли с тем, что я набрала большой вес при беременности. Но я делала лечебную гимнастику, физкультуру, и стало легче. Зимой, в начале 2011 года, я обратилась к врачу с жалобами на сильный и длительный кашель, и у меня нашли «бронхит». Снимок тогда не сделали, диагноз поставили на глазок.
Летом начались острые боли в животе, тошнило, я несколько раз вызывала «Скорую». В первый раз врачи сказали, что это отравление. Промыли — и нормально. Потом оказалось, что у меня был острый приступ аппендицита. Благодаря ему и удалось обнаружить мою болезнь. Перед операцией по удалению аппендикса нужно было провести полное обследование. КТ выявила патологические изменения в легких и средостении, которых не показал рентген. Я обратилась к пульмонологу, маминой знакомой, и она назначила мне новые анализы. «Молитесь, чтобы это было не то, что я думаю», — сказала она и отправила меня в онкологический диспансер.
Я не понимала, что делаю в очереди к гематологу, думала, что нахожусь там по ошибке. Но по результатам гистологии лимфоузла поставили точный диагноз: лимфома Ходжкина, четвертая стадия. Оказалось, еще полгода назад можно было точно определить, что у меня рак. Врачи изумленно смотрели на снимки и говорили, что еще немного, и мне бы уже нельзя было помочь. Огромная опухоль в несколько сантиметров сдавливала средостенье.
В конце концов меня приободрили: «Ничего страшного, главное — настрой. Этот диагноз еще приличный, лечится». Тогда я просто летала: сказали, что вылечусь, — значит, вылечусь. Я слепо поверила. Никуда не ездила, не перепроверяла диагноз, не консультировалась еще у пятисот врачей, полностью доверилась своему гематологу.
Началась убойная химия — целых восемь курсов. Было очень плохо. После сделали томограмму. Встал вопрос о том, делать облучение или нет. Врачи решили, что очагов нет, и все чисто, облучение назначать не стали, только попросили приехать через месяц на проверку. И я приехала через месяц — с шишкой на шее. Рецидив. Не долечили. Оказалось, у меня толком и ремиссии-то не было.
Врачи развели руками: «Мы рецидивы не лечим, помочь не можем». На консультацию в Москву, в онкологический центр им. Н.Н. Блохина, меня никто не отправлял — сама поехала. И эти поездки стали постоянными. Мне сделали аутотрансплантацию костного мозга, то есть после тяжелейшей химиотерапии пересадили мои собственные клетки. Но у меня опять случился рецидив. Стало ясно, что раз аутотрансплантация не помогла, то остается только один шанс — трансплантация костного мозга от донора. В Москве такое не делают — только в Петербурге.
Я приехала в Петербург, в НИИ имени Раисы Горбачевой, где познакомилась с чудесным доктором, заведующей отделением Натальей Борисовной Михайловой. Как сейчас помню этот день: я пришла к ней буквально с улицы, села под кабинетом и сижу. Она приняла меня, выслушала.
Наталья Борисовна собрала консилиум и расписала мне схему лечения, которое нужно было провести в Краснодаре. Но краснодарские врачи сказали: «У нас свои схемы. Такую ты не выдержишь». Посадили меня на противоопухолевый препарат «Винбластин» и начали делать поддерживающую терапию.
После этого я решила сделать томограмму. Она показала, что опухоль дала новые очаги. Я стала говорить врачу, что нужно что-то делать, но он отвечал, что ничего нового сделать нельзя, только продолжать все то же самое.
Мы с Натальей Борисовной договорились: если мне не удастся продавить ее схему лечения по месту жительства, я опять поеду в Петербург. И вот у меня растут лимфоузлы, я начинаю задыхаться, мне плохо. И я снова отправилась в Петербург.
Это было уже в 2015 году, после того, как я около года сидела на «Винбластине». В Петербурге мне дали надежду на полное выздоровление: лечение сначала одним новейшим препаратом — «Адцетрисом», потом другим — «Ниволумабом».
Недавно Виктория снова приехала в Петербург. «Адцетрис» на несколько курсов, который позволил вывести Вику в полную ремиссию, был оплачен фондом AdVita. Сейчас Вика проходит курс лечения экспериментальным препаратом «Ниволумаб», который бесплатно получает в рамках клинических исследований. Препарат должен закрепить ремиссию, Вике предстоит пройти шесть курсов (одно введение раз в две недели).
Все время лечения в НИИ ДОГиТ имени Р.М.Горбачевой Вика ежедневно сдавала самые разные анализы, которые делались в разных лабораториях клиники. Она не догадывается об их стоимости: все реактивы и расходные материалы для лабораторий оплачивает фонд AdVita на средства, собранные фондом «Нужна помощь». Сейчас, когда началось экспериментальное лечение, значение постоянного контроля за состоянием Вики еще больше выросло. Благодаря всем жертвователям, которые поддерживают проект помощи лабораториям НИИ ДОГиТ имени Горбачевой, Вика может лечиться, не задумываясь о том, где взять деньги на бесконечные исследования и обследования. Она и ее сын счастливы, что, несмотря на все мытарства, Вике и ее врачам из петербургской клиники и жертвователям удалось одержать верх над очень коварной болезнью.
На год работы шести уникальных лабораторий нужно 32 миллиона рублей. Работа будет продолжена, если вы оформите ежемесячное пожертвование. Каждые 100 рублей могут спасти чью-то жизнь.