Мне здесь не рады

Каптерка, склад личных вещей осужденных, напоминает библиотеку, только вместо книг на полках покоятся старые жизни — тысячи клетчатых челночных баулов и спортивных сумок. За семь с половиной лет на зоне Милляуша обзавелась немалым багажом — в основном это бэушная одежда, которую подарили маме с дочкой сотрудницы колонии или подружки по камере.

Первые люди, которые встречают Милляушу на свободе — я, два евангелиста и активист благотворительного фонда «Протяни руку». Они вручают бывшей заключенной прогулочную коляску, мобильный телефон и билет на поезд до Казани, а потом делают отчетную фотографию на память.

Когда мама с дочкой садятся в машину, ребенок округляет глаза и визжит: «Дяденькаааааа!» В свои год и восемь месяцев пузатая Ксюша в ситцевом платье с кружавчиками и соской на простом шнурке произносит всего несколько слов. Одним из них — «дяденькой» — мама пугает девочку за плохое поведение («Сейчас отведу тебя к дяденьке», «Дяденька придет за тобой, если не будешь себя хорошо вести»). За всю свою жизнь Ксюша видела только двух мужчин (ЛОРа и электрика — мужа воспитательницы) — при виде обоих ее волосы, в буквальном смысле слова, становились дыбом.

«Дядя хороший. Сейчас поедем к бабе», — успокаивает дочку мама. Ксюша выезжает за пределы женской колонии и впервые оказывается на свободе.

«Хочу чебурек»

Милляуша с древнеперсидского языка переводится как «фиалка». За семь с половиной лет красивая женщина как будто высохла без воды, а за последний год еще и сильно похудела — до 47 килограммов.  В краснодарском кафе, куда нас приглашают евангелисты, мама с дочкой жмутся друг к другу. Ксюша не улыбается, когда корчишь смешные рожи. Все время выпячивает нижнюю губу. Милляуша кормит дочку  большой ложкой («Я разучилась держать вилку в руках»), а потом без аппетита доедает за ней.

Новые звуки, люди и впечатления заполняют жизнь так быстро и решительно, что через несколько часов маленькая Ксюша сдается. К вечеру отходит и Милляуша. «Хочу чебурек и томатный сок с батоном», — говорит она. К свободе быстро привыкаешь.

За семь с половиной лет Милляуша успела сменить несколько колоний и профессий: чинила розетки, убирала снег, мыла посуду. В неволе она получила первую в своей жизни специальность — корочку повара и швеи. Последние два года жила в женской колонии в поселке Двубратском Краснодарского края: весь день проводила в «Доме матери и ребенка», а ночью уходила спать к себе в барак. Бесплатно и без выходных работала помощницей воспитательницы, чтобы как можно чаще быть рядом с Ксюшей. Заботилась о чужих детях, как о родных.

«Меня выпустили, кызым»

В гостиничном номере при вокзале темно и уютно. За окном стучит поезд по рельсовым стыкам, а маленькая Ксюша спит в казенной кроватке в обнимку с «телепузиком» — популярной игрушкой конца девяностых. До посадки на поезд «Краснодар-Казань» целых двенадцать часов. Сначала Милляуша принимается детской пеленкой собирать крошки от печенья на полу («стыдно после себя оставлять в таком виде комнату»), затем отыскивает в пропахшей старьем челночной сумке альбом с детскими фотографиями, начинает перебирать их, как четки, и успокаивается.

В Татарстане у Милляуши осталось четверо детей (старшей 20, младшему — девять лет). За семь с половиной лет никто из близких не навещал ее и не присылал писем: после преступления семья отвернулась от нее — все, кроме 90-летней бабушки из деревни Уракчи. Детские фотографии, которые она хранит в альбоме, нашла во «Вконтакте» и прислала подруга из Астрахани, освобожденная несколькими годами ранее. Первое время Милля созванивалась с детьми по телефону, но потом связь прервалась: ее перевели в краснодарскую колонию и забрали тетрадку, где были тщательно выписаны рецепты из журнала «Отдохни» и мобильные телефоны детей. Уже десять лет она лишена родительских прав.

