иллюстрация: Christopher Williams (1918)/
www.goodfreephotos.com
«Такие дела» расспросили декана экономического факультета МГУ профессора Александра Аузана о том, почему жить стало неуютно, почему все враждуют со всеми, какие риски ждут нас в будущем и как избежать большой войны
***
Не доиграться до войны
ВАЛЕРИЙ ПАНЮШКИН: Профессор, мне кажется, мир стал слишком неуютным. Люди воюют друг с другом, враждуют все со всеми, захватывают чужие земли, насаждают свои порядки… Я нахожусь в некотором замешательстве по поводу будущего. Я не понимаю, чего мне ждать. У меня дети, знаете ли…
АЛЕКСАНДР АУЗАН: Помните, в «Винни Пухе»: «Это было время, когда завтрак уже закончился, а обед еще и не думал начинаться». Так вот мы с вами живем в мире, где «завтрак уже закончился, а обед еще и не думал начинаться». Прежний исторический период исчерпан. Можно довольно твердо сказать, когда он кончился. Скорее всего — 11 сентября 2001 года. Когда оказалось, что мир устроен по-другому. Оказалось, что все ведущие государства мира, объединившись, не могут справиться неизвестно с кем.
Декан экономического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова Александр АузанФото: Григорий Сысоев/РИА Новости
Такое раньше встречалось только в фантастических романах про профессора Мориарти. Или про легендарных разбойников, которых вешают сорок раз во всех странах континента, а они живы и продолжают действовать. Мы вдруг стали жить в мире, где весь космос охотится за конкретным злодеем и не может его найти — другой мир.
ВП: Какой?
АА: Вот это пока не понятно — обед еще не начался. Можно отметить лишь отдельные черты этого нового мира. Как в космосе есть периоды разбегания галактик и периоды сближения галактик, так же и в мировой экономике — есть периоды сближения и разбегания. Мы очень наивно думали, что сближение — это общая закономерность. Последние по крайней мере 25 лет мы жили в условиях нарастающей глобализации и сближения экономических систем. И вдруг пошло разбегание. Это не первое разбегание в истории. Немецкие экономисты в начале ХХ века всерьез писали, что вот еще шаг — и в мире будет одна страна, одна компания, единый трест, который будет всем управлять… И что уж точно невозможно в современном мире — писали немецкие экономисты — так это война. Они писали это накануне Первой мировой войны.
ВП: В этом новом мире разбегающихся экономических систем нас ожидает война?
АА: Вот смотрите. Биржи электронные за последние 15 лет стали непрерывной цепочкой. Торги не прекращаются ни на минуту. Все чувствуют любые колебания. Все зависят от всех. Что в этих условиях нужно? Координация. В принципе, хорошо бы иметь мировое правительство. А такое возможно? Нет! Даже теоретически. Ровно потому, почему не возможна одна эффективная компания на целую отрасль. Или объединение всей страны в единую фабрику. Очень высоки трансакционные издержки. Нельзя управлять такой огромной компанией, нельзя учесть специфику ее региональных подразделений, сигнал, посланный руководством, теряется, пока доходит до исполнителей. Возьмем, например, замечательный эксперимент — Европейский Союз. Великолепный эксперимент. Но оказывается, что даже север и юг Европы очень культурно неоднородны. А теперь присоедините к этому, например, субсахарную Африку, Океанию, Латинскую Америку — и у вас разлетится все сразу, потому что сложность управления на порядки повышается при высоком уровне культурного разнообразия.
Первая мировая ведь случилась именно потому, что в возможность ее никто не верил
Значит, мировое правительство создать невозможно. И осознав это, экономики начинают разбегаться. В 2008-09 годах после кризиса англичане не могут договориться с французами и немцами о том, нужно ли усиливать финансовое регулирование. Англичане уходят, французы с немцами усиливают регулирование. Вот вам и образовался региональный блок. В 2013-14 годах Украина оказывается на разломе двух расходящихся платформ — Евразийского союза и Евросоюза. А посмотрите, что происходит в Тихом океане, в Южно-Китайском море… Мы наблюдаем период разбегания галактик.
