Колючки в сердце

Ире 23 года, она выросла в детдоме, попала в тюрьму, отсидела срок, а несколько дней назад вышла из колонии с двухлетним ребенком на руках. Идти ей было некуда. Фонд «Протяни руку» предложил выход из ситуации: купил Ире билет до города Волхова и попросил руководство Кризисного центра приютить ее у себя. Там уже живут четырнадцать мам и двадцать детей. Спят в шести комнатах, готовят на одной кухне, читают Библию два раза в день.

***

В доме нет вай-фая и федерального телевидения. Важные новости мамочки узнают по воскресеньям. От прихожан. Церковь евангельских христиан-баптистов находится прямо под боком Центра. В основном зале сейчас идет ремонт. Там, где временно проходят воскресные служения, по вечерам сушится белье, а по праздникам показывают мультики на проекторе. На кухне четыре холодильника, суп варится в большой эмалированной кастрюле-баке. Рядом с умывальником от руки написанный плакат: «Все делайте без ропота и сомнений».

Здесь принято говорить ребенку «иди домой», а не в комнату. Каждая из шести спален — это целый дом, а мама с ребенком — настоящая семья. У Кризисного центра две миссии. Первая: помочь женщине пережить сложный период (например, насилие в семье, отсутствие постоянного места жительства, алкогольную или наркотическую зависимость), восстановиться душевно и физически. Вторая: сделать все, чтобы ребенок остался с мамой и не попал в детдом.

Раз в неделю девочки (именно так женщины зовут здесь друг друга) получают небольшую сумму на карманные расходы. Постоянную работу имеют только трое. Они убирают главный завод города за 10-13 тысяч рублей в месяц. Заработанные деньги и детские пособия складывают в общую копилку и распределяют на нужды всех домочадцев. Есть девочки, которые периодически подрабатывают: убирают квартиры, расклеивают объявления, раздают листовки, а есть те, кто вообще не работает и не получает пособий. Ира тоже могла бы убирать завод или расклеивать объявления. Или нет. Не имеет значения. Бюджет один на всех.

Постоянных спонсоров у центра нет. Одно предприятие присылает поломанное печенье, другое — молоко. Частные предприниматели, пользователи во «ВКонтакте» (у Центра есть своя группа) и просто прихожане передают моющие средства, одежду, игрушки, лекарства, школьные принадлежности… Крем всегда в дефиците.

Строго по расписанию

Руководительница центра — Алина — живет в точно такой же комнатке, что и другие мамы. Воспитывает четверых детей. На личном опыте знает, что чувствует мама, когда попадает в кризисную ситуацию с ребенком на руках (в свое время муж оставил ее с маленькими детьми). В Центре нет психолога — на штатного сотрудника нужны деньги. Девочки «секретничают» с Алиной. Одно время даже пытались ввести график приема, но не сработало — с проблемами стучались круглые сутки. Ира тоже могла бы делиться с Алиной своими бедами.

Конфликты, если и бывают между женщинами, то из-за детей. Новеньких обычно предупреждают: «Как ты будешь относиться к чужим детям, так и другие мамы будут относиться к твоему ребенку». Но случается, что мамочка не сдержит себя и стукнет по попе чужого ребенка.

Мужчины из «Дома милосердия» (там живут люди с инвалидностью, старики, нарко- и алкозависимые), который находится в ста метрах от Центра, ходят убирать хлебозавод. За это мамочки с детьми получают на стол свежий хлеб и булочки. Мужчины всегда приходят на помощь, когда в доме не хватает мужских рук: нужно починить унитаз, передвинуть стол или расчистить снег. Обращаются друг к другу: брат и сестра. Иру бы тоже звали сестрой.

Каждое утро девочки читают молитву, вечером разбирают отрывки из Библии и распределяют обязанности на завтрашний день: «Вика — пойдет на работу, Ира — приберет учебный класс, Яна сходит в магазин и сварит обед, Катя отведет детей в поликлинику». Каждый день назначают новую дежурную по Центру. Дежурная следит за тем, чтобы все девочки были при деле и соблюдали распорядок дня.

В Кризисный центр не приходят верующими. Но поверив в Бога, даже преображаются внешне и гордятся фотографиями «до и после» прихода в церковь. Ира, как новичок, должна была пройти реабилитационную программу. Двенадцать месяцев не пользоваться телефоном, ложиться спать и просыпаться строго по расписанию, заниматься домом и учиться общаться с ребенком. Если и выходить за территорию Центра, то только в сопровождении старших мамочек.