Милляуша попала в тюрьму в 2009 году, когда в магазинах появились первые айфоны, а Барак Обама стал первым чернокожим президентом США. Женщина не знает, что такое интернет, и не понимает, как можно сто раз на дню переписываться с любимым человеком в социальной сети и не позвонить ему, чтобы услышать родной голос. Когда во «ВКонтакте» отыскивается старшая дочь, Милляуша подпрыгивает от радости, а потом облегченно вздыхает при виде фотографии, на которой 20-летняя девушка стоит рядом с молодым человеком и держит в руках диплом, а не свидетельство о регистрации брака («Фух, она еще не вышла замуж!»). Позже находится и младшая дочь. В отличие от старшей, она идет на контакт и скидывает номер мобильника, который успел измениться за последние два года. Кнопочный телефон за 600 рублей становится единственной связью Милляуши с прошлым.

«Лиля, здравствуй. Ты меня узнала? Что делаешь? Где живешь сейчас? Меня выпустили, кызым. Ты рада? А мы увидимся с тобой? Моя хорошая, я тебя очень люблю. Ты меня поймешь, девочка моя. Здесь у меня есть Ксюша — твоя сестренка. Она узнает тебя на фотографиях. Ты можешь мне теперь звонить в любое время. Мне многое тебе нужно сказать. Извиниться перед вами. Я очень соскучилась и хочу, чтобы вы вернулись. Мне нужна ваша поддержка. Кроме вас у меня никого нет. Я не говорю, что я святая. Папа тоже был виноват, ты знаешь, Лиля».

Проклятый Нурлат

Милляуша считает часы, но поезд «Краснодар-Казань» никуда не спешит. Путь домой мучительно растягивается на сорок часов тридцать минут и множество городов. Волгоград, Сызрань, Саратов, Ульяновск…

Два года назад, когда Милляушу везли из Марий-Эл в Краснодар, она сидела в точно таком же вагоне, но без окна, под конвоем и с решетками вместо двери. Сквозь узкие щели Милляуша любовалась природой и изучала страну, которую так и не успела толком узнать на свободе. В семнадцать лет она вышла замуж, в 21 год стала матерью троих детей, в 31 — убила мужа и угодила на зону.

Детство Милля не любит вспоминать. Папа работал трактористом, мама в заготконторе выгружала овощи и резала мясо. Когда девочке исполнилось два года, мать бросила единственную дочь — оставила у сестры в Набережных Челнах. Та позвонила бабушке и сказала: «Либо ты забираешь внучку, либо я отдаю ее в приют». До семи лет Милляуша жила у бабушки в деревне и называла ее «мамой», а потом вдруг объявились настоящие родители.

«Да лучше бы они меня отдали в детдом. Раз я никому не нужна была. Говорят, что когда мать меня бросила, папа сидел в тюрьме, но я не знаю наверняка, врать не буду. Родители приехали за мной и я назвала их «дядей и тетей». Меня потом папа еще долго попрекал за это, когда напивался.

Они меня забрали в этот проклятый Нурлат (маленький город в Татарстане, где проживает около тридцати тысяч человек — ТД) — и вся моя жизнь пошла под откос. Папа выпивал, избивал маму, душил ее, замахивался топором. Чего я только не увидела за свое детство. Когда папа напивался, мы с мамой убегали из дома. Я никакой любви и заботы не чувствовала, иной раз казалось, что это не мой настоящий папа. Он и меня лупил хлопушкой от мух. Вся спина была синяя от побоев. Выгонял меня из дома, обзывал проституткой. Мама тайком от него покупала мне одежду, а когда мне исполнилось 13 лет случилось такое, что я даже не хочу вспоминать.

Милляуша плачет. В первый и последний раз за все время, что мы едем вместе.

«Противно от мужчин»

Милляуша, как типичная мадонна с младенцем, смотрит на ребенка нежно и задумчиво. Когда состав останавливается, выпрыгивает из вагона, чтобы купить дочке кукурузные палочки. Каждые полчаса пытается накормить фруктами или детским пюре из баночки. Ксюшу и меня. Сама не ест. Ночью девочка капризничает, не может уснуть, но Милляуша ни разу не срывается на нее — садится у изголовья и запевает хриплым голосом колыбельную. Ни на миг не выпускает дочку из виду, пока разговаривает со мной («Она вытащит меня из этого ада»).

