Недаром помнит вся Россия

Саня — бывший питерский мент. Ему лет пятьдесят, он курит беломорину, улыбается неровными, слегка почерневшими зубами и довольно щурится, рассказывая юным товарищам про великие битвы наполеоновской эпохи. На нем синий мундир, желтые штаны и жилет. Седые волосы и щетина добавляют романтического флера — в жандармерии служили ветераны, прошедшие две кампании. Выжить после такого в XIX веке было большим достижением.

Военной историей Саня увлекся лет в 15, еще при СССР. Раньше реконструировал войска НКВД и параллельно работал инженером. Собирался писать кандидатскую по теме «Оптимизация приготовления цементной шихты и помола цемента».

В СССР реконструкция была не в чести, говорит он. Рассуждали так: «Если ты увлекаешься чем-то, что было до революции, ты ностальгируешь по царю, если после — то ты черный копатель».

После 1990-х, «когда все пошло к черту», легче не стало. Из инженеров Саня ушел в менты. НКВД реконструировать стало аморально. Саня переключился на наполеоновскую жандармерию. Разница только в эпохе, объясняет он. Функционал жандармов мало чем отличался от чекистов. Они отлавливали и расстреливали дезертиров, а также отличались прекрасной выучкой.

Один из реконструкторов бреет товарища в лагере перед генеральной репетицей

«По сути, мы реконструируем сами себя. Жандармы — это же контртеррористические и карательные подразделения», — объясняет Саня.

Он смакует подробности победных сражений, с удовольствием пересказывая, как жандармы порубили очередного противника в капусту.

«Двадцатитысячный корпус Шварценберга встал у Монтро и не мог продвинуться ни на лье, потому что его обороняли 800 жандармов и какая-то вшивая батарея, — уважительно говорит Саня. — Спецы!»

Построили редут

От Москвы до Бородина можно добраться на машине или электричке от Белорусского вокзала. В утренние пригородные поезда с традиционными дачниками, грибниками и рыбаками набиваются солдаты русской армии и их противники из Великой армии Наполеона. Через несколько часов усатые мужчины, пока что одетые в обычный камуфляж, облачатся в красивую форму, распакуют макеты ружей, наденут головные уборы с плюмажами и в очередной раз сойдутся в смертельной схватке на берегу реки Колочи.

От станции до места битвы идти около часа неспешным шагом. Маршрут живописный — слева и справа от дороги стоят монументы в честь сражавшихся там в 1812 году полков. Самый большой — черный обелиск с похожим на гранату золотым куполом и православным крестом — стоит на месте батареи Раевского. Непосредственно перед битвой там традиционно служат панихиду по павшим в битве воинам. Среди гусаров и гвардейцев молитвы священника понуро слушают подмосковные чиновники.

Улица перед музеем «Бородино» в дни реконструкции превращается в рыночную. Продают пастилу, пряники, оловянных солдатиков, книги про оружие и военных, ножи, картонные кивера и патриотические футболки с Дмитрием Донским и Ярославом Мудрым.

У общественного туалета толпятся пышноусые гусары. Пехотинец русской армии призывно стучит в барабан и гордо осматривает палатки с шашлыком и сувениром.

— Можно с вами сфотографироваться? — спрашивают восторженные дети.

— Сто рублей, — улыбается он.

В эпоху 1812 года погружаешься постепенно. Сперва ты видишь, как в очереди к кассе сельского магазина щеголяют ментиками и венгерками реконструкторы, изучающие цены на провиант. Затем на парковке у гастронома встречаешь гусара на коне. Всадник ждет, когда ему вынесут попить пива. «Благодарствую, милейшие!» — с этими словами он принимает из рук пехотинцев пластиковую литровую бутылку.

Пахнет супом, трубочным табаком и пиротехникой. Слышны барабанная дробь и звук строевой флейты.

— Дорогу кавалерии! — грозно командует всадник столпившимся у входа в исторический лагерь зевакам из XXI века.

Те покорно расступаются.

И вот нашли большое поле

Поле для битвы, или, как его называют, плац-театр, готовят заранее. Настраивают звуковую аппаратуру, устанавливают пиротехнические заряды. Трактор буксирует застрявший на будущем месте сражения грузовик с табличкой «Лютый» под лобовым стеклом. У трактора на лобовом тоже табличка с надписью «Серега».

За тем, как Серега вытаскивает Лютого с Бородинского поля, с интересом наблюдают три девушки в платьях XIX века. Одна из них, Снежана, рассказывает, что для реконструктора собрать платье или военный костюм — целое приключение. Надо строго следить, чтобы материал полностью соответствовал эпохе. Очень дорого, да и мастера наперечет.

