Главное, что он запомнил из детства, была скука. Сыну успешного адвоката Юзефа Гольдшмидта запрещали играть с уличными оборванцами, и он целыми днями сидел дома. Родители были вечно заняты, и он убегал к кухарке, которая всегда угощала его чем-нибудь вкусным и рассказывала сказки. Эти сказки он разыгрывал потом с куклами сестренки Анны, за что был высмеян отцом: «Играет в куклы, как девчонка!» Посмеялась и мать, когда в пять лет он изложил ей свой план: уничтожить деньги, чтобы люди стали равными и не было больше голодных и оборванных детей.
Януш Корчак в возрасте 10 лет (1888 год)Фото: Israel Talby/AKG/East News
Научившись читать, Генрик убегал в сказочный мир и от родительских насмешек, и от школы, где на детей за любую провинность кричали или били линейкой по пальцам. Он натерпелся не только от учителей, но и от одноклассников, дразнивших его жиденком. Быть может, они просто завидовали положению его отца — но скоро причины для зависти исчезли. Пан Юзеф сошел с ума и был отправлен в клинику: его лечение стоило дорого, и семья осталась без средств. 15-летнему Генрику пришлось заняться репетиторством, и неожиданно он открыл в себе талант педагога. Оказалось, что, во-первых, материал лучше доходит до учеников в форме сказки, интересной истории. Во-вторых, ребенка можно научить чему-то только тогда, когда уважаешь его, видишь в нем человека. Об этом он писал в первой своей статье, напечатанной в популярном еженедельнике «Шипы». Там поднимался вопрос, актуальный и сейчас: родители должны заниматься воспитанием детей, не сваливая это на нянек и учителей.
Детский доктор из Варшавы
Скоро его статьи стали печатать ведущие варшавские газеты. Он попробовал силы в литературе, сочинив пьесу «Каким путем?», она была впервые подписана псевдонимом Януш Корчак, взятым из романа Юзефа Крашевского. Но ставить пьесу никто не стал, за статьи платили мало, и после смерти отца Генрик поступил на медицинский факультет Варшавского университета. Там, как и везде, лекции читались по-русски, и польская молодежь организовала свой подпольный «Летучий университет», где учили на польском. Записался в него и Корчак — будем называть его так, — который заодно изучал положение народа, бродя по бедным районам Варшавы. Однажды он снял проститутку, лег с ней в постель и попросил: «Расскажи мне что-нибудь!» — «Ты странный», — нахмурилась она и стала одеваться. Его отношение к женщинам на всю жизнь осталось робко-испуганным. Это касалось и подросших детей, его питомцев: маленькими они буквально ездили на нем верхом, но в шестнадцать лет начиналось обращение на «вы» и никакого телесного контакта, особенно с девочками. Этим он напоминал других великих сказочников — Ганса Христиана Андерсена, Льюиса Кэрролла, Джеймса Барри…
Корчак особенно жалел еврейских детей, страдавших не только от нищеты, но и от притеснений ровесников-поляков. Он убедил купцов-благотворителей открыть для них особую больницу, куда нанялся врачом. Но тут началась Русско-японская война, и его отправили на фронт, в санитарный поезд, ездивший по Маньчжурии. Там он лечил больных и тоже рассказывал им сказки на безупречном русском языке, который выучил в гимназии. Через год вернулся домой, в свою больницу, и скоро стал самым популярным детским врачом в Варшаве. С богатыми мамашами, кутавшими детей в вату, он был язвителен и строг, но к беднякам готов был ехать даже среди ночи, получая за это гроши или просто «спасибо».
Он жил впроголодь, но для детей мог выпросить деньги у самого жадного коммерсанта
Он жил впроголодь, но для детей мог выпросить деньги у самого жадного коммерсанта. Выбил их и на летние лагеря, в которых чахлые еврейские мальчишки и девчонки могли купаться, лазить по деревьям и просто дышать свежим воздухом. Про это он написал книжку «Моськи, Йоськи и Срули», имевшую такой успех, что Корчака попросили отвезти на природу и польских детей. Что он и сделал — а потом написал еще одну книжку, «Юзьки, Яськи и Франки».