Милляуша вспоминает, как отец бросил их и начал жить с соседкой, а мать, «убитая горем», ушла в запой. Милля поступила в вечернюю школу, но так и не смогла ее закончить.

«Мама ведь не от простой жизни запила. Она его, наверное, любила — все-таки терпела побои девятнадцать лет. Та, к которой он ушел, жила через стенку, в соседней квартире. Папа с ней из дома под ручку выходил. Конечно, маме было тяжело на это смотреть. Спасением для меня на тот момент было выйти замуж. Я думала, лучше мне жить с мужем, чем с мамой, которая все время пьет и плачет».

Вместе с нами в купе едет девушка, но ее присутствие не смущает Миллю. Она не стесняется рассказывать историю своей жизни.  А когда входит молодой проводник и пытается заговорить с Ксюшей, Милляуша морщится: «Фу, мне противно от мужчин, никому не верю».

В семнадцать лет Милля познакомилась с Ильшатом Бикуловым и через месяц начала с ним жить.

«Моя мать была рада, она с пятнадцати лет меня пыталась выдать замуж. А Ильшат — красивый мужчина, умел ухаживать, старше меня на девять лет. В девяностые он был из круга блатных. Держал какой-то ларек на пару с одноклассником».

Влюбленные сыграли никах (мусульманский обряд бракосочетания), но расписаться так и не успели. Милляуша все детство мечтала выйти замуж, надеть белое платье, и чтобы дети в костюмах ангелов несли ее фату, но через месяц совместной жизни с Ильшатом угодила в больницу с сотрясением мозга.

«Ильшат избил меня. Я двое суток не могла встать с кровати. Он тогда прислал мне записку «Люблю тебя, прости», и мы снова начали жить вместе. Потом я забеременела. Через некоторое время он опять стал приходить домой пьяный и лупить меня. Когда с нами жила его мама, ей тоже доставалось. Она боялась сына. Однажды хотела убежать от него через окно, но он остановил ее и начал избивать. У нее был рак груди, а после операции начались проблемы с головой. Она ходила по улице и песни пела. Это все случилось после того, как отец их с Ильшатом бросил и женился во второй раз.

Ильшат мог начать меня бить из-за того, что дома не было сигарет, а ему хотелось курить. Он несколько раз заставлял меня подогревать еду, а потом кидался тарелкой. Если соли не хватало — кастрюля тоже летела в меня. Ему сносило крышу. Он же еще и на таблетках сидел. Феназепам, реланиум. Говорил, что спать не может без них. Но я-то знала, что он мешает их с алкоголем. Его кодировали несколько раз. Друзья даже в Москву возили».

После поездки в Москву Ильшат не пил несколько месяцев, но перед первыми родами Милляуши  снова начал пропадать и приходить домой пьяным. Однажды она вернулась домой из больницы, куда ее положили на сохранение, и увидела чужой бюстгальтер на пороге своей комнаты.

«Мамина подруга предлагала забрать меня с дочкой, когда она родится. Но я тогда думала, что это позор. Без мужа выходить из роддома стыдно».

«Она не существует»

Милляуша несколько раз пыталась уйти от мужа, но каждый раз он возвращал ее домой. Временным убежищем была бабушкина деревня в Татарстане. Бабушка рвала письма Ильшата и предлагала прописать внучку у себя. Но Милляуша отказывалась от поддержки.

Сегодня многодетная мать едет в поезде и не выпускает из рук маленький черный телефон. Она набирает номера дочери, родственников, подруг, вышедших из колонии, и ждет, что через несколько часов они перезвонят и  спросят, как дела у мамы с дочкой, но трубка молчит. Единственный человек, который перезванивает, — 90-летняя бабушка.

Все дети Милляуши записаны на ее фамилию, от Ильшата — только отчество. Когда решался вопрос отцовства, свекор сказал ей: «Оформляйся, как мать-одиночка. С государства будем деньги доить». Милляуша согласилась, и только через четыре года у нее хватило сил уйти от гражданского мужа.

