«Я — богатая наследница»

Митя Алешковский: Когда вышла новость о вашем назначении директором Фонда, меня ужасно разозлили комментарии к этой новости. Вы еще ничего не сделали, а огромное количество людей уже готово вас распять. Причем людей хороших.

Ксения Соколова: Я привыкла к подобной реакции на некоторые свои действия. В чем причина — для меня, по большому счету, загадка. Это можно анализировать, но не хочется.

— Я знаю, вы — отличный интервьюер, в этом амплуа у вас прекрасная репутация. Но ваша репутация в плане управления для меня лично ограничивается двумя последними проектами. Вы куда-то баллотировались…

— В Государственную Думу. Но это было никак не связано с управлением.

— Понятно. И вы руководили журналом «Эсквайр».

— Не руководила.

— Вы были главным редактором.

— Мне сделали такое предложение, о моем назначении было объявлено, но по ряду причин оно фактически не состоялось.

— Понятно. Но у вас какой-то опыт управления есть? Почему вы думаете, что можете управлять благотворительным фондом?

— Я так не думаю. И признаюсь честно, именно так я ответила людям, которые мне предложили возглавить организацию «Справедливая помощь»: «У меня нет опыта не только управления благотворительным фондом, у меня нет опыта управления чем-либо, кроме собственных журналистских проектов». Я довольно долго занималась серьезной репортерской работой, и каждый большой репортаж — это проект, который ты, как автор, должен придумать, организовать и осуществить. Но это не менеджерская работа. Благодаря долгому опыту в журналистике я умею очень быстро разбираться фактически в любой теме. Четко понимать ситуацию. Вычленять самое важное, делать выводы и т.д. Но любой репортаж в итоге сводится к тому, чтобы сделать свою работу, потом тему закрыть и перейти к следующей. Это я хорошо умею. Кроме того, у меня высокая обучаемость и IQ — 158…

— Класс!

Ксения СоколоваФото: Антон Карлинер для ТД

— Руководство фондом — это забег на длинную дистанцию. И такого опыта у меня действительно нет. Тем не менее, я решила, что попробую. Президентами благотворительных фондов не рождаются. Та же Лиза создала «Справедливую помощь» не потому, что до этого была эффективным менеджером. В этом деле все-таки более важно какое-то другое качество или комплекс качеств. С точки зрения управления в фонде придется перестроить систему работы, создать структуру, по-новому организовать процесс. Сейчас фонд — это совсем небольшая команда людей, которые работали с Лизой и продолжают эффективно работать. Первое, что я им сказала: «Ребята! Я не знаю, как вы все это делаете». Они сказали: «Окей, мы тебя научим». Разумеется, я буду привлекать специалистов, профессионалов, просить опытных в сфере благотворительности людей меня консультировать. Мне предстоит учиться, учиться и учиться. Если бы не абсолютно экстраординарная ситуация, если бы не Лиза, я в жизни бы не стала ничем подобным заниматься.

— А вы сами благотворительностью занимались? Как человек?

— Занималась только для Лизы, для ее Фонда. У нас была личная дружба, и я старалась ей помогать, но никогда это не афишировала.

— Почему не афишировали?

— А зачем это афишировать?

— Вы считаете, что благотворительность не должна быть публичной?

— Я об этом просто не думала. Мне так было удобно, я не хотела, чтобы кто-то это знал. Лиза была моим тайным убежищем. Мне рядом с ней было так хорошо, что я пользовалась любой возможностью пообщаться. И, конечно, я не могла прийти с пустыми руками, я всегда что-то делала, давала, приносила. По мере профессионального роста росли и мои возможности, связи. Я выполняла ее поручения: например, поторопить чиновников, получить какую-то важную, решающую подпись, как было, например, с Домом милосердия, найти ей новую машину, взамен развалившейся от старости, помочь с организацией аукциона и т.д.

Я помогала именно Лизе, потому что считала ее совершенно экстраординарным человеком и очень дорожила ею, как другом. Об этой нашей дружбе никто и не знал вплоть до 2014 года, когда я, как мы с ней шутили, стала ее теневым пресс-секретарем в связи с травлей из-за ее поездок на Донбасс.

— Мы с коллегами обсуждали этот наш с вами предстоящий разговор и пришли к такой страной мысли: мы все знали Лизу много лет, но никто толком-то не мог понять, чем занимается Фонд. То есть Лиза равнялась Фонду. Лиза собой олицетворяла Фонд.

