Женский монастырь в уральском Кунгуре — место, которое производит впечатление и на верующего человека, и на атеиста. Последние 80 лет здесь находилась исправительная колония особого режима: воров, убийц и бандитов содержали прямо в православных храмах и монашеских кельях XVIII века
Кунгур — старинный купеческий город в Пермском крае. До событий 1917 года Иоанно-Предтеченский женский монастырь насчитывал более 360 монахинь и послушниц. Это было большое православное объединение со своими хозяйствами, свечным производством, женским духовным училищем и приютом для сирот. После революции земельные участки и подсобные хозяйства были национализированы: на территории монастыря возник дворец спорта, затем детская трудовая, а после — взрослая исправительная колония под номером 30.
Впоследствии Главному управлению исправительно-трудовых учреждений СССР удалось создать куда более многочисленное и «эффективное» предприятие на том же участке земли. Две с половиной тысячи зэков работали на благо Союза, выполняя широкий спектр госзаказов — от изготовления баянов до художественного литья для оформления Цимлянской ГЭС.
Долгое время крылатая фраза «на свободу с чистой совестью» имела для обитателей ИК-30 топографический смысл: центральная улица Кунгура — улица Свободы — брала начало прямо от ворот колонии. Во времена СССР с таким соседством мирились, однако в девяностых годах местные жители начали писать во все инстанции с требованием вывести колонию за пределы населенного пункта. Примерно тогда учреждение начали планомерно расформировывать, сокращая штат сотрудников и разбрасывая заключенных по всему Пермскому краю.
Два года назад ГУФСИН вернуло, наконец, Русской православной церкви историческую территорию, а бонусом к ней — богатое наследие тюремного периода: производственные цеха колонии, медсанчасть, штрафной изолятор и сотни метров колючей проволоки.
На сегодняшний день целый квартал уральского города завис в странном переходном периоде: тюрьмы здесь уже нет, но монастырь еще не заехал. Можно сказать, это единственное место в России, где православная эстетика фантасмагорическим образом сочетается с тюремной, демонстрируя всю глубину исторических трагедий прошедшего века.
Настоящее
Попасть на территорию монастыря можно пока только по старинке: через тюремную вахту, на воротах которой еще сохранились инструкции для сотрудников колонии. Убирать сплошной четырехметровый забор не торопятся, чтобы огромную территорию не захватили бездомные.
Оказавшись внутри, невольно испытываешь трепет. Правда, причина его отнюдь не религиозного свойства: вся территория монастыря изобилует тюремными артефактами, увидеть которые в обычной жизни попросту невозможно.
В первую очередь это, конечно, заборы.
Сложно подобрать эпитеты, которые опишут их угрожающий вид точнее, чем фсиновский регламент технических характеристик оград и решеток: «Создание условий для выполнения служебных задач с минимальной численностью караула и дежурной смены в любое время суток и года». Многие из ограждений уже покосились, а некоторые и вовсе заняли горизонтальное положение, отчего их размер производит еще более гнетущее впечатление.
Монашеские кельи, прослужившие чуть меньше века жилыми корпусами колонии, зияют пустыми глазницами разбитых окон, а осыпавшаяся штукатурка обнажает раны красной кирпичной кладки. На сайте ФСИН Пермского края говорится о долгом, двадцатилетнем, плане по освобождению территорий монастыря от колонии, но внешне выглядит так, словно зэки устроили побег и разнесли к чертовой матери свою ненавистную обитель.
Управделами монастыря Валерий Анатольевич, мой проводник, объясняет, что колония съезжала без особых церемоний: сотрудники в спешке вывозили все самое ценное, а остальное бросали прямо на улице. Мы обходим мотки ржавой колючей проволоки и кучи мусора, в которых виднеются старые тюремные робы. В медицинском корпусе стоит древний аппарат для рентгена: по-видимому, колония решила сэкономить на утилизации, оставив груду неподъемного металла монастырю.
— Руководство понимало, что рано или поздно придется освободить территорию, поэтому никто особо не вкладывался в ремонт и уж тем более в реставрацию зданий. Когда мы зашли внутрь — схватились за голову.
Действительно: все вокруг выглядит будто декорация к фильму-катастрофе. К слову, год назад тут на самом деле снимали кино о нацистском концлагере. Для правдоподобности нужно было лишь нанести пару немецких фраз на стены. Надписи эти остались до сих пор: на их фоне начинают разрастаться монастырские теплички и огороды, в которых трудятся сестры.
