Как в двадцать лет примерить на себя восемьдесят
В одной из самых «старых» стран мира о старости говорить не принято. Хотя пожилых людей в России сейчас примерно треть, и это самый высокий показатель за всю историю страны. Чего уж там: наряду с темой денег вопрос возраста воспринимается как болезненный даже в самых продвинутых кругах. Но если в Европе, где число пожилых также неуклонно растет, для них работают клубы по интересам, специальные туристические агентства и даже службы знакомств, то у нас жизнь после выхода на пенсию автоматически заканчивается. О старости стараются не упоминать. Общую тенденцию, как это обычно бывает, отражает и искусство. Если в литературе за всех «отдувается» одна Людмила Улицкая, то отечественных фильмов вроде «Любви» Михаиля Ханеке или «Одного года» Майка Ли в прокате нет и не предвидится. Что уж говорить о театре, где нынешних артистов в возрасте предпочитают именовать мэтрами.
Возраст указан
Это не значит, что тема возраста полностью изгнана с подмостков, но даже в таких откровенно тематических спектаклях, как «Пристань» Р. Туминаса в театре имени Е. Вахтангова или «Юбилей ювелира» К. Богомолова в МХТ вещи все равно не называют своими именами, и немолодые звезды играют своих ровесников с таким видом, будто им самим слегка за сорок. Это такая тюзовщина наоборот: если в плохом детском театре главное — не признать в зайчике или лисичке травести предпенсионного возраста, то здесь главное — ни в коем случае не поставить знак равенства между актером и его не самым молодым персонажем, ведь старость ассоциируется у нас не с мудростью и временем подведения итогов/исполнения желаний, а с болезнями, одиночеством, нищетой и смертью.
В этом контексте смелость Международного фестиваля-школы современного искусства «Территория» вызывает уважение. Спектакль «До и После», созданный совместно с Благотворительным фондом поддержки деятелей искусства «Артист» и Театром наций на средства Сергея Орлова и Владимира Смирнова, Благотворительного Фонда «Образ жизни» и Центра «Благосфера», уже самим своим названием отсылает зрителя к «неудобной» теме. Речь пойдет о стариках: помимо их имен, фамилий, профессий в программке указан также и возраст, причем около одной из фамилий значится не только год рождения, но и год смерти (2016). Понятно, что чем дольше будет жить спектакль, тем больше печальных уточнений появится.
Драматург Михаил Дурненков и художник Ксения Перетрухина (в центре)Фото: Игорь Матей/TERRITORIЯ
Но авторы (драматург Михаил Дурненков, режиссер Дмитрий Брусникин и художник Ксения Перетрухина) не боятся такого развития событий. Их спектакль о том, что смерть не страшна, а жизнь — прекрасна. Эта мысль не произносится вслух, но витает над каждым из пяти домиков, в которые приглашают зрителей юные артисты. Да-да, вы не ослышались: восьмидесятишестилетнего артиста Театра Советской Армии и девяностооднолетнюю актрису Театра имени Гоголя, восьмидесятилетнюю сотрудницу пошивочного цеха Театра Оперетты и ее ровесницу, начальницу женского костюмерного цеха Большого Театра, артиста театра имени Пушкина 1934 года рождения и его супругу, арфистку из «Москонцерта», играют совсем юные студенты Школы-студии МХАТ.
Личное дело
Перед нами вербатим. Это не пересказ биографии, не жизнеописание, не панегирик и не актерский этюд. Это личное впечатление каждого из начинающих актеров об актере пожилом (а также костюмере, директоре, режиссере — человеке театра, одним словом), щедро приправленное песнями, анекдотами и юным задором. Около домиков выстраиваются очереди, и услышать все истории за один раз решительно невозможно, тем более, что некоторые рассказываются в доверительной, интимной обстановке, тет-а-тет.
Вместе все — и зрители, и актеры — оказываются лишь в самом начале («до» спектакля, когда им поют речитатив о вкусном пироге) и в самом конце («после»), когда их усаживают в зале, чтобы показать черно-белые фотографии персонажей. Это спектакль про одиночество, про то, что перед лицом смерти ты всегда один, независимо от того, есть ли у тебя семья и дети. Он про то, что в итоге неважны карьера, заслуги перед отечеством, звания и регалии. Удивительно, как убедительно удается донести эти простые мысли совсем еще подросткам, которые, по идее, должны думать ровно противоположное. Может, и вправду чудо творят личные встречи с собственными «героями», походы в гости и поездки на дачу, помощь по хозяйству и разговоры до поздней ночи?