Никто не против, если женщина, пройдя программу, захочет остаться в центре и помогать другим. Лучшим исходом для мамочки, по мнению руководителя центра, является замужество. В этом году в Центре сыграли три свадьбы, в прошлом — две. Девочки связывают свои судьбы с мужчинами из «Дома милосердия» или прихожанами церкви. Возможно, Ира тоже встретила бы кого-нибудь.

С 2009 года по сей день через Центр прошли (но не всегда закончили годичную программу) 180 женщин и более 500 детей.

Я в домике

В Центре шесть спален, одна общая зона (учебный класс с письменным столом, библиотекой, доской и игрушками), большая кухня и маленький офис руководства. Возле дверей в комнаты хранятся ящики с детской обувью. На стенах нарисованы гуашью горы, море, водопад в лесу.

В одной из спален стоят три двухъярусные кровати из ИКЕА, с которых свисают разноцветные полотенца. На всех обитателей комнаты приходится один шкаф. Поэтому одежду хранят в ящиках под кроватью или на вешалках, которые закрепляют за каркас кровати. Первый этаж одной из кроватей накрыт детским одеялом, маленький Никита спит — он «в домике».

На часах девять вечера. Комнату освещает настольная лампа. Мамочки сидят в кругу, за их спинами возвышаются черные тени. На коленях лежат старшие дети, ластятся к мамам, внимательно слушают. Обычно в это время девочки по очереди зачитывают абзац из Библии и пытаются объяснить его своими словами, но когда к ним приходят новички, они делятся свидетельствами — личными историями, которые привели их в Центр. Рассказывали бы и Ире.

Одну девушку бросила мама, когда она была маленькой, отец сел отбывать пожизненный срок. Другая — ушла из дома, когда ей было семнадцать, потому что отчим требовал от нее «женских ласк», третья стала пить в шестнадцать, когда отец по пьяни зарезал мать, а потом повесился сам. «Меня много раз предавали, делали больно, наверное, поэтому я выросла ожесточенной. В сердце большая колючка», — говорит Катя. И все понимают, что она имеет в виду.

Сегодня ждали Иру. Ей 23 года, она выросла в детдоме, а несколько дней назад вышла из колонии с ребенком на руках. Фонд «Протяни руку» предложил ей отправиться в Кризисный центр и купил билет до Волхова. Девушка согласилась, но почему-то не приехала. Может завтра?

После каждой истории девочки произносят хором: «Слава Богу!»

Пальцем ела йогурт

В одной из комнаток между двухъярусными кроватями теснится детская кроватка. Там спит десятимесячная Вера с зеленой от ветрянки головой.

Мама Веры — Ярослава — 28-летняя женщина с русой косой и тонкими губами. На верхней челюсти нет половины зубов, руки пахнут бытовой химией. Пока Яра убирала в доме, за Верой и другими детьми присматривала «нянечка» — мамочка, которую сегодня назначили главной по детям.

Ярослава закончила девять классов, пошла учиться в ПТУ на товароведа, а потом забеременела от женатого мужчины. Мама требовала, чтобы она сделала аборт. Был четвертый месяц беременности, Яра не послушалась.

«В моей жизни больше страха, чем любви к маме, — признается Ярослава. — Я все от нее скрывала. Боялась двойку получить, прятала дневник. Мне страшно было признаться, что я конфету взяла без разрешения. Она стояла надо мной с ножом и говорила, что отрежет уши. А еще за вранье колола язык иголкой. По-настоящему. На коленях заставляла стоять на крупной соли. Соль въедалась в кожу и больно щипала. Этот страх на всю жизнь остался. Уже будучи взрослой, я не могла спокойно с парнем пройтись по улице. Мне было важно мамино мнение, но в то же время я ее боялась. Если бы я не отказала одному хорошему человеку и вышла бы за него замуж, все было бы по-другому. Но я тогда училась в девятом классе и думала: «А что мама скажет, у нас же разница в семь лет»».

Родители Яры постоянно ссорились. Мама отчитывала папу, который, будучи «очень добрым человеком и подкаблучником», не мог возразить ей.

