Правила жизни бездомных: Наталья Шеварева

В «Ночлежку» я зимой попала. Здесь место освободилось. Все анализы и документы были на руках, мне просто вещи перевезли, и вот я здесь. Вместе с Пашей рядышком, а то все он бегал ко мне в Дом милосердия.

А в Доме милосердия больше года прожила. В первый день совсем не понимала, зачем туда пришла, что это такое, анонимные да анонимные. На группе в шоке была. У меня с собой полбутылки водки в сумке лежало, думала, там на халяву можно выпить. Когда пришли, сели за стол и начали обсуждать какие-то шаги, я ничего не понимала, думала, секта какая-то. Но самое главное, что я вышла покурить после группы и эту бутылку вылила. Сама до сих пор не могу понять, почему так случилось. Сейчас я уже понимаю, что там был первый шаг, бессилие перед алкоголем. Я, конечно, была бессильна, я это понимала.

Сестры мне сказали, что еще четыре дня надо подождать, собрать анализы, и они меня примут. Самая старшая сестра, Франческа, — мое доверенное лицо, я к ней со всеми проблемами и радостями прихожу. Как с матерью разговариваю. Она помогает, а когда ругает, я знаю, что за дело. Очень справедливая женщина. Уважаю ее за это.

Я тогда недалеко от Боровой жила, в кустиках ночевала четыре этих дня. И на четвертый день дождик пошел с утра. Я пришла к ней на завтрак, она говорит: «Послезавтра приходи, я тебя приму». А у меня слезы ручьем: «Я понимаю, что вы меня примете, но кустики-то мои все мокрые». Она меня обняла и взяла сразу, не стала послезавтра ждать.

Месяца два я не понимала, что такое анонимные алкоголики, как вести этот дневник, и Вадима Александровича я тоже не понимала. Это консультант из «Дома надежды на Горе», он приезжает, подготавливает к «Горе». Я ему очень благодарна, что он меня заранее подготовил, три с половиной месяца он меня готовил. У меня был страх большой туда ехать, передо мной столько людей туда уехали из Дома милосердия и срывались по-страшному. Я только нашла эту трезвость и боялась, что тоже сорвусь. Приехала. Оказалось, что даже времени думать о выпивке нет. Максимум — десять минут перекура, а все остальное — занятия. Мне это так понравилось. Там в два раза больше писать в дневнике надо было. Я за три недели сделала всю работу и четвертую неделю отдыхала, ничего не писала, кроме дневника чувств.

Перед выпуском попала на Горячий стул. Это терапия, когда на середину ставят стул, приезжает психотерапевт, и весь народ сидит вокруг и слушает историю человека, который хочет выговориться. Человек говорит и, если желает, получает обратную связь. Я дней десять после этого не могла прийти в себя, у меня такой восторг был, что я наконец людям раскрылась со своей болью внутренней и получила ответы на эти вопросы.

У меня в детстве такой случай был. Меня отец родной изнасиловал в шесть лет. Я и пью поэтому. Все из-за него у меня в жизни так. Психика нарушена. Я молилась за него и свечки ставила, и прописывала его по шагам. Молилась, молилась и смогла все-таки это забыть и отпустить. Теперь легче живется, я могу нормально об этом говорить. Он хотел, чтобы я никому не говорила. Но я же ребенок была, как тут не скажешь. Да и кровь ведь видно и все это. Я была копия мамы. Но все равно — неужели можно спутать шестилетнего ребенка с мамой? Мать его посадила. Помню, что, когда мне было десять лет, он пришел к нам. Зима была, перед Новым годом. Выпустили его, или он опять сбежал, не помню. Мать открыла дверь, а там он стоит: «Я подарки принес».

Сейчас я иду по программе и могу об этом спокойно говорить. И знаю, что в жизни бывает еще хуже, что мой случай по сравнению с другими еще и ничего.

После изнасилования мать с отчимом меня в психушку на полгода посадили. Из-за этого пошла в интернат, а не в обычную школу. Я не помню, как я там лежала. Помню, что в углу сидела, ни с кем не общалась. Врачи говорят, что я убегала, сидела одна.

Помню, как мы вышли оттуда с отчимом, когда выписали. И на вокзале в рюмочную зашли, мне он там пирожков купил, а себе стакан. Чтобы не замерзнуть сильно.

Через год пошла в интернат. Неделю учишься, на выходные домой. Но я оттуда все время сбегала. А из дому сбегала, чтобы в интернат не отправили. Кингисепп же поселок маленький. Там все знали, что меня изнасиловали. Давай дразнить. Я и сбегала. Еще лягушкой-путешественницей называли. Но это да, я согласна, я такая лягушка и была, путешественница. До девятого класса доучилась, а потом ушла из Кингисеппа пешком в Питер и больше туда не возвращалась.

16 лет то по подвалам, то по больницам, то по кустикам. Сначала попала в приют для несовершеннолетних девушек на три месяца. Срок к концу подходил, три месяца этих, и я боялась, что мама приедет и меня обратно заберет. Из приюта я тоже сбежала.