В этом спектакле нет бутафории и реквизита, сценические костюмы сведены к минимуму (шаль, бабочка, скромный шейный платок). Но в нем есть атмосфера — гостей, уютного дома, семейного быта. Это очень простой и очень правильный спектакль, доказывающий, что за социальным театром будущее. И пафос его сводится не к пустому нравоучению («старикам везде у нас почет»), а к банальному, казалось бы, призыву слушать и слышать других, не замыкаться в себе и не бояться открываться. Не знаю, мог ли получиться спектакль таким пронзительным, если бы актеры не познакомились предварительно со своими персонажами и не «поработали» волонтерами, но главное, что открытия их были, скорее, человеческого, чем творческого характера. О чем ребята охотно говорят и сами, не стесняясь признаваться в том, как сложно им было по ходу репетиций.
Разговор наедине
Анжелика Катышева, исполнительница роли Нины Валентиновны Веселовской, актрисы театра Станиславского и театра Киноактера: «Наши кураторы предложили нам с героиней сначала посмотреть друг на друга, а потом уже решать. Нина Валентиновна согласилась, хотя так до конца и не понимала, как я буду рассказывать ее историю, как “вставлю” ее портрет в спектакль».
Саша Золотовицкий, исполнитель роли Владимира Емельяновича Захарова, директора Большого зала Московской консерватории: «Владимир Емельянович мне “достался”, потому что я увлекаюсь музыкой, но, если честно, до музыки так и не дошло. Сначала я вообще был недоволен результатом. На первых наших встречах он пошел по протоптанной дорожке: если послушать другие его интервью, он и мне говорил то же самое. Так что приходилось продираться сквозь дебри, бороться с устоявшейся картиной мира, которая обычно бывает у пожилых людей».
Анжелика: «Я даже в конце показала Нине Валентиновне свой текст, потому что боялась, что расскажу посторонним что-то лишнее и личное».
Анжелика Катышева (слева) во время спектакляФото: Игорь Матей/TERRITORIЯ
Саша: «Текст своего монолога я Владимиру Емельяновичу не показывал. Если честно, мне очень страшно, потому что тексты других ребят более безобидные. А мой не злой, но все равно очень личный. И я знаю, что ему было некомфортно, когда я некоторые вопросы задавал. Чем адекватнее человек, тем страшнее ему рассказывать о себе».
Анжелика: «Нина Валентиновна очень интеллигентна, но держит тебя на большом расстоянии, близко не подпускает. Когда я задавала ей вопросы, мне все время казалось, что я чересчур навязчива, могу ее обидеть. Мне было сложно спрашивать про ее семью, и из разговора я быстро поняла, что она не хочет рассказывать про мужа».
Саша: «Собственно, вся моя сцена построена на том, как я подступаюсь к этому человеку. Мне кажется, я так его до конца и не осознал: ощупал, но не дотронулся. Конечно, он фанатик своего дела. И когда я спрашивал его про личную жизнь и взаимоотношения с семьей, он говорил, что больше всего времени проводит на работе, где ему хорошо, и откуда он не выходит. Мне было интересно пойти к нему домой, но мы встречались исключительно в консерватории. Он возражал против того, чтобы я пришел домой, хотя изначальный смысл проекта был в том, чтобы мы помогали, приносили продукты, убирали. Но Владимир Емельянович не немощный, он абсолютно самодостаточный: может спокойно сходить в магазин, помыть окна и т. д. Ему девяносто лет, но он действительно бодрый — не в банальном смысле слова, а в ментальном, он адекватный, современный, понимающий. От него возникает ощущение опыта, а не старости. Он помнит всех по именам, со всеми здоровается, часто путешествует».
Анжелика: «Нина Валентиновна из тех актрис, которые не любят тусовки. Мы с ней очень похожи, я такой же стопроцентный интроверт. Тоже не могу специально куда-то звонить, отправлять анкеты, ходить на кастинги. Ее признавали самой красивой актрисой СССР, ее Дашу из “Хождения по мукам” до сих пор обсуждают на кинотеатре.ру, а она ничего об этом не знает».
