Лет 20 назад старший брат рассказывал мне, как следует воспринимать акционное искусство, и почему людей, которые бегают голыми на поводке, пытаются совершить коитус на постаменте памятника Пушкину или испражняются перед картиной Ван Гога, вообще можно назвать художниками.
Стыдоба невыносимая
Если предельно сконцентрировать идею искусства, то оно призвано возбуждать в человеке эмпатию. Тот, кто взаимодействует с предметом искусства, переживает гамму чувств, которую думал передать творец. Трепет, удивление, восхищение, божественный восторг, умиление и все такое прочее. Каким образом он этого достигает — вопрос второй. Так вот, современные художники ставят перед собой задачу вызвать чувства, которых не было в прежней палитре искусства. Например: отвращение, презрение, стыд, вину и все прочее. Люди смотрят, как человек публично пытается совокупиться со своей женой, и при этом у него ничего не получается — и гамма чувств у зрителей и есть цель этой акции.
Звучало это все даже и логично и мне запомнилось, хотя акционное искусство я так и не полюбила. Зато вдруг вспомнила это рассуждение, когда впервые увидела британский сериал «Офис» с комиком Рики Джервейсом. В течение каждой серии перед вам разворачивается бесконечно тянущееся действо, похожее на реалити-шоу: малопривлекательные и очень скучные люди маются бессмысленной дурью, типа построения пирамиды из скрепок, ведения бессмысленных разговоров и прочего ковыряния в носу. Все это с паузами, длинным кадром и почти без монтажа. Во главе этого планктона — босс, глупый, неловкий, нарциссичный и нелепый одновременно. С первых минут ты погружаешься, как в чан с укусом, в состояние неловкости и стыда за его слова и действия. Одновременно это смешно каким-то безнадежным образом и порой — до гомерического хохота, из которого ты вновь возвращаешься в невыносимую стыдобу.
Герои сериала «Офис», Рики Джервейс в центреФото: Collection Christophel/East News
Это захватывало какие-то доселе дремавшие эмоции. И напоминало некоторые моменты из фильмов Вуди Аллена, но только там ты все же наблюдал за неловкостью персонажей из безопасного партера, с добродушным смехом и на дистанции. А тут ты словно сам переселился в Вуди Аллена и смотришь кино его глазами невротика, которого бросает то в ужас, то в стыд, то в презрение.
Это было очень непривычно и ни на что не похоже, как тайский суп том-ям. Это было странно-привлекательно.
Надо сказать. что «Офис» все же быстро наскучил — без сочувствия героям быстро выгораешь. Но со временем появились картины, которые абсорбировали это новое эмоциональное направление и превратили в настоящее искусство, безо всяких скидок на особый концепт.
Тонкокожий мизантроп
Например, пять сезонов «Луи» (Louie), где в роли продюсера, сценариста и главного героя выступает Луи Си Кей, самый гениальный и скандальный стенд-ап комик современной Америки. Сериал формально не закончен, но никто не знает, будет ли продолжение.
Я обожаю Луи. Иногда я готова выдрать его дурацкую рыжую бороду, так он бесит. Представьте, что ваш любимый друг, сын или бойфренд в очередной раз проспал собеседование, залил клавиатуру и соседей, потерял билеты на концерт, постеснялся сделать предложение — и вот вы рычите и стонете в бессилии своей привязанности. А в следующую минуту он вдруг улыбается так, словно солнце вышло из-за туч — и вы вспоминаете, что эта стеснительная, озаряющая улыбка —преддверие какой-нибудь невыносимо-прекрасной шутки и бывает только у него.
Я обожаю Луи. Иногда я готова выдрать его дурацкую рыжую бороду, так он бесит
В отличие от Вуди Аллена, которому в награду за его нелепость и неврозы непременно достаются самые прекрасные девушки, Луи ведет жизнь довольно одинокого лузера под пятьдесят, разведенного, с двумя дочками, которые проводят с ним половину недели. Он сентиментальный мизантроп, и люди вокруг словно созданы для поддержания и его мизантропии, и его тонкокожести. Больше всего он похож на лирического героя Довлатова — за вычетом алкоголизма. Луи трусоват для пьянства. Он вообще пугливый и правильный чувак, не умеющий выпутываться из бесконечных нелепостей бытия и при этом обладающий драгоценным даром слова (в каждой серии есть фрагменты его выступлений).