— Так и было.

— Но чем он занимался конкретно?

— Я это хорошо знала. Первое интервью с Лизой я сделала, кажется, в 2011 году. Получилось так. Я всегда старалась ее вытаскивать в красивые места, хорошие рестораны, потому что видела, что человеку не хватает просто нормального мира. И вот я пригласила ее в очередной раз обедать. Она ответила: «Я не могу, хороню бездомного». Я спросила: «Кого хоронишь? Почему ты?» В ответ она мне стала рассказывать, что постоянно своих бездомных хоронит, потому что иначе их бросают в яму в полиэтиленовых мешках на спецучастке кладбища. Я про жизнь бездомных тогда ничего не знала, была ее рассказом потрясена, предложила: «Расскажи мне подробно, давай напишем про это». И она стала рассказывать. А я привыкла системно все усваивать. И стала расспрашивать про фонд, количество пациентов, как все работает и т.д. Лиза рассказала, что у нее около 200 паллиативных больных на дому, которых она посещала лично. Она говорила: «Я приезжаю к ним, когда они умирают, и они умирают у меня на руках». Она рассказывала очень страшные случаи…

— То есть, по сути, Фонд был юридическим тылом Лизы Глинки? Лиза чувствовала, где прорвало, она туда идет, а Фонд за ней?

— Есть две направления деятельности фонда. Постоянное — это бездомные, бедные, малоимущие и паллиативные пациенты. На Павелецкий вокзал по средам как ездила машина 10 лет, так и ездит. Малоимущим дают деньги, бездомных кормят и оказывают им медицинскую помощь, восстанавливают документы, хоронят. Паллиативные пациенты на дому — сейчас это в основном не онкологические больные. Второе направление — это экстренные проекты, работа фонда в местах катастроф, стихийных бедствий и т.д. Эту деятельность Лиза начала в 2010 году с помощи пострадавшим от пожаров. Потом было наводнение в Крымске. Потом война. Сейчас «экстренные» направления — это помощь детям Донбасса плюс Сирия.

— Это тоже оформили как программу?

— Да. Мы продолжим сирийский проект так, как хотела Лиза. Для нее война стала очередным стихийным бедствием, самым страшным из них. В 2014 году Лиза впервые попала в Донецк по линии Комитета по правам человека. Там она увидела самых обездоленных: маленьких детей с тяжелейшими диагнозами, оказавшихся в эпицентре войны. Она начала с того, что вывезла больных детей из Дома ребенка в Харьков, потом были раненые и тяжело больные дети, которых она вывозила с родителями в Россию. В общей сложности Лиза вывезла около 500 детей. И фонд будет продолжать их вывозить. Идет война, и конца этому не видно.

Ксения Соколова и Митя АлешковскийФото: Антон Карлинер для ТД

— А что сейчас происходит в Фонде?

— Работа в штатном режиме.

— А кто чем занимается? В Фонде сколько человек?

— В штате Фонда 14 человек. Это основной состав, плюс волонтеры. Фактически основную работу делают пять человек. На попечении фонда паллиативные пациенты, малоимущие, бездомные, проект «Вокзал по средам». В конце января уже без Лизы прошла очередная эвакуация детей из Донецка, привезли 13 детей, если я не ошибаюсь. Летали в Сирию совместно с Фондом Евгения Примакова «Российская Гуманитарная миссия». То есть все идет по плану.

— Понятно. А какие направления вы сохраните?

— Все.

— То есть будете ездить в Донецк? И в Сирию?

— Будем.

— Вы лично?

—Да. 3 марта лечу, уже документы готовим, формируем груз.

— Куда летите?

— В Донецк рейсовым самолетом, обратно на борту МЧС с детьми.

— И что вы с этими детьми будете делать здесь?

— Существует государственная программа, «Постановление 1134», которое подписал Путин по инициативе Лизы в 2014-ом году, после ее выступления на заседании Президентского Совета. Лиза сказала тогда: «Прежде чем вы перейдете к обсуждению вещей, которых я абсолютно не понимаю, я вам сейчас расскажу, что в Донецке находятся больные, тяжело раненые, безрукие, безногие дети… Если их сейчас не забрать, они умрут». Она предложила сформировать «поезд милосердия». Поезд ей не дали, но ее речь сильно подействовала на Володина, который стал ей активно помогать. В результате Путин подписал «Постановление 1134» о том, что эвакуированных с территорий самопровозглашенных ДНР и ЛНР, где идут военные действия, детей оперируют, лечат и реабилитируют в России за государственный счет. Частично реабилитируют. Сейчас поймете, почему это важно.