«Я стала жить одна и перестала его бояться. Могла послать подальше, начала понимать его шутки, а раньше он мне что-нибудь говорил — и я два часа плакала… Я несколько лет прожила без Ильшата. Знакомые мне помогли устроиться штукатуром-маляром на стройке. Дети ходили в детский сад, я снимала квартиру. Сложно было, но спокойно. А потом меня уволили с работы — и снова в моей жизни наступила черная полоса».

Милляуша попалась на краже и получила условный срок. Сегодня она не помнит, что тогда украла. Или не хочет вспоминать. Вслед за уголовным наказанием последовало и другое печальное событие — смерть ее отца. Поговаривали, что мужчина облил себя бензином и поджег, четыре дня пролежал в реанимации — и в конце концов умер. Но Милляуша в эту версию не верит («Когда человек обливает себя бензином, то он льет его с головы, а у папы были обожжены только ноги») и считает, что в смерти отца виноват сын его сожительницы.

«Я когда узнала о смерти папы, то сразу же пошла к нему домой, поскольку была прописана там. Звоню в дверь, открывают квартиранты и говорят мне: “Иди отсюда — мы купили эту квартиру”. А участковый мне потом добавляет: “Еще раз туда придешь — я тебя посажу”. В общем, я в тот момент была крайне подавлена, и мне некуда было идти. Связалась со старыми знакомыми и начала пить. Целый месяц прожила с ними. Меня водка не брала: я ее как воду пила, не понимая вкуса. Однажды свекровь узнала, где я живу, и приехала туда. Мне было очень плохо. Она спокойно, без истерики сказала: “Ты что делаешь, у тебя дети?! Помойся и приходи к нам”. Она протянула мне руку, но я снова отказалась от помощи и сама себе вырыла яму».

На следующий день к Милляуше приехал Альберт, сводный брат бывшего мужа (мачеха Ильшата была матерью Альберта, отцы у них разные), и сказал: «Ты сейчас пойдешь ко мне домой и будешь жить там до тех пор, пока не встанешь на ноги». Под напором мужчины Милляуша сдалась.

«Он мне с первого взгляда понравился. Симпатичный, ухоженный, красиво говорил. Если уходил в запой, то всегда чистый ходил. У него руки золотые. Он каждую копейку приносил в дом, если не тратил на алкоголь. Не бил меня. Однажды поднял руку, но я ему тогда дала жару. Я сказала, что не буду с ним, как с Ильшатом трястись. Он с тех пор и пальцем меня не тронул. Видимо, с годами у меня стал пропадать страх перед мужчинами».

Милляуша прожила с Альбертом три с половиной года. Это было непростое время: Альберт несколько раз оказывался на зоне (за всю свою жизнь сидел восемь раз), однажды попалась и она — снова за кражу. Отправили в колонию-поселение в Казань, лишили родительских прав, опекуном детей стал свекор. Но через полгода Милляуша родила Альберту сына и вышла по УДО.

— Милля, ты любила Альберта? — спрашиваю.

— Не знаю. Может, как брата. Я вообще не знаю, что такое любовь. Мне кажется, она не существует.

День убийства

Поезд приближается к Казани, и Милляуша вспоминает день, когда убила Ильшата.

15 февраля 2009 года она купила в магазине пиво и поехала к Ильшату, чтобы отвезти детей к бабушке. У бывших супругов сохранились дружеские отношения: они периодически заходили друг к другу в гости и встречались у свекрови. Старшая дочь Милли была особенно привязана к отцу, неоднократно просила маму вернуться к нему («Папа любит тебя, говорит, что готов принять даже с ребенком от Альберта»).

«Мы выпили пива, разговорились о чем-то неважном. И тут пришла соседка тетя Маша — пенсионерка, у которой погиб сын. Попросилась остаться на ночь — Ильшат не отказал, он вырос у нее на глазах. Тетя Маша любила выпить. Она отправила меня в магазин — за бальзамом, и дала денег. Я вернулась. Сама бальзам не пила. Только пиво, клянусь. Потом она меня снова отправила в магазин, уже за чекушкой водки. Я не знаю, почему она тогда сама не пошла в магазин. Может, боялась мужа — дяди Миши. Он у нее не пил. Но бил ее. В какой-то момент она пошла в спальню, но потом резко вскочила с кровати и ушла из нашей квартиры. Как будто что-то почувствовала».

