Жизнь после смерти

Когда мы слышим про людей, погибших в армии, мы в первую очередь думаем про войну. Про Сирию или Донбасс, к примеру. По словам Анны Каширцевой, сотрудницы фонда «Право матери», который уже более двадцати лет помогает семьям погибших военнослужащих, в российской армии солдаты нередко гибнут при куда более обыденных обстоятельствах. По статистике фонда, каждая пятая смерть — результат несвоевременного оказания медицинской помощи.

Все чаще легко излечимые «на гражданке» болезни становятся в условиях казармы трагедией. Число подобных случаев, с которыми столкнулся фонд, в этом году выросло с 10% до 19%.

«Военные говорят: “Ты симулянт”, “Ты косишь”, “Мама научила притворяться” — и до последнего не отправляют солдата в санчасть. Так и умирают — кто от пневмонии, кто — от осложнений после гриппа», — рассказывает Анна Каширцева. — Есть одно свойство наших подопечных: сразу после трагедии они не любят общаться со СМИ. Им нужно время, чтобы пережить горе. Но проходит десять лет, и им оказывается очень важно, чтобы кто-то вспомнил про их сына».

Газеты не любят вчерашние новости. Но боль от потери с годами не становится меньше. Рядовой Дмитрий Мостовов умер 3 февраля 2011 года. Он проходил срочную службу в части № 06705, дислоцированной в городе Борзя Забайкальского края. Его мама, Ольга Анатольевна Егорова, спустя шесть лет рассказала «Таким делам» о сыне, его гибели и жизни после утраты.

Дмитрий МостововФото: из личного архива

В армию Дима очень хотел. Сам туда рвался. Пошел в девятнадцать лет. Думал, так будет легче трудоустроиться потом. У него ведь всегда были планы на будущее. На много лет вперед все продумывал.

О машинах мечтал. Прямо с ума сходил. У него даже самодельный трактор был перед армией. Вместе с дедом собрал. В деревне вся ребятня на этом тракторе каталась. Перед армией он его продал, сказал, что до «дембеля» не понадобится.

Всякое было. Я вначале его воспитывала одна, но когда подрос, вышла замуж. С отчимом отношения нормальные. В школе учился средне. Никогда меня не тревожил своим поведением. Помогал. Мы ведь в деревне живем, и Дима был очень хозяйственный. Обычно покушает, и я думаю, пошел в свою комнату, а заглядываю — нет его. Смотрю — он с молоточком по хозяйству ходит, забор делает. Мы люди среднего достатка. Но он все трудности даже ребенком понимал. С меня даже не спрашивал.

После школы отучился на механика. Права получил. Перед армией отдал мне документы и сказал: «Береги, я вернусь — понадобятся»… Не понадобились.

Тот день я помню хорошо. Вот говорят, что есть связь между сыном и матерью. И это правда. Я как раз уборку затеяла, а мне вдруг так плохо стало. Очень плохо. Аж жить не захотелось.

Я еще подумала: «Почему мне так?» За три дня до этого звонил сын. Телефон у него сразу там отобрали, и он звонил каждый раз с нового номера. Поэтому я сама даже не могла ему позвонить. Он сказал: «Все хорошо, мама». Вроде нормально. Но почему же мне так плохо?

Обо всем узнала позже от своего двоюродного брата. У него сын, Женя Мостовов, служил вместе с моим, в одной части. И брат пришел ко мне и дал номер на бумажке. Сказал: «Позвони, что-то очень срочное тебе должны сказать». Я позвонила. Трубку поднял командир роты.

И он говорит мне: «Ваш сын умер». Я не сразу поняла значение слова «умер». Перед глазами все потемнело. Он бросил трубку. А я набрала номер заново и говорю: «Вы что, пошутили со мной? Как? Он же здоров был?» — «Ничего не знаю, он умер. Вот поговорите с Женей», — и дал трубку племяннику. Тот подтвердил: «Тетя, я сам не могу понять, вот сказали…».

Дима, по сути, у меня был мальчик очень терпеливый. Он всегда терпел до последнего. Вот какой-то он такой, многого не требовал от людей.

Его, как выяснилось, забрали в госпиталь, только когда на построение он не смог встать. До этого ему даже не оказывали медицинскую помощь. Он встал и упал, сказал лишь: «Больше так не могу», — и только после этого ему начали делать интенсивную терапию. А до этого ничего не делали.

Мама Дмитрия Ольга ЕгороваФото: из личного архива

Уже после я разговаривала с парнем, который с Димой в одной палате лежал, специально в Магнитогорск ездила, чтобы встретиться с ним. Он рассказал, что у Димы была слабость, ему было плохо, и он подходил к лечащим врачам и говорил об этом. А они его отсылали: «Все ты притворяешься».