На сегодняшний день логистика такая. Борт МЧС прилетает в Ростов, мы забираем детей с родителями из клиник Донецка и везем к самолету. Борт летит в Москву, где его ждут «Скорые», каждая забирает конкретного ребенка в больницу, где для него готово место. Детей за государственный счет оперируют, лечат и частично реабилитируют. Это Постановление не распространяется на стопроцентную реабилитацию. За эвакуацию, реабилитацию, протезирование, дальнейшее лечение, если оно нужно, платит Фонд.

Ксения СоколоваФото: Антон Карлинер для ТД

— А вот одна из тех вещей, которая была всем известна, но которую неприлично считалось обсуждать с Лизой: потом этим детям или их родителям предлагалось писать заявление в Европейский Суд по правам человека…

— Я об этом пока ничего не знаю.

— Понимаете, эти люди будут потом использованы в политической деятельности какой-то одной из двух сторон конфликта…

— Кто именно предлагает им писать в Европейский Суд?

— Следственный комитет. Вы видите в этом для себя моральную проблему? То есть вы вывозите оттуда какого-то человека, ребенка, здесь его лечат, оперируют, но потом используют как свидетеля жестокости украинских карателей…

— В данном случае я выступаю как продолжатель дела Лизы. А у нее была на этот счет очень четкая позиция: если погибает ребенок, если вопрос стоит так, что если его не вывезти, он умрет, то чтобы его спасти, надо привлекать и использовать кого угодно — черта, дьявола, Гитлера, Сталина…

— Спасибо вам большое за эти слова. Я все время это говорю.

— Она очень четко мне это проговорила в том самом интервью в 2014 году, когда ее травили как «путинскую святую». Эта позиция тогда не была на сто процентов моей. Но то интервью стало и для меня краеугольным, оно многое изменило в моей жизни. Сейчас я руководствуюсь этим же принципом — давайте сначала сделаем все возможное, чтобы эти дети остались живы. Пусть потом — живые и здоровые — куда хотят пишут и что хотят делают. Но только пусть живут.

— Я правильно понимаю, что вам, в принципе, без разницы, кому их отдать, главное, чтобы спасти?

— Мне совершенно без разницы, кому их отдать, если я буду уверена, что отдала туда, где их спасут. Сейчас их спасают в России. В процессе эвакуации задействовано сразу несколько министерств плюс Следственный комитет. Завтра, кстати, мы туда идем на совещание именно по этому вопросу. Такие совещания происходили регулярно, Лиза на них присутствовала. Сейчас цепочка, выстроенная ей, работает безупречно. Чтобы ее отладить, понадобилось два года.

— 14 февраля, в День Святого Валентина, вы заявили, что, помимо того, что вся деятельность Фонда будет сохранена, вы ее еще и расширите. Каким образом?

— Лиза аккумулировала такое количество ресурсов, которые сейчас могут помочь деятельность фонда существенно расширить. Например, она хотела сделать больницу для бедных. Это была ее мечта. И здание, где сейчас находится Дом милосердия, и где живут дети из Донецка, планировалось как раз использовать под больницу. Понятно, что сейчас здание не может стать больницей, и нужно новое здание. Я об этом говорила с чиновниками соответствующего уровня, они готовы идею поддержать.

— То есть государство это сделает? Или государство вас поддержит?

— Государство, надеюсь, поддержит. Я думаю, это может быть какая-то новая форма сотрудничества государства и частных жертвователей, потому что это очень дорогая история. И мало того, что просто дорогая, она нуждается в постоянном финансировании. Но сейчас, я считаю, надо пользоваться тем, что чиновники хотят увековечить память Лизы. Вместо того чтобы ставить памятники, вешать мемориальные доски, называть Лизиным именем все, что возможно, нужно сделать то, что о чем мечтала Лиза, что она хотела создать.