Вышла замуж в первый раз, родила в 17 лет, несовершеннолетней, дочку. Я думала, что будет счастливая жизнь. Но получился облом. Мой муж оказался алкоголиком. Жизнь с ним ничего хорошего не дала: бил, колотил, но ради дочки жила я с ним четыре года. Потом развелась. Потому что измена не прощается.

С мужем мы все четыре года пили. И самое главное, что не водку нормальную, а технический спирт, «Льдинку» для стекол. Помню, как я ее по 10-15 рублей в ларьке «24 часа» на Просвете покупала. Столько народу умерло из-за этой «Льдинки», не передать. Даже если бомжи, все равно же это люди.

Когда с мужем я развелась, стала бомжевать на Просвете. Дочку Сергей Юрьевич забрал, дедушка. У него своя семья, мне к ним не пойти было. Он сначала не поверил, что это его внучка, сделал анализ ДНК. И через месяц пришел ко мне с большим букетом роз, конфетами, взял ее на руки без памперса. Я говорю: «Она же вас описает, костюм ваш!» А он говорит: «Ну и что, это же моя внучка!» И сейчас с нее пылинки сдувает. А я с ней не общалась ни разу. Мне было стыдно, что она меня такой увидит. Я ее на расстоянии только видела. Сергей Юрьевич выходил с ней, а я где-нибудь подальше стояла, смотрела. Он не против был, чтобы я и общалась с ней. Но я сама запротестовала, я же бомжевала, так одета была. У нее бы просто отвращение к такой матери было.

У меня еще сын есть, он сейчас в детдоме. 13 лет ему. Он от другого мужчины. У меня два месяца беременности было, меня в подвале по кругу пустили. Вот как раз отец сына. Такое часто бывает в подвалах, я думаю. В нашем подвале все мужики сидевшие были. Семь человек. Один безногий, на инвалидной коляске, и то сумел. Самому младшему 13 лет было, его старшие заставили. Я на нем и отключилась, больше ничего не помню. Двое суток без сознания была, очнулась, вылезла из окна и убежала оттуда. Заявление я в ментовке написала на этот подвал. Мне подруга говорила, что потом посадили некоторых. А пацан этот, самый маленький, сейчас уже женился. Когда я его вижу на Просвете, он всегда подбегает ко мне и просит прощения. Все прощения просит.   

Меня друзья в Сестрорецк отправили, в заброшенный садик летом и осенью пожить. Я там напилась, и у меня ночью схватки начались. Я на скамейке родила, пацан один пуповину перерезал. «Скорая» приехала, сына забрала, даже не показали мне его. Я написала заявление на отказ, мне некуда с ним было идти. Я знаю, что он сейчас в Кингисеппе. Учится в том же самом интернате, где и я училась. Я его никогда не видела. Сперва хочу с дочкой контакт навести, а потом уже и с сыном, конечно. Никита его зовут. А дочка Олеся.

После развода у меня эпилепсия началась, все время приступы были. Один раз очнулась в больнице, лежу в коридоре. Выходит молодой санитар, говорит: «Пойдемте», проводит меня в дальнюю комнату, там старик сидит на каталке. У него борода еще такая длинная, я запомнила. Санитар берет и ему по-живому ухо отрезает. Бросает на пол и говорит: «Теперь убирай тут все». Там кровь. Меня стошнило сразу. А старик этот, видимо, немой был, мычал страшно. Я спрашиваю: «Ты зачем это сделал?» А он говорит: «Он все равно через час сдохнет». Это был ужас.

В подвале однажды мужик встал картошку себе пожарить. «В девять часов меня разбудите, а я пока вздремну», — говорит. Сел тихонечко и умер. Ни слова ни сказал. Я думала, как же ему повезло, что он так спокойно умер. А мы три дня спали по очереди, караулили, чтобы его крысы не съели. Труповозку три дня надо было ждать, праздники тогда были.

Думаю, что если в бога верить, все потихоньку получится. У меня ноги отказали, я весила 28 килограмм. Я сидела, бухала и хотела встать еще за одной, а мне никак. Ноги в таком положении и остались, согнутые. Пять суток без сознания была, врачи думали, что я крякну. Когда меня в больницу привезли, сделали снимки, оказалось, туберкулез. И меня положили в туботделение в психбольнице. Два года в обычных не держат больницах, а курс лечения столько длится. Я пролежала год в Кащенко и год в области, в Сиверской больнице. Не верила, что встану. Но когда меня в Сиверскую привезли, там прямо при больнице часовня. И я до нее доползла. Начала туда ползать, с батюшкой разговаривать, слушать. Меня там и покрестили в этой больнице. Поверила в бога и выписалась уже своими ногами, без палочки.

Сейчас с легкими все в порядке. Меня уже в больницу не кладут на обследование, только в санаторий диспансер направление дает раз в год на три с половиной месяца.