Корчак (в центре) среди воспитателей в летнем детском лагере, 1908 годФото: Laski Diffusion/East News
В летних лагерях он впервые сумел применить свои педагогические принципы. И важнейший из них — доверять детям, видеть в них людей. Он говорил: «Главная ошибка педагогики в том, что она воспитывает ребенка, а должна воспитывать человека». Его отношения с учениками были приятельскими: они вместе жили, вместе трудились, откровенно говорили обо всем на свете. Дети сами управляли своим лагерем, создали свои парламент и суд, выносивший провинившимся приговор — сколько-то дней с ними никто не разговаривал. Похожим образом устроил свою Болшевскую коммуну Антон Макаренко, чью систему Корчак с интересом изучал.
Сиротский дом и влюбленная дама
В 1910 году он уволился из больницы и открыл на Крохмальной улице Дом сирот для еврейских детей. Его верной помощницей стала Стефания Вильчинская — строгая дама гренадерского роста, тайно влюбленная в «пана директора». Вдвоем они трудились по 18 часов в день, пытаясь превратить диких зверят, выловленных в варшавских трущобах, в прилежных учеников. В этом процессе Корчак — маленький, лысый, в спадающем с носа пенсне — играл роль доброго следователя, а вечно нахмуренная Стефа — злого. Но главную работу делали сами дети, устроившие в приюте самоуправление со своим гимном, флагом и газетой.
Сироты из приюта готовят еду во дворе на улице Крохмальной, 30-е годыФото: Israel Talby/AKG/East News
С началом Первой мировой войны Корчака снова мобилизовали и отправили врачом в полевой госпиталь. Отступая с русскими войсками, он оказался в Киеве, где опять устроился в детский дом, заботясь обо всех детях — украинских, еврейских, польских. Накопленный опыт был собран в книге «Как любить ребенка», написанной в хаосе Гражданской войны. В 1918 году он вернулся в Польшу, но вскоре очутился на новой, уже третьей войне — советско-польской. В военном госпитале в Лодзи он вдоволь нагляделся на страдания и смерть, к тому же заразился тифом и едва не умер. Только после окончания войны он вернулся в разоренный, но выживший Дом сирот. Опыт пережитого он привычно воплотил в сказке — красивой и печальной повести «Король Матиуш Первый», юный герой которой очень похож на автора. Он так же страдает в детстве от одиночества, так же борется за воплощение своей мечты — и гибнет, убитый враждебностью и непониманием.
«Евреи не должны учить поляков»
Гибель Корчака была впереди, а пока он по-прежнему руководил Домом сирот — а кроме того, помогал давней знакомой Марине Фальской в католическом интернате «Наш дом», выпускал с помощью своих воспитанников детский журнал «Малы пшеглёнд» («Малое обозрение»), выступал по радио с рассказами о воспитании под псевдонимом Старый доктор. Тем временем независимая Польша переживала один политический кризис за другим. Герой войны за независимость маршал Пилсудский совершил переворот, установив режим «санации» (оздоровления) государства. Его сторонники подняли на щит национализм, что тут же отразилось на положении национальных меньшинств. «Сверху» грозно намекали: евреи не должны учить поляков, как воспитывать детей. Антисемитов особенно возмущало, что многие выпускники Дома сирот стали членами запрещенной компартии. Корчак с улыбкой говорил: «Другие приюты плодят преступников, а наш — коммунистов». Впрочем, преступники тоже были: несколько человек угодили в тюрьму, пара девиц стала проститутками — одну из них доктор как-то встретил на Маршалковской. Он узнал ее, как узнавал всех своих воспитанников, сколько бы лет ни прошло.
Дети из Дома сирот во дворе на улице Крохмальной, около 1934 годаФото: Israel Talby/AKG/East News
В конце концов Корчака «попросили» с радио и запретили посещать «Наш дом». Глубоко обиженный, он даже думал об отъезде в Палестину, где побывал в середине 30-х. Там он увидел свободных, избавленных от векового страха евреев, среди которых были и его бывшие ученики. Но предложение присоединиться к ним отверг: он слишком стар, не знает иврита, не привык к жаркому климату. Подлинную причину он открыл только близким — нельзя оставлять Дом сирот в трудные времена. А времена становились все труднее. В сентябре 1939-го на Польшу напали гитлеровцы, армия была разбита, «санационное» правительство бежало. 28-го немцы вошли в разбитую бомбами Варшаву. У евреев отняли собственность, запретили им общаться с арийцами, велели носить нашивку — желтую шестиконечную звезду. Меценаты, помогавшие Корчаку, бежали из страны или лишились всего, но он умудрялся кормить детей и даже сумел летом вывезти их к морю.
