«Твой дед сбежал на хутор в одних портках. Его должны были арестовать в 1937-м, сразу после поездки в Москву. Пока он ехал, к нему домой пришли НКВДэшники. Хорошо, что у него был товарищ, он прибежал к приходу поезда и шепнул: «Василий Яковлевич, за тобой пришли». Дед из Ворошиловграда рванул на Верхний Дон, к твоей прабабке Анне», — рассказывает мне бабушка Нина по пути домой.
Она плохо видит, и каждый день я перевожу ее через дорогу — на ночь она уходит к себе. Мы медленно бредем по дорожке, посыпанной пережженным углем — почему-то отработанный уголь называют в хуторе жужелицей. Когда выпадал снег — жужелицу заметает, приходится снова посыпать дорожку, чтобы не поскользнуться. А весной, когда снег таял, жужелицы было так много, что невозможно было ступить босыми ногами — она кололась и была неприятной на ощупь.
Бабушка не любила жужелицу, тыкала ее палкой и говорила, что некоторые люди похожи на нее: родились нормальными, а когда выросли, превратились в жужелицу. Ни на что не пригодную, пустую и бесполезную, кроме как на дороге валяться и колоть ноги. В хуторе до сих пор топят углем и выбрасывают жужелицу на дорогу.
Я держала бабушку под руку. Заходили в избу: на Дону ее называют «связь». Такая длинная изба с тремя комнатами: две отапливались. В одной бабушка жила. Около входа настоящая русская печь, рядом с кроватью сундук, около маленьких окон — длинная деревянная лавка. В сундуке — две темные юбки, пиджак, да смертный тугой узел с бельем. Иногда бабушка открывала сундук и вздыхала, доставая мне конфетки:
«Ничего я не накопила. Душили нас налогами страшно. Растет сливовое дерево — сдавай сливы, растут яблони — сдавай яблоки, зарезал поросенка — отнеси шкуру и сало, имеешь корову — сдавай молоко и масло. И работали мы за «палочки». Это так учитывались трудодни. Чуть рассвет — стук в окно. Это бригадир Аверя — жужелица! — колотит ручкой нагайки. «Вставайте!» До поздней ночи мы работали. А в конце дня Аверя наклонит свою патлатую черную голову над засаленной толстой тетрадью, послюнявит карандаш и поставит палочку. Он был на хуторе главным начальником. Что хотел, то и творил. Мог и нагайкой через спину протянуть. Доставалось. Он возненавидел моего мужа Василия Яковлевича, писал на него доносы в станицу. Как же! Приехал из города, да еще грамотный. Вот и завидовал.
Однажды этот Аверя проклятый нашу корову столкнул в овраг. Паслась скотина в общем хуторском гурте, видно, подошла близко к краю обрыва — Аверя ее и толкнул. Бабы видели. Я как узнала, бежала, ног под собой не чуяла. Гляжу вниз, а она, кормилица, еще дышала. Быстро, быстро. Так и умерла у меня на глазах. Аверя стоял рядом, улыбался, нагайкой похлопывал по сапогу… Не могу, не проси, не хочу дальше вспоминать, как мы голодали с твоей матерью Щурой».
Поставили «жужелицу»
Бабушкины слова будто эхом возвращаются через много лет, когда на днях мне звонит мама Александра Васильевна и кричит в телефон: «У нас убрали главу, поставили «жужелицу», И.О., — эти две буквы мама произносит с нескрываемым раздражением. — Это наша дальняя родственница. Помощи никакой. Попросила сено уложить в сенник — отказала. Бурьян около дорог тоже не косят. Зато новые налоги на коров хотят ввести. Раньше людей душили налогами. И сейчас — что, все заново?»
Новую исполняющую обязанности главы сельского поселения — Людмилу Сытину 37 лет, я знаю. В детстве мы сидели на берегу деревенской речки Тихой, копались в теплом песочке. Сегодня из маленькой девочки выросли две весомые буквы «И.О.».
Как? Людмила Сытина не скрывает: «Мне позвонил Владимир Серафимович (Кочуев, заместитель главы Верхнедонского района, на территории которого находится сельское поселение — ТД). Он сказал: «Приходи к Волкову. Надо поговорить». Волков — это председатель кооператива, которому принадлежат все земли в округе. Я пошла».
На этой нейтральной территории ей предложили новую должность. Она согласилась. Когда вернулась к себе на работу, ничего не стала скрывать от бывшего начальника: «Мне сказали, что глава вас убирает и ставит меня».
«Скосить бурьян не могу, мы только иногда обкашиваем места, где проезжает областная комиссия, — тараторит И.О. Мещеряковского сельского поселения Людмила Сытина. — А я помню вас, — вдруг говорит она мне, — мы с вами вместе играли… Нет, ну ваша мама странная женщина. Я ей несколько раз объяснила, что косить бурьян около дорог не будем. Так она к трактористу подбежала и стала его уговаривать, чтобы он обкосил бурьян. Нет. Так не пойдет. Нам этот тракторист дорого дался: чтобы взять трактор с косилкой мы несколько раз подавали заявку, ждали его полгода. Нет, скосить траву не могу. У нас маленький бюджет, — слышно, как стучит калькулятор, — да, маленький… А помните, как мы с вами игрались…Нет, скосить траву в хуторе не могу. Пусть ваша мама не просит. Она странная. Вот недавно мы проводили субботник, так ваша мама подошла и стала просить помочь ей сено убрать, а потом забросить в сеновал. А мне люди нужны здесь. И сейчас. Никому я помогать не буду с коровами. Ваша скотина — вы и занимайтесь. Пусть мать сама косит и складывает сено».
Дзынь-дзынь
Мама старенькая, худенькая, вены синие на руках, ей не по силам заготовить две тонны сена. А была когда-то красавица. Смотрю на ее старое черно-белое фото: волосы — золото, огромные синие глаза, одета в голубое платье-колокольчик: 60-е годы на дворе, в моде были мини-платья, туфли на высоком каблуке. Да еще она пела удивительным меццо-сопрано. Дивчина с Верхнего Дона приглянулась столичному журналисту, околдовал, позабавился, бросил, чуть не погибла в Ворошиловграде, где тогда училась. Добрый ее брат привез жить к себе на донской хутор. И правильно сделал — когда началась война на Украине в 2014 году, мама с радостью говорила, что ей повезло. А так пришлось бы на старости лет спасаться от смерти, как ее подружкам-ровесницам. Их вывозили под бомбежками в хутор Мрыховский, на Верхний Дон. От пережитого одна женщина сошла с ума — высокая старуха, богато одетая в черные одежды, ходила по деревенским улицам и просила расческу. Местные старушки были в шоке. Говорили, что им повезло жить в хуторе, где не бомбят.
Но жить здесь все равно тяжело. Моя мама Шура единственная держит корову — тяжелые годы приучили иметь все свое: каждый год она просит нас заранее собирать ей деньги на сено. Со всей округи к ней приходят за молоком. Если раньше чуть ли не во всех дворах были коровы, то сегодня только несколько человек держат скотину. Люди не в силах оплатить сено: нужно 25 тысяч рублей, чтобы трактор скосил траву, а когда высохнет — сгрести, уложить в копны, перевезти и сложить в сенник. У старушек-пенсионерок, проработавших всю жизнь в совхозе при маленьких зарплатах, пенсия — около восьми тысяч рублей.
Подешевле скосить начальник местного сельхозкооператива Флеров наотрез отказывается: «Вы че, сдурели! Я себе в убыток работать не буду. Сдавайте скотину на мясо, раз денег нет», — говорит жестко, со всей властью хозяина.