Кроме того, мне кажется, еще одно перспективное направление для фонда — «медицина катастроф». Я как журналист, работавший в Беслане и горячих точках, своими глазами видела, что когда происходит большая трагедия, нужны силы моментального реагирования. Понятно, что на катастрофу все, кто нужно, приедут. МЧС, военные медики и т.д. Но пока большие силы развернутся, маленькие мобильные бригады уже могут начать помогать… Вы, как создатель благотворительного фонда, все это лучше меня знаете. Можно было бы организовать такие мобильные бригады в составе Фонда или на аутсорсе — извините за этот бизнес-термин — в сотрудничестве с МЧС, медиками, военными…

— Ни у кого пока не получалось.

— Почему?

— Бюрократия, политизация деятельности…

— Смотрите, что делала Лиза в таких ситуациях, и почему у нее получалось. Она все эти правила презирала. Она брала этих мужчин — генералов, высоких чиновников — целеустремленностью и обаянием, делала их буквально своими адептами, они до сих пор находятся под ее магией. Она звонила напрямую министрам и прочим начальникам, если ей что-то было нужно. Звонила и требовала. В принципе, мне этот подход близок. Как журналист, я применяла тот же метод — если надо было решить какую-то проблему или достать то, чего другие не могут, я находила доступ к первому лицу и старалась решить вопрос. Если удавалось пробиться и пробить стену, то действительно все получалось. Так устроена Россия.

Ксения СоколоваФото: Антон Карлинер для ТД

— Слушайте, я вижу, вы — прекрасный джиарщик!

— Это правда.

— Но Лиза-то сначала выстроила отношения с обществом, а потом начала выстраивать отношения с властью. Из ваших слов следует, что вы будете работать с властью в первую очередь, а с обществом…

— Я человек не глупый и приблизительно понимаю, какие чувства вызываю в среде благотворителей и части общества в своей новой, весьма неожиданной роли. Но врать и изображать из себя кого-то другого я не собираюсь. Я хочу сказать прямо: я — дилетант. До сего момента я не имела отношения к профессиональной благотворительности. Но я готова учиться! Организацию «Справедливая помощь» мне пришлось возглавить в результате трагических, кошмарных лично для меня событий. Фактически, это моя дань личной дружбе, может, самой важной, главной в моей жизни. Получается, что я в какой-то мере стала наследницей Лизы. Причем очень богатой наследницей! Мне достался Лизин капитал общения с обществом, огромный кредит доверия со стороны людей. Я могу сказать абсолютно честно: мне с властью общаться привычнее. У меня не было опыта взаимодействия напрямую с обществом, за исключением, пожалуй, короткой избирательной кампании, когда я баллотировалась в Думу от Партии Роста. Поэтому я решила начать с того, что делала в журналистике, — а именно ознакомиться с предметом лично.

— То есть на вокзал поедете?

— Эту фразу вы у меня сняли с языка! Поеду на вокзал.

— Будете ездить каждую среду или?..

— Не думаю, что каждую… Потому что есть какие-то физиологические вещи, я просто не знаю, как организм отреагирует. Я, например, боюсь вида крови. Лиза была врачом, а я совсем никакой не врач.

— Рассказывали, что Лиза, когда к ней привозили грязного, описанного, обкаканного бездомного, ложилась на каталку рядом с ним, обнимала его, целовала и говорила: «Не беспокойся, дорогой мой, любимый, все будет хорошо».

— Да-да-да. Все примерно так и было.

— Но вы готовы к этому?

— Нет.

— Не готовы???

— Нет, я не буду так делать, я не могу. Я вам уже говорила, что считаю Лизу совершенно уникальным человеческим существом. В ней была гениальность. Гениальность доброты и сострадания — по-моему, вообще высшая форма гениальности. Понимаете, она вообще не брезговала, и эта небрезгливость была совершенно органично в нее встроена. Она не брезговала никакими бомжами, вонью, кровью, то есть, эти вещи ее вообще не останавливали. Она с бездомными возилась, и было полное ощущение, что это ей доставляет удовольствие. И чем больше она возится, тем больше у нее сил. Я, конечно, такое повторить не способна. Более того, я не знаю человека, который был бы способен. Я помню, например, как она рассказывала про бездомного, что вот, мол, «мы его привезли оперировать, его везут на каталке, а с него сыплются опарыши». Я ей говорю: «Знаешь, прекращай тут про опарышей. Потому что я сейчас умру, или меня стошнит». А она так увлеченно, с улыбкой говорит: «Ты не понимаешь, опарыши — это очень полезные существа, они уничтожают такой-то гнилостный слой, делают полезную работу». Короче говоря, это отношение нельзя сыграть, нельзя имитировать. Это не язык, который можно взять и выучить. Надо быть таким уникальным человеком, как Лиза. Я — совершенно другой человек. Тем не менее, я считаю, что должна лично видеть и досконально знать, что это за работа. Спустя месяц я должна отвечать на ваши вопросы не так, как сейчас, а уверенно, потому что уже была в Донецке , была на вокзале, уже съездила к нашим пациентам и знаю, какой продуктовый набор выдают какому бедняку и т.д. Раз уж я этим занялась, я должна все понять и увидеть. И я буду это делать, раз подписалась.