Милляуша сидела на кресле, как вдруг Ильшат подошел к ней и начал бить ни с того ни с сего. Завязалась драка. В комнату вбежали дети: «Папа, не бей маму!» Ильшат приказал им идти в другую комнату, а потом неожиданно окрикнул сына: «Закрой входную дверь на ключ».

«Я, конечно, испугалась, в голову сразу же полезли дурные мысли. Я забежала на кухню, схватила нож, толкнула Ильшата на диван, ударила три раза в шею, вытащила нож, который застрял в щеке, и положила его на подушку. Потом зашла в ванную, умыла руки и позвонила в полицию.

Я всегда говорила, что он не своей смертью умрет, но я же не имела в виду, что от моих рук. Значит, так суждено было: или я, или он. На суде я сказала, что в тот день точила нож, но я всего один раз провела им по точильному камню. И не для убийства. Я купила на свои деньги пельмени, хлеб и еще что-то. У них дома нечего было кушать, а я хотела накормить детей».

Милляуша замолкает, говорит, что ее «трясет изнутри», когда она вспоминает день убийства, — и уходит в тамбур курить. Девушка, которая всю дорогу лежала на верхней полке, переходит в соседнее купе.

Кухонный нож, наволочка и женская юбка

Милляуша достает со дна челночной сумки потрепанные листы приговора и протягивает их мне («Они мне больше не нужны — я начинаю новую жизнь»).

Она вспоминает, что первые две недели после убийства не могла спать — боялась идти в душ, потому что всюду мерещился покойник. Отец Ильшата несколько раз приносил ей «передачу» в изолятор временного содержания (халат, мыло, колбасу, две пачки сигарет) и сказал: «Дура, черт бы с этим Ильшатом, детей жалко».

— Когда я сидела в изоляторе, ко мне приходил Ильшат. Во сне. Он признавался в любви, хотел меня обнять, но мы друг от друга отдалялись. Потом я снова увидела его — он сидел голый в нашей спальне, улыбался и звал меня к себе. Отчетливо помню его лицо. Я сказала, что переоденусь и приду, но снова отдалялась от него. Мне потом цыганка на зоне растолковала эти сны — сказала, что Ильшат простил меня.

— Тебе это так важно?

— Ну конечно. Обиду не держит.

На суде ни один человек не заступился за Милляушу, а в качестве ключевого свидетеля убийства был приглашен ее десятилетний сын  («Мама пошла на кухню и сказала, что сейчас убьет его»). Вещественными доказательствами были признаны: кухонный нож, наволочка от подушки и женская юбка со следами крови. Тридцатилетней матери четверых детей (младшему сыну тогда было чуть больше года) дали восемь лет лишения свободы, а через некоторое время скостили полгода.

«Раздали как котят»

Полгода назад на телеканале «Домашний» вышел очередной выпуск передачи «Я его убила» — с Милляушей в главной роли. История, представленная по телевизору, оказалась сильно приукрашена и далека от реальности. Главной интригой фильма был ответ на вопрос: «Кто отец Ксюши?» Милляуша тогда рассказала, что Альберт приходил к ней на «свиданку» и там зачал ребенка, но на самом деле за семь с половиной лет никто не навестил многодетную мать.

«Я до последнего ждала Альберта. Может, приедет, может, посылку пришлет. Мы с ним поначалу общались, он не попрекал меня убийством брата, говорил, что все будет нормально, и даже обещал приехать на мой день рождения. Я ждала его пять лет, всем говорила, что у меня есть муж и дети. Потом он и вовсе перестал подходить к телефону, свекровь сказала, что у него появилась новая жена. Но как же так? Мы через столько вместе прошли! Кусочек хлеба делили на двоих. Я его не бросила, хотя мы и в бегах были — прятались от милиции с ребенком под сердцем. Он с малолетки сидел, у него все друзья — зэки. Он лучше всех знает, что такое зона, но даже пачку чая не прислал матери своего ребенка. Мне помогали чужие люди. Один, узнав, что я из Татарстана, даже пельмени принес. Тяжело, когда близкие бросают тебя в трудную минуту».