Позже я прочитала в медкарте, что он обращался к врачам по поводу живота. Наша местная врач сказала, что, когда болит сердце, есть большая вероятность, что боль будет отдаваться в живот. Она потом еще смотрела выписку из дела и сказала, что все, что там написано, — это и есть показатели, чтобы медики забеспокоились о его жизни. Все врачи знают, что если живот просто болит и нет других симптомов, то нужно проверять сердце.

Причину смерти нам назвали — «острый миокардит». А в первый раз они вообще причину смерти написали как «сепсис». Как я понимаю, это заражение крови.

Мы хотели здесь, в Челябинске, сделать повторное независимое вскрытие. Они не разрешили нам, в ответе на запрос написали, что вскрытие уже было сделано их специалистами и нет необходимости в дополнительном.

В решении прокурорской проверки о причине смерти Димы сказано, что если бы сделали ЭКГ вовремя, если бы провели несколько мероприятий, то есть большая вероятность, что Дима был бы жив.

Я спрашиваю: «А почему вы это не сделали, раз можно было сделать?»

Они потом мне прислали его вещи, а у меня были такие ощущения, что мне его самого выслали, по частям. Прислали его воинскую одежду, бушлат, нижнее белье и, что меня поразило, его берцы. Может, сапоги поменяли, может, действительно он их носил, но они были на два размера меньше, чем его нога. Он обувь носил 44 размера, а прислали 42-й. Неужели он их носил, а если и носил, то как?

В бушлате я нашла фантики. У него такая привычка была, что всегда, когда он ел конфеты, то фантики складывал в карман. Он мне писал в письме: «Мама, одному мы помогли вытащить машину, и он нам дал конфету». Он писал: «Мам, я понял, что в армии не хватает сладкого». Про эти конфеты писал мне.

Он описал свой путь до части, как он с восторгом ехал. Писал, что всю ночь не спал, когда они Байкал проезжали. «Оказывается, Байкал такой большой». Он хотел и стремился в эту армию.

Когда в декабре он мне звонил, то рассказывал, как один солдат у них там умер от менингита. Я ему говорила: «Сынок, ты там поаккуратнее».

Я потом в интернете читала переписку матерей. Они писали, что еще один солдат там умер. Я подумала, что вот, пишут про Диму.

Они мне его гроб не могли даже нормально отправить. Я им каждый день звонила в часть и спрашивала: «Вы отправили моего сына?» А они отвечают: «Нет и нет». Третьего февраля Дима умер, а я дождалась только пятнадцатого февраля. И семнадцатого мы его хоронили.

Я потом уже позвонила командиру части, а он меня отругал: «Вы что мне звоните? Я, вообще-то, в госпитале лежу. Вы мне лечиться мешаете». Никто не посочувствовал, никто!

Столько времени прошло, и ни один человек со мной не связался и ничего не сказал мне про моего сына. Как они отправили гроб, больше от них не было даже ни одного звонка, ничего не было. Я и здесь в военкомат ездила, ревела, орала и кричала там. Вообще, вспоминать страшно. Они ведь даже не сообщили о его смерти. Когда сама узнала, я поехала и пыталась у них узнать, что там случилось, и просила о помощи. Они не хотели ничего делать, я не могла с места их сдвинуть даже.

С тех пор, когда я туда захожу, они трясутся все. Они меня сразу в штыки принимают, как будто я какой-то враг. Они даже на похороны не приехали.

Юристы фонда «Право матери» защищали интересы мамы Димы Мостовова в судебных тяжбах с Министерством обороны. Они добились, чтобы ее признали потерпевшей и государство обеспечило положенные ей меры соцподдержки. Необходимость сражаться за права мам, которые государство признает очень неохотно, – это такая же мерзкая обыденность, как смерти срочников от гайморита.

В фонд «Право матери» ежегодно за помощью обращаются от трех до семи тысяч семей погибших военнослужащих. Этот фонд, в котором работают всего несколько человек, за четверть века существования добился наказания многих виновных в гибели военнослужащих и отсудил у государства в пользу родственников погибших ребят миллионы рублей. Себе за это фонд не взял ни копейки, существуя на гранты и частные пожертвования.

Помогите фонду «Право матери» — может быть, именно благодаря вашей помощи еще одной солдатской матери станет хотя бы легче дышать. Вы можете помочь прямо сейчас, пожертвовав любую сумму на работу фонда или оформив ежемесячное пожертвование.

Сохранить

Сделать пожертвование