— А будете ли вы на фоне всего этого продолжать заниматься политикой?

— Нет. Мой политический проект закрыт. Во всяком случае, пока я занимаюсь фондом. Это было одной из деклараций Лизы, что она — вне политики.

— При этом она всегда дружила с политиками. Ей помогал Миронов, она дружила с Прохоровым.

— Да, она дружила и в хорошем смысле их использовала. Но сама она была от политики далека. Если вы начинаете заниматься политикой, то уже не можете уверенно и однозначно ответить на вопрос: «Как вы относитесь к тому, что Следственный комитет заставляет детей и родителей писать в ЕСПЧ?» Вы не можете сказать — я вне политики, я детей спасаю.

— У меня для вас есть еще только один вопрос. Вы сказали, что для вас этот проект — на долгую дистанцию. Вы готовы кардинально изменить свою жизнь? Вы понимаете, что эта деятельность вынудит вас ее изменить? Речь не идет о том, чтобы переехать в квартиру попроще, а о том, чтобы изменить взгляды, по-другому смотреть на вещи…

— Я не считаю, что мне надо менять взгляды. Мне кто-то написал после назначения: «Держись, то, что ты на себя взвалила — это ад при жизни». Я совершенно так не считаю, помогать людям — это никакой не ад. Ад для меня — совсем другие вещи. У меня есть качество, которое я всю жизнь стремилась в себе подавить, законсервировать, избавиться от него. Я очень сильно чувствую человеческую боль и горе. Это, наверное, пафосно звучит, но не знаю, как сказать понятнее. Весь успех моих интервью держался на том, что я глубоко чувствовала собеседника и особенно его болевые точки. И если человеку напротив было сильно больно, я сама могла заболеть. В буквальном смысле. Например, после командировки в Беслан так и случилось. Зная это свое опасное для жизни качество, я долгие годы потратила на то, чтобы себя сбалансировать, чтобы с одной стороны не стать черствым человеком, а с другой — не впадать в ступор каждый раз, слушая очередную историю человека, пережившего личное горе, войну и т.д. Это качество можно, наверное, назвать сверх-эмпатией. У Лизы оно тоже было. Возможно, это нас и роднило. Только ее сверх-эмпатия не убивала, а, наоборот, давала силы еще больше всем помогать. Она просто бросалась туда, где самый ужас. Я так не могу, но кое-чего добилась. Могу сохранять хладнокровие практически в любых условиях. Я хочу помогать и располагаю на сегодняшний день для этого значительными ресурсами и отличной командой. Хотя правильнее сказать, что команда располагает мной. Они сами решили ко мне обратиться с предложением возглавить фонд.

— Это была их инициатива?

— Именно. Я хочу это подчеркнуть, потому что поняла по реакции людей, близко с ситуацией не знакомых, что многие считают, что я предложила свою кандидатуру. Это совершенно не так. Я просто сразу после катастрофы предложила помощь. Предлагать себя в качестве директора фонда мне бы в голову ни при каких обстоятельствах не пришло. Ко мне обратился сначала Глеб Глебович Глинка (муж Лизы), потом сотрудники фонда и сказали: «Мы бы хотели, чтобы это была ты». Это было для меня полной неожиданностью. Но я не нашла сил сказать им «нет».

— А вы хотели сказать «нет»?

— Я уже сказала «да».

— А разум-то что вам говорил?

— Не разум говорил, а скорее, осторожность, любовь к комфорту, прежде всего душевному, который нелегко мне достался. Кроме того, пришлось побороть нежелание брать на себя огромную ответственность. Осторожность и практичность конечно, предостерегали: «Держись, Ксения, подальше от всего этого»… Тем не менее, я выбор сделала. Все, точка. Поздняк метаться.