Василий, 34 года, военнослужащий: «Я служу в силовых структурах. Наш клуб реконструирует Изюмский гусарский полк. Это славный полк, который создавался еще в XVIII веке. Он берет свою историю от слободских казаков. Гусары нашего полка на Бородинском поле в критический момент отбили атаку тяжелой кавалерии французов и спасли батарею Раевского. Мы реконструируем не только форму, но и уставные приемы, верховую езду, мы тренируемся целый год и все этим болеем. Я занимаюсь реконструкцией с 2004 года, с 2005 года я в седле. Каждый год с товарищами я выхожу на поле, и мы отбиваем супостата. Мы трудимся, вкладываем в это деньги. Может, когда нибудь государство будет в это вкладывать деньги, но я не уверен»

Поодаль изюмские гусары, казаки и уланы упражняются в верховой езде. Они проносятся галопом мимо расставленных на стойках разной высоты кочанов капусты и рубят их шашками. Прохожие, которых пока еще не прогнали с поля полицейские, снимают его на смартфоны.

— Мерси! — кричит замешкавшийся улан одному из судей.

Всадник не смог с первого раза выйти на дистанцию, и ему великодушно разрешили второй заход.

— Воистину мерси! — отвечают ему.

Улан разгоняется и крошит клинком капусту.

В русском лагере Семеновский полк восстанавливает важную и очень красивую военную традицию — прибивание знамени к древку. Гвардейцы нараспев читают «Отче наш», а потом по очереди бьют по гвоздикам специальным молотком, пьют водку из чарки и закусывают красным наливным яблочком.

Торжественность нарушает только песня группы Depeche Mode Enjoy the Silence, которая доносится с трибун — техники проверяют колонки.

«Это живой музей, — жандарм Саня, затягиваясь беломориной, объясняет происходящее в эти дни в исторических лагерях. — Вот в музее что вы видите? Сидит бабка. Ходит тетка, которая одно и то же 20 лет повторяет. Висит тряпка, лежит железяка. И вывеска: “Руками не трогать”. И все с видом педиков в трауре смотрят!»

Что значит русский бой удалый

Ночью все свидетельства нынешнего века становятся неразличимы. Случайные прохожие в современной одежде кажутся «попаданцами» — персонажами фантастических романов, заброшенными фантазией автора в XIX век, в ночь перед Бородинским сражением. И как утром неуместным казался гусар, копающийся в багажнике джипа, так ночью в лагере неуместным кажется репортер в спортивных кроссовках, с айфоном и наручными часами.

— У нас есть великая военная история, — говорит гвардеец морского экипажа. — Мы сломали хребет такому врагу, как Наполеон. И сломаем хребет другому врагу, если он захочет напасть.

— Я не хочу, чтобы наша история была забыта или переписана лживыми писателями, — вторит ему вырастающий из темноты, словно призрак, русский военный барабанщик.

Утро перед реконструкцией Бородинской битвы

В этот момент происходящее в лагере кажется одновременно жутким и торжественным.

Днем уланы, драгуны, кирасиры, гусары, казаки, егеря и еще черт знает кто сойдутся в схватке на Бородинском поле. Будут палить пушки, гореть избы, все заволочет белым дымом.

Генеральное сражение, будто футбольный матч, комментируют двое дикторов, которые рассказывают, что в 1812 году русские потеряли 40 тысяч человек убитыми и ранеными, а французы — 46.

Взрывы, звон клинков, крики, топот копыт. За этим из-за полицейских ограждений наблюдают сотни зрителей. Вип-персоны сидят отдельно на специально смонтированных трибунах. Плата за вход: тысяча или полторы тысячи рублей.

Из колонок вперемежку с возвышенными патриотическими речами разносятся звуки «Марсельезы» и увертюры «1812 год» Чайковского. Дикторы рассказывают о великой победе русской армии на Бородинском поле в 1812-м и о том, что никто эту победу не сможет у России украсть, как и победу над Гитлером в 1945-м.

В какой-то момент ловишь себя на мысли, что действительно веришь, что мы сломаем хребет любому врагу, коль скоро он захочет напасть. Если на этот счет и были хоть какие-то сомнения, то их уже сообща расстреляли из ружей, изрубили саблями и затоптали копытами реконструкторы русской и французской армий.

В дыму можно даже разглядеть, как во время кавалерийской сшибки французский кирасир узнал во всаднике-гусаре старого знакомого и жмет ему руку, будто встретил не смертельного врага, а союзника в схватке за умы сограждан.

Мы сломаем хребет врагу, и совершенно не важно, кто такие «мы», кто такой «враг», как, когда и, главное, зачем он собирается напасть. Есть мы, есть враг, у врага — хребет. И мы этот хребет обязательно сломаем.

А потом дым на поле рассеивается.