ВП: Это плохо?
АА: Ну, как вам сказать? Чем-то хорошо, чем-то плохо. Важно не доиграться до войны. На фазе разбегания экономических систем вероятность большой войны резко возрастает.
11 сентября 2001 г. Атака исламистксих террористов на Башни-Близнецы в Нью-ЙоркеФото: Preston Keres/U.S. Navy/ZUMA Wire/ТАСС
ВП: Вам известны какие-то рецепты избегания войны?
АА: Главное надо понимать, что война может случиться. Первая мировая ведь случилась именно потому, что в возможность ее никто не верил. Не было даже агрессора. Были заигравшиеся в конкуренцию политики, военные и дипломаты. Они изображали военные конфликты, вытягивали из своих налогоплательщиков деньги, стимулировали свою национальную промышленность и не замечали, что мировая война началась, пока не перемололи первые два миллиона человек. И только потом спохватились: Господи! Что же мы такое натворили, господа!? Поэтому — первое, во что нужно поверить всем людям на земле ради выживания, так это в возможность новой мировой войны.
Захотели странного
ВП: Про весь мир я понял. А во что нужно поверить нам здесь в России, чтобы, отгородившись от всего мира, не перегрызть друг друга?
АА: У нас в стране тоже начался новый исторический период. Он начался не в 2001 году, а в 2014-м. Давайте подумаем, какую главную проблему решал и не мог решить Советский Союз, а потом Россия последние почти сто лет? Вот я утверждаю, что это проблема дефицита. Огромная мощная страна, которая победила во Второй мировой войне, первой вырвалась в космос, создала атомную промышленность, получила пять Нобелевских премий по литературе — вот эта страна почти целый век не могла накормить свой народ, одеть, сделать холодильники, телевизоры и устроить так, чтобы люди не стояли в очередях и не читали книгу «О вкусной и здоровой пище» как волшебную сказку. СССР погиб, потому что не смог решить проблему дефицита. Кто решил эту проблему? Государство под названием Российская Федерация.
ВП: В эпоху Ельцина или в эпоху Путина?
АА: Последовательно, начиная с Ельцина и Гайдара и заканчивая Путиным и Медведевым. Дефицит потребительских товаров неизменно сокращался, материальное благополучие в виде холодильников, мобильных телефонов и туристических поездок пришло, наконец, в областные и районные центры. В предкризисный 2007 год Россия по набору товаров и услуг на рынке выглядела лучше многих европейских стран. Хотя бы потому, что европейцы давно определились со своими вкусами, а россияне не успели все распробовать, и ассортимент товаров в магазинах у нас был как в Германии и Франции вместе взятых.
Скорее всего недостаток ресурсов приведет российское государство к необходимости «играть в короткую». Это опасно
ВП: Мне кажется, мы сами как-то испортили себе рост потребительского изобилия, нет?
АА: Разумеется. Но период потребления закончился не потому, что закончились товары, а потому, что люди вспомнили: «Послушайте! У нас же было еще что-то! Мы же были великой страной! У нас же был космос! Великое искусство! Мы занимали важное место в мире!» Первый раз люди, по выражению Стругацких, «захотели странного» в 2011-12-х годах. Сытые люди, имевшие доход и собственность, работу и личные перспективы, вышли вдруг на Болотную площадь и проспект Сахарова — и чего-то хотели. Власть очень удивилась: «Вам-то какого рожна надо? Понятно, когда голодные пенсионеры перегораживают федеральное шоссе и требуют прибавки к пенсии. А вы-то чего?»
ВП: Разве не естественно требовать справедливости и свободы?