«Мой папа — мастер на все руки, — гордо произносит Яра. — Огородник. Если надо, по дому поможет, приготовит обед, пеленки постирает. Только выпивает. Бывало, иду, а он у магазина валяется пьяный. Мне кажется, это мамина заслуга. Какому мужику понравится, что его все время пилят?! Мама угрожала разводом. Я очень переживала, что они, и вправду, разведутся, а сестра меня успокаивала: «Да куда она денется, нас четверо детей»».

Когда родилась Надя, Яра пошла работать на фанерный завод. Молодая мама работала в две смены, за ребенком присматривала бабушка. Яра вечером укладывала дочку спать и шла на танцы или шашлыки с друзьями. Ей «хотелось отдохнуть», но маме это не нравилось. А потом ее затянуло пиво.

«Все пошло кувырком, когда мама предъявила мне с тетрадку с моими долгами. Ладно бы, квартплата, но она туда еще и подарок Надьке на день рождения вписала. Меня это взбесило. Она постоянно тыкала меня этими долгами, и я запила. Влезла в кредиты. В моей жизни стало еще больше страха. Я боялась постоянных упреков мамы, боялась звонков кредиторов. Перед тем, как с ней о чем-то поговорить, я выпивала пивка для смелости. Я помню, как йогурт ела пальцем, потому что боялась пойти на кухню за ложкой и столкнуться с мамой. Она мне постоянно говорила: «Не трогай холодильник!»»

Яра ушла из дома и ударилась в азартные игры. Всю зарплату «скармливала» автоматам, иногда даже оставалась с ночевкой в игровом зале. «Это хуже алкоголя», — говорит Яра. Голос дрожит, губы не слушаются. Когда работала в магазине, там и жила — спала на холодильнике. А потом ушла с работы. Двери вокзала закрывались, на улице было холодно, и она ночевала в подъезде.

Потом Яра забеременела второй дочкой, узнала про центр в Волхове и приехала сюда. Перед поездкой она пыталась помириться с мамой.

«Она была против, сказала, что «у тебя своя жизнь, а у меня своя». Я тогда не выдержала и ответила ей: «Знаешь, мама, в жизни бывает, что наркоманам, убийцам и ворам все прощают, а ты меня не можешь простить»».

Сегодня у Яры шесть кредитов. По 15-20 тысяч рублей каждый. В Кризисном центре она только десять месяцев; как только пройдет программу — устроится на работу, начнет потихонечку покрывать долги. Старшая дочь Яры растет с бабушкой. Девочке уже 12 лет, половину из них она не видела маму. Перед Новым годом Яра отправила ей зимнюю шапку и сладости («девочки помогли»), а маме написала письмо, попросила прощения. Та ответила, перечислив в подпунктах все минусы дочери. Яра проглотила обиду. Написала в ответ: «Да, я плохая, но ты меня, пожалуйста, прости». Мама молчит.

«Здесь меня любят, — говорит Яра. — Страх ушел. Я от мамы такой любви не видела».

Любила драться

Пока из черной шапки не падает на широкие плечи копна медных волос, Катя, в черной куртке и джинсах, выглядит мальчиком.

Родом из небольшой деревушки в двадцати минутах от Волхова, она вспоминает прошлую жизнь с улыбкой. То и дело закатывает потуже рукава клетчатой рубашки. Периодически замолкает и всматривается в окно. Зеленые глаза покрываются ледяной коркой.

Катин папа, кузнец по профессии и «добряк по натуре, любил выпить. Бывало, мама уйдет на работу, а папа позовет друзей, посадит Катю на колени и начнет разливать водку по стопкам. У девочки были «теплые, доверительные отношения» с папой. Она даже внешне на него похожа. Высокая, крупная.

«Я любила драться. Приходила на дискотеку и нарывалась на драку. Меня отлупят — я пойду домой. Больше с мальчишками дружила, чем с девчонками. В школе, когда нужно было надеть на праздник платье, чувствовала себя голой».

Родители рано развелись. Катина мама растила четверых девочек одна. У нее не было времени на дочек. Она работала, чтобы прокормить семью. «Это были девяностые годы, — вспоминает Катя. — Есть было нечего. Мы шлялись по огородам. Если находили ягоды, то ели». Периодически папа приходил домой пьяный, просил прощения у бывшей жены, хотел помириться. Но гордая женщина не меняла решения. Она даже детям запретила с отцом общаться.