В Марий-Эл Милляуша работала поваром в мужской колонии-поселении. Там она и познакомилась с Сашей. Русский мужчина со сроком лишения свободы 23 года трудился в колонии электриком, похоронил сына и всю жизнь мечтал о дочери. Милляуша умудрилась забеременеть от него и родить Ксюшу. Она как будто перекрывала короля тузом: одну жизнь забрала — другую дала.

— Я не знаю, почему соврала тогда. Может, боялась? Наверное, мне хотелось, чтобы Альберт забрал нас с Ксюшей из колонии. Я даже сглупила и дала ребенку его отчество. Я не знаю, где сейчас сидит Саша, он должен был перережимиться, но мне хочется, чтобы он посмотрел на Ксюшу. Может, потянется к ней и приедет, когда освободится. Дети невинны. За тридцать восемь лет я ни разу не сделала аборт. Это не только убить человека, но и грех.

— А ты бы хотела остаться с ним?

— Да. Вот с этим человеком я бы сошлась. Он, во-первых, умный. Лишнего не говорит. Заботливый. Может, мне вот этой любви-заботы и не хватало. Чтобы за мной ухаживали, пожалели…

Когда Милляуша сидела в колонии, а отец Ильшата умер, детей «раздали как котят». Младший мальчик — от Альберта — остался с одинокой свекровью и зовет ее сегодня «мамой». Старшую девочку отправили к какой-то родственнице, а двух других ребят пристроили в приемную семью..

«Они думают, что я выйду из тюрьмы и возьмусь за водку. Нет, вы плохо знаете Милляушу. Я буду работать — меня жизнь всему научила — и налаживать отношения с детьми. Я им не отдам младшего сына, не для них рожала. Буду землю грызть зубами, но своего добьюсь. Я не могу себя назвать хорошей матерью, я не дала им то, что должна была. В трудный момент меня не было рядом. У Гульназ был переходный период, и мне нужно было ей столько всего рассказать. Мне в свое время тоже никто этого не говорил. Жаль, что она по моим стопам пошла. Я раньше всем говорила, что моя мама умерла. А сейчас, когда сама попала в похожую ситуацию, поняла и простила ее.

Мечтаю гордиться своими детьми, когда они вырастут. Я однажды спросила старшую дочь: “Замуж не собираешься?” На что она мне ответила: “Ты что, с ума сошла, мне учиться надо!” И вот тогда у меня был шок. Я благодарна людям, которые ее воспитали — дай бог им здоровья. В ее годы я была беременна третьим ребенком. Я рано выскочила замуж, толком даже не нагулялась. Может, поэтому все так сложилось? Мне надо было сначала пожить для себя. Но я никого ни в чем не виню: сама виновата. Сломала жизнь детям и себе».

Возвращение

От Казани до деревни Уракчи двести километров на такси. Прямые автобусы туда не ходят, асфальт проложили только в прошлом году. Измотанная Ксюша спит на заднем сидении автомобиля, а Милляуша напряженно смотрит на дорогу. «Я еду в пустоту», — тяжело вздыхает она. Впереди круглая луна, плюшевое небо и ежик, перебегающий дорогу. Бойкий и колючий.

Женщина не помнит, как ехать домой, а навигатор в этих краях бессилен. Милляуша звонит 90-летней бабушке, чтобы та подсказала. В деревне Уракчи всего два десятка одноэтажных домов: там, где в столь поздний час горит свет, а на заборе нарисованы желтые ромашки, живет бабушка бывшей заключенной. Под увесистой яблоней прямо у дороги — лавочка. На ней сидят три родственницы. Милляуша бросается им на шею, но никто из теток даже не поднимается с места, чтобы поприветствовать ее. Она говорит, что я — журналист, вызвалась проводить ее до дома, помогала с сумками, но женщины не приглашают меня на ночлег, а подчеркнуто громко восклицают: «Ну и пусть едет дальше». Из дома выходит седовласая бабушка в цветастом халате: обнимает Миллю, отрешенно произносит: «Где ребенок?», берет спящую Ксюшу на руки и молча заносит в дом.

— Мне здесь не рады, — тихо говорит Милляуша. — Я сейчас возьму и уеду обратно.

— Куда?