АА: Это называется переход к постматериалистическим ценностям. Проблему дефицита, не для всех, конечно, но для большинства людей в стране — решили. Захотелось вернуться к тому все-таки, чем люди живы. У людей на Болотной площади и проспекте Сахарова была постматериалистические ценности — свобода и справедливость. У власти были другие ценности, но тоже постматериалистические — великое государство. Восприняли ли люди эту ценность? Да! И очень всерьез. За постматериалистическую ценность «великое государство» люди готовы вполне серьезно платить. Посмотрите, реальные доходы населения с 2014 года снизились уже процентов на пятнадцать. В 90-е годы уже бы был бунт, люди бы уже митинговали на площади и требовали голову премьера как минимум. Но посмотрите на результаты социологических опросов. Консолидация вокруг главы государства держится на очень высоком уровне. Люди жертвуют своими материальными благами ради того, чтобы ощущать себя частью военной супердержавы.
Нематериальные ценности
ВП: Это хорошо или плохо?
АА: С одной стороны — хорошо, а с другой стороны — плохо. Плохо — потому что может привести к войне. Страна с 3% мирового валового продукта вступила в открытую военно-политическую конкуренцию с группой стран, которые вместе имеют около 50% мирового валового продукта. Хочу напомнить, что у СССР было 10% мирового валового продукта и СССР военно-политическую конкуренцию проиграл. Год-два можно продержаться на энтузиазме. Для длительной конкуренции нужны ресурсы. Наши ресурсы очевидно не соответствуют амбициям. Можно ли из жесткой внешней политики делать экономику? Не знаю. Из продажи вооружения — можно. Но мы и так довольно много продаем оружия, а рынок вооружений уступает многим другим рынкам, например, рынку программных продуктов. Можно пытаться продавать военные услуги. Но вряд ли. Потому что кто хорошо продает услуги ландскнехтов? Ну, швейцарцы. Потому что Швейцария никогда не претендовала на какую-нибудь серьезную геополитическую роль.
Если люди не договорились о долгосрочных целях, они проедают свое настоящее, а не вкладываются в будущее
Доходы от зависимых территорий? Территории не всегда приносят доход. Для нас зависимые территории скорее связаны с расходами. Остается призрачный вариант конверсии. Из чего-нибудь военного сделать что-нибудь прекрасное гражданское, что будут покупать по всему миру, как покупают военного происхождения смартфон или интернет. Теоретически возможно, практически — не знаю. Скорее всего недостаток ресурсов приведет российское государство к необходимости «играть в короткую». Это опасно.
Москва. 6 мая 2012 года. Задержание участника акции «Марш миллионов» на Болотной площади. Фото: Сергей Фадеичев/ТАСС
ВП: Катастрофический сценарий. Что же хорошего в постматериалистических ценностях, если они приведут нас к войне, да еще и безнадежной?
АА: Если мы перешли от желания больше покупать к готовности жертвовать благосостоянием ради высоких целей, можно эти цели обсудить. Мы — страна с великим прошлым, неясным настоящим и рискованным будущим. Мы превращаемся во все менее значимую страну. Эту проблему надо как-то решать. И важной особенностью стран с растущей экономикой является национальный консенсус по поводу долгосрочных целей развития. Если люди не договорились о долгосрочных целях, они проедают свое настоящее, а не вкладываются в будущее. Нам нужны долгосрочные цели, которые вывели бы страну на заметные позиции в технологическом, научном, интеллектуальном, творческом, экономическом и социальном смысле.
ВП: Нам трудно будет договориться об общих и долгосрочных целях. Мы одновременно являемся страной, которая первой запустила человека в космос, и страной, где важную роль играют религиозные фундаменталисты.
АА: Это очень важный вопрос. Когда мы говорим о постматериалистических ценностях, мы предполагаем почему-то, что люди будут любить свободу, демократию и научный прогресс. Нет! Постматериалистические ценности бывают разные. Люди ищут нематериальные ценности в диапазоне от секуляризации до традиционализма. Люди движутся то туда, то сюда. Поиск так устроен. И если мы с вами считаем, что постматериалистические ценности не следует искать среди ценностей религиозного фундаментализма — это не значит, что мы правы. Во всяком случае, мы не можем предъявить секулярных ценностей, с которыми согласились бы все, включая фундаменталистов. Идет поиск. Завтрак давно закончился, а обед и не думал начинаться.