«Мама грозилась убить меня, если я подойду к отцу. Лупила, если видела, что я встречаюсь с ним. Мы с ним в лес ходили по грибы, на рыбалку ездили, он мне делал удочку, лук. Папа бухал, а я жарила картошку. Может, я пить стала, потому что с детства подсознательно это считала нормой? Когда папа был слегка выпившим, то рассказывал интересные вещи, а когда доходил до кондиции, любил вцепиться в мою руку и не отпускать, пока не уснет».

Потом Катя влюбилась. Она была отличницей, но скатилась на тройки, бросила учебу на секретаря-референта. Параллельно роману у нее появилась компания друзей — зэков, несколько раз отсидевших на зоне.

«Многие хотели с ними дружить, они считались крутыми авторитетами. Нашей крышей. Мы пили вместе джин-тоник, вино. Моему парню не нравилось, что я с ними общаюсь. Это я сейчас понимаю, что он говорил правильные вещи, пытался защитить меня, а тогда мне казалось, что он не дает мне веселиться с друзьями. Его забрали в армию, а я забеременела от другого. Когда я была на седьмом месяце беременности, умер папа. Прямо на блатхате, где бухал. Я убивалась. Пока кормила ребенка грудью, не пила. Ждала, когда он подрастет, чтобы расслабиться. Мне был 21 год. Я могла не появляться дома несколько дней, мы шлялись по деревням, кабакам, я просыпалась в неизвестных компаниях. Физический страх, что со мной может что-то случиться, исчез».

Потом у Кати родился сын. Женщина выпивала в одиночку. Просыпалась, тянулась за бутылкой, засыпала, осушив до дна последнюю. Круглые сутки работал телевизор. Катя пила, чтобы «отключиться от жизни». Одного ребенка отправляла в школу, другого — смотреть мультики, а сама звонила кому-нибудь и просила привезти алкоголь.

«У меня были жесткие депрессняки, я доходила до определенной кондиции и переставала себя помнить. Дети говорили: «Мамочка, а давай ты больше не будешь». Я им постоянно врала, что это последний раз».

В какой-то то момент сестра рассказала Кате о центре в Волхове, где смогла вылечиться от наркотической зависимости. Катя долго сопротивлялась — не верила в Бога, а потом дошла до точки невозврата и собрала сумки.

«Пока не увидишь, кто ты есть на самом деле, не поймешь, что тебе нужна помощь Бога. Он-то все видит. И дает столько времени, сколько нужно. Хочешь куролесить — иди. Бог терпеливо ждет, когда ты захочешь прийти к нему сама».

Полтора года назад Катя прошла программу. Теперь она наставник, «свидетельствует» девочкам — рассказывает свою историю, объясняет, что выход есть.

«Я настолько благодарна тому, что со мной здесь произошло, что решила остаться. Когда человек понимает, что он становится нужным, востребованным, у него появляется стимул жить и помогать другим».

Мечтала вылечить маму

На часах два ночи, а Маша тонкими, почти детскими пальчиками медленно и старательно жмет на маникюрные ножницы. Из-под лезвия выходят разноцветные медальки: самому умному, самому внимательному, самому воспитанному.

Маша готовится ко дню рождению одной мамочки и ребенка, придумывает викторину и конкурсы. На кухонном столе развернут ватман. Маша вписывает туда поздравительное стихотворение:
«Когда ты не найдешь ни в ком поддержки,
Когда устанешь без любви,
Ты воззови к Христу в молитве,
он даст защиту на пути…»

Ира, которая должна приехать — тоже в числе именинников. Для нее Маша смастерила плакат в форме сердца с трогательными цветами из салфеток и туалетной бумаги. «Она, наверное, сейчас думает, что с одной зоны попадет на другую, — размышляет Маша. — Никуда не выйдешь, ничего лишнего не сделаешь. А у нее день рождения на носу, хочется свободного воздуха хапнуть, выпить, расслабиться».
Через четыре часа Маше вставать, отправлять дочь в сад, а потом идти убирать главный завод города.

Маше 27, но гости Центра обычно думают, что она старше всех: сильно сутулится, кашляет, сопит. Голос хриплый, тонкие, редкие волосы подобраны на затылке в пластмассовый крабик. От локтя до ладони — красная ссадина. Маша и не заметила, как натерла руку, пока отмывала стену на работе.

Отец рано умер, мама выпивала. Она была эпилептиком, запивала психотропные препараты алкоголем. Маша была привязана к маме, никогда с ней не ругалась. Мечтала выучиться на врача и вылечить маму. Когда ей стукнуло 14, маму лишили родительских прав — из-за «очередной пьянки». Девочку поместили в центр реабилитации для детей.