Несмотря на прошедшие два года после освобождения, монахини до сих пор не могут въехать в свой исторический дом и ютятся в старом детском садике через дорогу от бывшей тюрьмы. Покосившееся деревянное здание в аварийном состоянии, зимой в нем стоит жуткий холод, однако это лучше, чем жилые корпуса бывшей ИК-30.
Валерий Анатольевич горько шутит:
— Раньше, конечно, были монахи, которые жили в скитах и пустынях. Но сейчас таких подвижников уже нет, и уж точно сестер нельзя размещать в подобных условиях. Как тут жили заключенные — я не представляю…
Прошлое
О том, как жили заключенные, имеет представление сотрудник управления городского хозяйства Кунгура Александр Тархов.
После службы в армии в 1981 году он устроился в колонию инженером по содержанию территории. Отработав два года, стал начальником рабочего отряда, производственные цеха которого располагались прямо под сводами Свято-Никольского храма. Тархов рассказывает, что в его подчинении было около сотни заключенных, которые изготавливали муфты сцепления к бензопилам «Урал» и «Дружба». Ударное производство и высокая производительность не остались незамеченными: вскоре колония получила оборонный заказ на производство осколочно-фугасных мин.
Венцом трудовой карьеры Тархова стало звание майора и руководство бесконвойным отрядом. Он состоял из зэков с «легкими» статьями, которые ночевали в зоне, а днем выполняли различную работу в городе.
— Мой отряд жил во Владимирском храме. В свое время это была самая большая церковь в Кунгуре. Внутри была сделана серьезная перепланировка на два огромных этажа, где проживали два отряда, клуб с кинотеатром и подвал для хранения картошки. Из-за того что помещение не было изначально предназначено для размещения людей, все спали огромной казармой по 100—150 человек. Временами доходило до того, что нары городили в три яруса. Духота стояла страшная…
Необязательно быть глубоко религиозным человеком, чтобы понять: поселить в огромном храме, купол которого виден практически с любого конца города, несколько сотен заключенных — решение, мягко говоря, экстравагантное. Тем не менее никто особенно не возмущался, а все происходящее воспринимали как должное. Майор Тархов припоминает лишь один инцидент, когда заключенный забрался под самый купол и устроил там забастовку, озадачив такой прытью и сноровкой надзирателей. В остальном о своих подопечных Тархов отзывается хорошо:
— Первый раз когда зашел — не понимал, как их вообще различать: все одинаковые, в робах, на одно лицо. Но потом привык. Было много толковых мужиков, получивших специальность на воле, — сварщики, токари, слесари. Они составляли основной рабочий костяк. Многие после освобождения так и осели в Кунгуре: устроились на работу, завели семьи.
За восемь лет его колония отремонтировала пионерский лагерь, построила жилые дома, общежитие для осужденных и штрафной изолятор для колонии. Многие «первоходы», искренне раскаявшиеся в своем уголовном проступке, получали рабочие специальности в учебно-производственном цехе.
В словах бывшего майора чувствуется легкая ностальгия и гордость за годы службы в колонии. В конце концов, он имеет на это право: люди просто выполняли свою работу и не имели отношения к событиям двадцатых годов, когда монастырь был разрушен, а десятки монахинь расстреляны.
Будущее
На воротах Никольского храма висит объявление о наборе добровольцев на восстановительные работы. Местные жители, правда, не выстраиваются в длинные очереди. Причина очевидна: многим жителям Кунгура не до волонтерства. Центр города выглядит более-менее пристойно, однако, если выйти за его пределы, все чаще встречаются дома, состояние которых не сильно лучше монастырских келий. Городские производства сокращаются, по всему городу висят вывески экспресс-займов, а объявления о приеме вахтовиков предлагают потолок заработной платы в 35 тысяч рублей. Общественная баня неплохо отремонтирована, но в общем отделении отключены души — по-видимому, из соображений экономии.
На второй день моей командировки Кунгур сотрясла ужасная новость: пожилой мужчина, не имея возможности рассчитаться по кредитам, облил бензином и поджег себя прямо в кабинете судебных приставов.