Корчак среди детей, 1940 годФото: Laski Diffusion/East News
Год спустя все еврейское население Варшавы, 350 тысяч человек, загнали в гетто, вместе со всеми туда отправился и Дом сирот, занявший здание коммерческого училища на Хлодной улице. Во время переселения немцы забрали телегу с картошкой, которую Корчак с трудом добыл для детей. Когда он стал возмущаться, его избили и бросили в тюрьму Павяк. Выпустили только через месяц по ходатайству юденрата — еврейского самоуправления. За это время Стефа твердой рукой наладила жизнь приюта: ученики посадили во дворе огород, сами шили себе одежду, каждое утро, как и прежде, поднимали знамя короля Матиуша — зеленое, с цветком клевера. Но жизнь становилась все труднее: окружив гетто стеной, немцы собирались уморить его обитателей голодом. Польские друзья Корчака с риском для жизни передавали ему продукты и лекарства. Сотрудница «Нашего дома» Мария Чапская, пробравшись к нему в гетто, перешагивала по пути через трупы умерших от голода. Директор Дома сирот привычно рассказывал ей, как учатся дети, какие спектакли ставит школьный театр. Пораженная его худобой, Мария спросила, как он себя чувствует, и он ответил: «Как бабочка, которой пора улетать в лучший мир». Корчака пытались спасти: его бывший секретарь, поляк Игорь Неверли, добыл пропуск, по которому его могли вывести наружу и спрятать. Доктор опять отказался: «Вы же не оставите своего ребенка в беде? А у меня тут двести детей».
«Вы же не оставите своего ребенка в беде? А у меня тут двести детей»
Увидев, что евреи вымирают недостаточно быстро, палачи решили отправить их в лагеря смерти, выстроенные в польской провинции. Для варшавян предназначалась Треблинка, куда в июле 1942-го начали почти ежедневно отправлять эшелоны обреченных: им говорили, что вывозят на Восток, где есть еда и работа, и многие верили. Корчак не верил: когда началась отправка, он предложил немецким властям организовать на базе приюта фабрику для пошива военной формы. Ему даже не ответили. А утром 6 августа в Дом сирот явились полицаи, приказавшие всем ученикам и педагогам идти на Умшлягплац, как немцы называли площадь у Гданьского вокзала. Никто из детей не пытался бежать или прятаться: знали, что в этом случае их ждет немедленный расстрел. Построившись в колонну по четыре, они отправились в путь по скорбным улицам гетто, сжимая любимые книги, дневники, игрушки. Старшие по очереди несли школьное знамя, кто-то дрожащим голосом запел гимн.
Кадр из художественного фильма Анджея Вайды «Корчак», 1990 годФото: POLFILM/East News
У вокзала провели перекличку — в колонне оказалось 192 ребенка и 10 взрослых, включая Корчака и Стефу Вильчинскую. Тогда будто бы какой-то немецкий чин предложил доктору остаться… но это всего лишь легенда. Детей погрузили в вагон, и поезд тронулся. Александр Галич в своей песенной поэме «Кадиш» предположил, что в пути Корчак, как обычно, рассказывал детям сказки, пытаясь успокоить.
Нет, некстати была эта сказка, некстати, И молчит моя милая чудо-держава, А потом неожиданно голосом Нати Невпопад говорит: «До свиданья, Варшава! Пусть мы дымом растаем над адовым пеклом, Пусть тела превратятся в горючую лаву, Но дождем, но травою, но ветром, но пеплом Мы вернемся, вернемся, вернемся в Варшаву!»
Как погиб Корчак, мы не знаем, но известно, что в Треблинке детей и стариков, неспособных работать, сразу же отправляли в газовую камеру. И все же долго ходили слухи, что доктор бежал из поезда, что его видели то в одном, то в другом уголке Польши. Несколько питомцев Дома сирот спаслись: они были на работе в депо и вернулись вечером в пустой приют. Кто-то из них подобрал и спрятал дневник Корчака, изданный много лет спустя. В нем он горько размышлял, что участвовал в трех войнах и каждый раз оказывался среди побежденных: «Я так и не узнал, что чувствует солдат победоносной армии». Не узнал он и того, что все-таки победил. Что его сказка поднялась над тяжелой, грязной, кровавой жизнью и одолела ее — ведь так бывает с каждой настоящей сказкой.