«Я когда уходила со школы, то разбила окна в кабинете директора. Они меня довели. Всю школьную жизнь я не поднимала глаз, заходя в класс. Меня все дразнили из-за того, что я была дочкой алкоголички, всегда плохо одета, а учителя это не пресекали».

В 16 лет Маша стала встречаться с парнем. Она и не подозревала, что он употребяет наркотики. Когда в очередной раз проходила медкомиссию — оформляла «санитарку» в ПТУ, выяснилось, что у девушки ВИЧ. Все мечты «пошли под откос». В том же году умерла мама. И Маша осталась одна.

Все следующие этапы жизни Маши были тщетными попытками завести семью. Маша сходилась с мужчинами, а потом сама разрывала отношения. Плодом несостоявшейся любви были трое детей. Один из них — с вирусом иммунодефицита.

«Ты любила кого-нибудь из своих мужчин?» — спрашиваю я.

«Это был материнский инстинкт. Я ужасно баловала своих мужчин. Хотела отдать любовь. А потом, когда проходил запал, говорила: «Ты должен». А он уже привык, что ничего не должен. Я в последнее время думаю о том, что такое любовь. Оказывается, в чем-то отказать человеку часто большее проявление любви, чем желание всегда отдавать».

Однажды Маша отправилась в реабилитационный центр, но долго там не продержалась. «Я думала, что смогу сама. Устроилась телятницей в колхоз. Нормально жила, пока опять дурость свою не проявила. Встретила мужчину. Забеременела. Аборт не захотела делать, хотя мне в бухгалтерии деньги предлагали. В больнице познакомилась с другим мужчиной и начала с ним жить. Потом и от него ушла».

Маше не на что было жить, и она добровольно отдала детей в детдом. Ушла в запой на две недели. Пыталась покончить собой. Она испугалась, когда однажды не смогла вспомнить, как попала домой. «Я могла убить кого-нибудь в таком состоянии или украсть что нибудь и не вспомнить», — говорит Маша. Девушка собралась и уехала в центр в Волхове. Благодаря стараниям его руководителя детей удалось вернуть в семью. Ире, которая должна приехать, тоже обещали помочь с этим вопросом. Ее старший сын сейчас растет в детском доме.

«Я разговаривала с небом все детство, думала, что папа там — мне его любви, наверное, не хватало. Пока была жива мама, я ходила в кружок самодеятельности, чувствовала, что этот человек меня любит. Когда мама умерла, родственники пытались мне помочь. Но я-то понимала, что не нужна им, они все делают напоказ, не искренне, чтобы я не позорила их.

В глубине души каждый человек хочет быть нужным. Детям, чужим людям, да хоть кому-нибудь. Ему это важно. Почему нет разочарования в Боге? Потому что никогда не кончатся люди, которым нужна будет помощь. Мы здесь одна большая семья. В трудных обстоятельствах люди становятся ближе друг к другу. Никто не побежит за мамочкой и не скажет: «Твой ребенок хочет в туалет», ребенка отведут, подмоют и натянут памперс, предназначенный для своего ребенка. Вот если бы женщин, рожающих на зоне, отпускали с детьми по УДО и отправляли в такие центры, можно было бы убить двух зайцев: не допустить рецидива у мамы и решить проблему сиротства».

Раз в две недели Маша постится и просит, чтобы у нее появилась семья.

Хотел стать бандитом

В Центре вместе с женой и детьми живет мужчина — 39-летний Паша. В день, когда должна была приехать Ира, его как раз избирают пастором.

В 97-ом, когда Паша уходил в армию, у него не было желания вернуться и устроиться на рутинную работу, он мечтал создать ОПГ. Паша служил в погранвойсках ФСБ, там же впервые попробовал ханку.

«Я хотел стать бандитом, — рассказывает мужчина. — Это была наша реальность, мы так жили. В армии я развивал навык владения оружием для того, чтобы применить его в личных целях, а не родину защищать».

Когда Паша вернулся из армии, почти все старые друзья отсидели свой срок. Он начал крутиться в компании воров в законе. Отвечал за оружие и взрывчатые вещества. Курировал ОПГ один из лидеров уголовного мира республики Коми — Юрий Пичугин (по кличке Пичуга).