В санатории делать нечего было, телевизор все время смотреть не будешь. И я писала шаги. Дописала до четвертого шага. Всю свою жизнь перевернула. Поняла, какая я эгоистка своевольная. И много всякого плохого, и хорошее о себе узнала. Глаза открыла на все. Сейчас я на девятом шаге. Теперь мне не писать, а делать надо. Ходить и разговаривать с теми людьми, кому я нанесла ущерб. Я список сделала, и теперь надо по этому списку со всеми поговорить, кого я обидела. Я написала и дочке, и сыну, мужу бывшему, царствие ему небесное, маме. Пока все в письменном виде, потому что они далеко от меня. Пока что мне с родными нельзя видеться. С мамой, например, я боюсь. Только по телефону могу. 16 лет ее не видела.

Сейчас сама на Ночном автобусе езжу, на служение, как анонимный алкоголик. Очень нравится объяснять, рассказывать, в каких ситуациях я была. Некоторые с душой слушают, но что-то пока не приходят. Может, у меня пока не получается убеждать. Но все равно я в такой эйфории от этого. Видишь саму себя: какая ты была, какая стала. И никогда ты не закроешь глаза на это. Я первый раз увидела и подумала: «Господи, это же моя копия, я так стояла с тарелкой протянутой, ждала, когда нальют быстрее горячего, чтобы покушать и не замерзнуть». А сейчас я уже приезжаю рассказывать, а не так стоять.

У меня дневник все время в сумке. Чувства пишу на бумагу, и мне легко. Лучше, чем у себя в голове держать. Без дневника я даже спать уже не ложусь: его прочитаю, помолюсь и спать спокойно.

С Пашей мы познакомились случайно, в Доме милосердия. Он все время с сигаретами приходил, все на него налетали, стреляли их. Мне было стыдно. Он ко мне подходит и говорит: «А ты чего не стреляешь?» А я говорю: «И так все у тебя разобрали, должна же совесть хоть какая-то быть». И так что-то пригляделась, нормальный пацан. Потом его из приюта выгнали, он запил, и я его подкармливала, когда он к нам приходил. Потом все время гуляли вместе и как-то так сблизились, я даже не заметила. Сделал мне предложение, первый раз я ему сказала: «Дурак, зачем я тебе нужна?» Тем более тоже на улице столько лет прожила. Не дала согласия с первого раза. А потом в санаторий попала, он начал приезжать ко мне, и я ему по телефону сказала: «Давай попробуем». Он так обрадовался. Выписалась из санатория, и четырнадцатого мая сразу подали заявление.

На свадьбу мы всех пригласили. Человек десять было. Регистрация в 19:30 была. В Доме милосердия что со мной только ни делали сестры: накрасили, локоны на бумагу накрутили, свадебное платье надели. Нам все за две недели люди принесли: и торт, и кольца, и цветы прямо в этот же день привезли, на свадьбу. Все люди бесплатно сделали. Душа радуется, что такое возможно.

Выселились из приюта, комнату сняли у женщины, с которой мы в санатории познакомились. Она не пьет, меня это радует. Двухкомнатная квартира. Вчера мы приехали туда, помылись вечером с Пашкой вдвоем. Комнатка с балконом, хорошая. Ночь хорошо спали.

Не знаю, как дальше будет. Думаем сейчас насчет работы. Попробую около дома, десять минут ходьбы, на рынке территорию убирать. Хотя бы это для начала. И Паша ездит на свои подработки. Родители его помогли, денег выслали, на свадьбу нам подарили, даже вот на комнату хватило. Я сразу сестре Франческе все деньги отдала, две тысячи себе оставила на продукты и за комнату за два месяца заплатила. Пять тысяч мы за комнату платим. Еще, правда, не привыкли. К «Ночлежке» я быстро привыкла, а к дому пока нет.

Сегодня какое число? 13 числа ровно год и четыре месяца будет, как я не пью. Меньше страха стало. Понимаю, что делаю. И самое главное, что не тянет пить. И происходят божьи подарки. Как он мне прямо навалил, бог, с санатория начиная. Паша — это подарок, и то, что он меня понимает, тоже подарок. Он до сих пор не верит, что я — его жена, говорит, что ему это снится. Ну да, нам обоим, наверное, снится. Свидетельство мы о браке получили. В воскресенье встречаемся с батюшкой, он скажет, когда можно венчаться.

Многим трудно посочувствовать алкоголикам. Порой кажется, что «сами виноваты», «надо было бросать пить». На самом деле, как показывает драматичная история Наташи, многие из них и хотели бы, но действительно не могут это сделать без посторонней помощи. А еще им негде жить и нечего есть. В Петербурге 60 тысяч бездомных. Петербургская организация «Ночлежка» помогает им восстановить документы, получить медицинскую помощь, временную крышу над головой, социальные работники «ведут» бездомных и помогают им написать запросы на помощь, найти одежду, работу и дом. 

Наши 100, 200 или 500 рублей позволят «Ночлежке» дать шанс на новую жизнь большему количеству людей.