Настоятельница монастыря, игуменья Руфина, несмотря на все тяготы и сложности, верит в светлое будущее:
— Многое хочется сделать: ремесленные мастерские восстановить, гостиницу и столовую для паломников. Музей сделать, библиотеку хорошую, чтобы была помощь всему городу. Очень нужна социальная служба: сейчас несколько сестер ходят в больницу ухаживать за одинокими людьми после инсультов и болезней. И есть у меня мечта главная — восстановить приют и помогать детям…
Впрочем, пока ситуация прямо противоположная — дети помогают монастырю. Второе лето подряд трудовые отряды кунгурских школьников работают над расчисткой завалов и мусора, чтобы хоть как-то привести старые здания в божеский вид. Администрация города совместно с центром занятости выделила на это около миллиона рублей — пятьсот подростков работают тут за две тысячи рублей в месяц. Этот оклад кажется столь символичным, что всех ребят можно смело назвать добровольцами. Однако Лилия Ивановна, сотрудница местного театра, которая сопровождает школьников на работах, так не считает:
— Для многих ребят это существенные деньги. В городе нет работы, молодым тяжело. Честно говоря, у меня есть такие дети, которые работают тут не только за деньги, но и за еду… Некоторые кусок мяса дома не видят.
Действительно, после работы мы идем в трапезную монастыря, где ребятам выдают тарелку грибной похлебки и котлету с картошкой. Некоторым — по две порции.
Я обращаю внимание на бригаду десятиклассников из 1-го лицея. Спокойные и уверенные в себе, они вместе с Лилией Ивановной встают для общей молитвы перед обедом, несмотря на насмешки других подростков в столовой. После трапезы я знакомлюсь со школьниками: самыми активными оказываются Матвей и Дима. Ребята увлекаются историей родного города, причем довольно серьезно: с 2013 года снимают небольшие документальные фильмы и выкладывают на Youtube. Матвей не без гордости рассказывает:
— Мы как-то делали школьный доклад на тему старой Вознесенской церкви на окраине города, и выяснилось, что многие вообще не знают о ее существовании. Мы подумали, проблема в том, что мало информации, и решили снять видео на эту тему. Я писал сценарий и снимал, Дима рассказывал.
Результат был отмечен на краевом фестивале, что подвигло ребят продолжать съемки. На сегодня они уже сняли десяток роликов и размышляют над тем, чтобы связать свое будущее с кинематографом. Тут, правда, встает некоторая проблема: в родном городе негде учиться.
— Можно, например, выучиться в Москве или Питере, а потом вернуться в Кунгур и тут работать, — оптимистично рассуждает Дима. — Все-таки хотелось бы жить в своем городе. Хотя, может быть, со временем планы и взгляды изменятся…
Тем не менее пока ребята отличаются завидным постоянством. Видно, что работа в монастыре доставляет им удовольствие: три дня подряд я наблюдал, как они с огоньком расчищали завалы строительного мусора. Матвей и Дима пытались сделать что-то подобное еще до трудовых бригад и сагитировать на добровольную работу одноклассников, но — сокрушаются — не нашли отклика в рядах сверстников.
После получаса прогулки по разрушенным зданиям ловишь себя на давно забытом чувстве. Оно хорошо знакомо каждому, чье детство пришлось на девяностые годы, когда вместо игровых площадок в нашем распоряжении были старые стройки и заброшенные заводы. Вспоминаешь, как часами напролет сооружал с друзьями снежные крепости, чтобы под конец дня торжественно разрушить весь результат работы, а завтра начать все заново. Похоже, все эти огромные цеха возводили те же мальчишки, только повзрослевшие. И, кажется, надежда есть только на новое поколение.
— Нынешняя молодежь очень хорошая, — говорит игуменья Руфина. — Не могу нарадоваться на них. Работящие, умные. Нельзя на детей ругаться! Если постоянно говорить «ты свинья!» — поневоле захрюкаешь. Надо любить детей и поддерживать.
Ребята действительно оставляют хорошее впечатление. Серьезные, рассудительные, без крайностей и максимализма, свойственных их возрасту. В отличие от многих взрослых они не ищут виноватых, а просто делают то, что считают нужным. Хочется верить, что за ними будущее: возможно, им удастся порвать многострадальный вековой шаблон революций и перестроек. В конце концов, есть некоторый символизм в том, что сейчас, когда выехала колония, но еще не заехал монастырь, вся территория кишит стайками детей, которые выглядят здесь словно побеги молодой травы на старых прогнивших крышах.
Впрочем, еще более символично, что школьник Дима — это случайно выяснилось перед моим отъездом — сын майора Тархова.