Кадр из сериала «Луи»Фото: FX Network/Everett Collection/East News
Вообще-то, мы, зрители, знаем, что реальный Луи — миллионер, любимец англоязычной публики по всему миру. Его статус ассоциируется с мечтой, с теми звездами-небожителями, которые, наверное, получают и признание, и счастье золотыми слитками. Когда герой ищет себе подходящую квартиру и может себе позволить только что-то унылое и тесноватое, мы понимаем, что вряд ли настоящий Луи так живет.
Но в фильме мы видим тоже настоящего Луи, причем в увеличительное стекло, и понимаем, что это все тоже правда. И он не уверен в себе, ест ночами мороженое, а перед свиданием примеряет на себя разные выражения лица перед зеркалом… И у него сползают джинсы, когда он садится на корточки. И он неловко себя чувствует от молчания в лифте рядом со старушкой-соседкой. И ему приходится день за днем намывать из бесконечного песка жизни маленькие золотые крупицы — чтобы океанский ветер легко унес их с его ладоней.
В одной из серий он укладывает дочек спать (со всем нам знакомым отчаянием, когда полчаса уже пел на все лады и начинаешь рассказывать сказку, как ежик и зайчик ждали автобуса, и вот они ждали, ждали, а потом пришла старушка и тоже села ждать… и деточка говорит, что сказка такая скучная, что она не может спокойно засыпать) — и потом приходит бебиситтер, потому что он хотел было выйти побродить куда-то. И выйдя из дому, он обнаруживает, что не знает, куда идти, и пытается вернуться, но несколько психованная бебиситтерша насильно выгоняет его, чтобы он нашел уже себе хоть кого потрахаться, потому что хочется застрелиться, глядя на его депрессивную жизнь. И вот он пытается развлечь себя, увязаться куда-то в клуб с веселыми неграми-приятелями, которые так легко снимают девушек, но все это — ночная нью-йоркская жизнь, целующиеся парочки, танцы и драйв напоминают ему только о том, что он немолодой, толстоватый, рыжий человек, мрачный, как все лучшие клоуны.
Твоим органом чувств становится вся кожа, которая чешется внутри от узнавания, желания провалиться сквозь землю и расшибить лоб фейспалмом
И это все было бы общим местом и банальщиной, если бы сквозь всю эту старую как мир историю не прорывалось бы такое живое, настоящее и торжествующее ощущение, что это все ему на самом деле и не нужно.
Он возвращается домой, выгоняет няню, сидя, задремывает на диване — и вдруг обе его дочки выскакивают к нему в пижамках — ни в одном глазу, и говорят, что ужасно хотят есть, и нельзя ли пойти в кафе. И они сидят в четыре утра в круглосуточном дайнере в доме напротив и уплетают блины. Я точно знаю, как он счастлив в этот момент, не потому что его озабоченная физиономия как-то особо светится, а потому что я сама и есть Луи Си Кей.
Кадр из сериала «Луи»Фото: KC Bailey/FX/Everett Collection/East News
Наверное, таков главный секрет этого нового импрессионизма. Даже в моменты полнейшего гротеска (а Луи считает своими учителями таких титанов абсурда, как Гоголь и Дэвид Линч) ты не можешь отделаться от ощущения, что все это могло бы произойти или уже происходило с тобой. Мир все время к тебе обращен своим безумием и спесью, и от контакта с ним ты проникаешь в те непарадные глубины, где ты — маленький напуганный самозванец, где ты встречаешь себя растерянного. Твоим органом чувств, помимо глаз и ушей, становится вся кожа, которая чешется внутри от узнавания, нетерпения, желания провалиться сквозь землю и расшибить лоб фейспалмом — а потом это как-то перемогается, и можно дальше дышать и жить, и есть с вертлявыми дочками блины в ночном кафе.