«Мы были исполнителями, шестерками, — вспоминает Паша. — Контролировали лес, кафешки, службы такси. Там дань собери, то сделай. В кругу молодежи были авторитетами. Меня уважали. Я сейчас, когда созваниваюсь с ребятами, мне говорят «Павлуха, помнишь, у тебя были самые начищенные ботинки». Я любил независимо от обстоятельств выглядеть хорошо».

Тогда же Паша прочно подсел на наркотики и ночную жизнь. Однажды его чуть было не посадили. За драку с ножом. Вопрос удалось решить «по знакомству». В голову ударило ощущение безнаказанности и вседозволенности.

«Мы месяцами жили в казино с проститутками. Тогда на человека, который употреблял наркотики, не смотрели, как на опустившегося. Это было модно. Если человек мог достать наркотики, значит, он имел влияние, был частью элиты».

Когда началась война за сферы влияния, передел рынка, Паше везло. Его чудом не оказалось на месте, когда взорвалась машина и забили битами до смерти его начальника. Сейчас Паша понимает, что таким образом его защищал Бог.
Вскоре группировка распалась. Но сознание ее членов не менялось. Пустоту заполняли наркотиками и алкоголем.

«А что родители могли сделать? Меня с года воспитывал отчим — профессиональный картежник. Я другой жизни в детстве не видел — карты и блатота. Папа уходил на три дня, потом возвращался. И для меня это было нормой. Он понимал, что в каком-то смысле дурно повлиял на меня. Но что он мог сказать: «Сын, так не делай?» Он, когда приглашал моих друзей в гости, говорил им: «С меня дом, с вас — наркотики и бабы». Мы вместе могли накуриться, набухаться. Когда у меня что-то получалось в криминале, он считал это достижением. А мама — единственный человек, которая молилась за меня всю жизнь. Она сутками не спала, плакала и откачивала меня. Благодаря ее молитвам я до сих пор живу».

Покончив с криминальным прошлым, Паша перешел на дезоморфин. Родители тогда хорошо жили, и у него была своя квартира, куда приходили друзья и варили ведро «крокодила» за двести рублей. Однажды к нему в дверь постучался друг, с которым он в свое время употреблял, и сказал, что «выход есть — это Христос». Паша поехал в реабилитационный центр в 400 километрах от Сыктывкара. Пробыл там месяц, думал, что сможет выкарабкаться сам. Не смог. Вернулся домой и ушел в запой.

«Я за полгода превратился в бомжа. Все потому, что я ехал не Бога искать, а освободиться от наркотической зависимости. И я от нее освободился. Я думал, что этого достаточно для того, чтобы начать менять жизнь. И забухал. Мне стукнуло тридцать. Я ходил в рваном ботинке, откуда торчал носок, собирал по подъезду бычки».

В 2009 году друзья отправили Пашу в мужской центр «Милосердие» в Волхове. Там он покаялся, попросил прощения у Бога. Закончил восьмимесячную программу и так полюбил слово божье, что решил остаться при церкви.

«Когда ты помогаешь другим, чувствуешь, что участвуешь в божьем деле, — говорит Паша. — Чувствуешь себя нужным. Суть программы «Анонимные алкоголики» основана на религиозных ценностях. Последний, двенадцатый шаг на пути к исцелению звучит так: «Достигнув духовного пробуждения, к которому привели эти шаги, мы старались донести смысл наших идей до других алкоголиков и применять эти принципы во всех наших делах». В христианстве это называется великим поручением Христа.

Нужно всегда искать Бога. Я жив, пока вцепился во Христа. Пока признаю свою зависимость от него. Как только я допущу мысль, что у меня все в порядке, как только начну приписывать все заслуги себе — начнется мое падение, начало конца. Многие уходят из центра, думают, что они нормальные, раз прожили тут месяц и не укололись. В Священном писании на этот счет есть мысль: «Посему, кто думает, что стоит, берегись, чтобы не упасть». Если бы мы видели сердца друг друга, мы бы давно с ума сошли. Бог знает мои слабости, у меня их очень много. Чем ниже я на коленях, тем выше к Богу».

Он говорит это в тот день, когда должна была приехать Ира. Но Ира не приехала. Вроде согласилась приехать с ребенком, взяла купленный для нее билет. Но на поезд не села и перестала выходить на связь.

«Мы верим, что она нам еще позвонит, — говорит Паша. — Она теперь знает, куда ей можно обратиться. Бог не оставит, если уже начал работать с ее сердцем».

Но Ира не звонит. Наверное, как-то иначе представляет себе свое счастье.