Саша: «Я приходил к нему в Большой зал консерватории, задавал вопросы, но лучший материал я собрал в кафешке неподалеку. В Большом зале Владимир Емельянович восседал как король и вещал. А в кафе — совершенно изменился. Поменялись пластика, поза, голос, взгляд, даже по телефону он говорил иначе. Если честно, я пошел напролом: стал задавать не самые удобные вопросы вроде того, жалеет ли он о чем-нибудь. В кафе я начал расспрашивать его о важных вещах, и это мне помогло».
Анжелика: «Нина Валентиновна должна сегодня прийти на спектакль, и я не знаю, как она отреагирует. Мне сложно представить, что она придет, сядет около меня и будет слушать собственный текст в моем исполнении. Возможно, ей вообще не понравится, что я про нее рассказываю. Хочу только, чтобы у нее не было ощущения, что я ее предаю. Если честно, мне даже страшно, я ведь никогда не могла ей объяснить, как спектакль сделан».
Саша: «Это жуткая ответственность — говорить человеку правду».
Анжелика: «Когда у нас на показе были Светлана Светличная и Светлана Немоляева, они не поняли, почему мы показываем взрослых людей, почему мы вообще эти истории рассказываем, они начали нас проверять, расспрашивать и т. д. И потом еще между собой все это обсуждать».
Саша: «Владимир Емельянович был на премьере, но не попал ко мне, потому что я очень нервничал и просил его не приводить. Зато у меня “в гостях” была Светлана Немоляева, которая выводила меня из себя. Она очень жестко со мной разговаривала. В какой-то момент я ее спросил, как она себя воспринимает (есть у меня в монологе такой вопрос), она ответила что-то очень общее, я рассердился и стал с ней полемизировать. В конце концов не выдержал, сорвался, закончил текст раньше времени, попрощался и ушел».
Саша Золотовицкий во время спектакляФото: Игорь Матей/TERRITORIЯ
Анжелика: «У меня есть еще второй диалог, там такая веселая героиня, все рассказывает, частушки поет, болтает. Я нашла как бы две свои стороны: Нина Валентиновна — это мои проблемы, а Алла Васильевна с ее прибаутками и рассказами — другая часть моего “я”.
Вообще, мне кажется, что я не в свое время родилась. Мне мама постоянно о прошлом рассказывает. О том, как в магазинах ничего не было, все покупали одинаковые кофточки и перешивали каждая по-своему. А я покупаю что-то в “Zara”, а потом все в этом ходят… Я очень люблю советские фильмы, в них актерам всегда веришь: веришь, что рабочий — это рабочий, а священник — это священник».
Саша: «Для меня это не первый вербатим с участием пожилого человека. В прошлом году мы ездили по “Транссибу”, чтобы сделать спектакль о жизни в России. И за месяц до поездки Брусникин дал нам задание — походить, пособирать истории по Москве. Я собрал целых четыре, они до сих пор мои самые любимые, и одну из них рассказывал мой учитель физики Николай Васильевич (самое смешное, что он действительно очень похож на Гоголя). Так вот, он во время разговора вдруг признался, что не верит в бога, и у него получился какой-то невероятный монолог. Думаю, ему очень важно было высказаться, потому что никто этим вопросом до этого не интересовался. Наш менталитет не провоцирует на искренность. Ему было некому сказать, а сказать было нужно. Мне вообще кажется, что самым главным для всех, кто участвовал в “До и После”, было выговориться — возможно, в последний раз. Рассказать всю эту повторенную двести раз ерунду про то, как они играли Чацкого и пили с Ефремовым, а потом подвести итог. Все эти старики одиноки, и пусть у них нет депрессии, и им не нужно к психиатру, им все равно хочется выговориться».
Владимир Емельянович Захаров, директор Большого зала Московской консерватории, советник по концертной работе при ректорате Московской консерватории.
До спектакля: «Я не знал, что Саша меня играть будет. Мне очень интересно, как он это сделал. Текста я в глаза не видел. Интервью у меня миллион раз брали, но тут все было по-другому. И вообще, я впервые стал героем спектакля. Я говорил с ним как со студентом, как с театральным человеком. У нас все было просто и понятно сразу, много встреч не потребовалось, ведь скрывать мне нечего».
После спектакля: «Саша кое-что в тексте, конечно, придумал, но я уж на это не обращал внимания. Только вот, в чем свобода после шестидесяти, он так и не раскрыл. Я имел в виду свободу передвижения, — если б я начал путешествовать лет на двадцать раньше, то было бы гораздо лучше. А в остальном все хорошо. Саша молодец, постарался».
