Через тернии к звездам

В конструкторском отделе завода трудились разновозрастные мужчины, самому молодому из которых было около сорока. Мне было двадцать, я только что закончила ВУЗ и обожала свою работу.

Коллеги чертили на кульманах, приколачивали к ним ватман кулаком, заговорщицки сообщали мне, что «Агат», который я черчу, полетит в космос, и с первого дня называли меня по имени-отчеству:

— Клавдия Сергевна, сгоняй в БТД!

— Клавдия Сергевна, цех не успевает, поработай на сборке!

— Клавдия Сергевна, калькируй чертежи для микрофильмирования!

Они работали на этом заводе в нашем маленьком городе всю жизнь — кто десять, кто тридцать лет.
А я хотела нововведений — внедряла системы автоматизированного проектирования, добывала пиратские версии программ, со скрипом переводила стариков с кульманов на компьютеры. Они сопротивлялись и доказывали мне мою неправоту, но через год чертежи лежали на жестких дисках, а на кульманах инженеры только спали в обеденный перерыв. Кульман, наклоненный почти горизонтально — очень удобная конструкция для обеденного сна. Особенно если в обед «накатить», а «накатывали» конструкторы регулярно.

Клавдия Сергеевна подает заявление

Проработав два года, я воодушевленно сообщила коллегам об этом, на что получила ответ: «Так и тридцать лет пройдет».

Остаток дня я ходила пришибленная. Тридцать лет. Тридцать лет с нищенской зарплатой. Тридцать лет с восьми до пяти. Тридцать лет безвылазно на Кавказе. Тридцать. Лет.

На следующий день я написала заявление по собственному желанию. Главный конструктор его разорвал. Я написала еще одно. Он написал на нем: «Возражаю». Третье заявление я понесла генеральному директору.

С четвертой попытки мне удалось уволиться.

Вскоре я нашла другую работу: на собеседовании я понятия не имела, кем буду работать — меня интересовало только то, что зарплату обещали вчетверо больше заводской. Оказалось, что работать надо маркетологом.

Так я пришла в рекламу.

Спустя десять лет я жила все в том же маленьком кавказском городе, но у меня уже было свое рекламное агентство, стабильный высокий доход и безоблачное будущее. Вернее, облачное. Я ненавидела свою работу.

Не проходило дня без мыслей о том, что я занимаюсь не своим делом. Что пока я конструировала станки, инструменты, литформы и штампы, да даже автоматику для автомобилей «ВАЗ», в моей жизни был смысл, а теперь его не стало.

Как-то летним утром я проснулась и поняла, что больше так не могу. Долго размышляла, не вставая с кровати, чем бы я действительно хотела заниматься. Конструировать. Да, конечно конструировать. Что конструировать? Что-то очень нужное. Что-то, что пригодится людям. Всем людям.

С тех пор, как в шестилетнем возрасте я прочитала рассказы Брэдбери, я думала о космосе. Так почему не заняться космосом?

Толкнула мужа: «Помнишь, ты говорил, что знаешь директора обсерватории? Давай, ты ему позвонишь и познакомишь нас?»

Назавтра мы ехали в обсерваторию — в поселок Буково в Нижнем Архызе.

— Вы понимаете, что это рискованно?

Я напряженно перебирала в голове — почему риск? Условия работы? Радиационный фон? Не возьмут? Что?!

— …отдать три-четыре года жизни этому делу, — продолжал директор обсерватории.

Я выдохнула и улыбнулась:

— Ну что вы. Я ведь к этому готова.

Лет двадцать как готова, думаю про себя.

— Ну хорошо, — теперь он улыбался. — Вы кстати, у меня сегодня с президентом встреча по поводу того, что местных кадров совсем нет. А как у вас с финансовым положением?

Я с готовностью стала говорить про собственное рекламное агентство, про достаточные заработки, про то, что могу позволить себе платить за обучение сколько нужно.

— Нет, — ответил он, — платить ничего не надо, места в аспирантуре у нас бюджетные. Просто это ведь все ваше время займет, нужно, чтоб это вам зарабатывать не помешало.

— Не помешает.

Он еще минут десять рассказывал про тему диссертации, сопровождая разговор иллюстрациями в блокноте. В блокноте было написано «Клавдия Сергеевна» и обведен мой номер телефона.

Под куполом

Зимой он позвонил и сказал примерно следующее: «В течение следующих двух недель у нас будут проходить наблюдения на телескопе, в которых ты можешь поучаствовать. Заодно посмотришь, как это все изнутри выглядит».

Радостно помчалась на наблюдения. Международная команда в составе астронома Володи, математика Хорхе и меня наблюдала небесные тела в установленном режиме по списку. Мне досталась самая простая часть работы — каждые две минуты скармливать компьютеру новые координаты объектов.

Астроном Володя сказал: «Сходите в подкупольное, все туда поначалу ходят смотреть, как открываются створки».

Новенькие, я и Хорхе, спустились в подкупольное помещение телескопа. Свет в подкупольном погас, створки раздвинулись, открылось небо и большие яркие пятна звезд. Тут я засмеялась. Впервые в жизни смеялась от полноты и радости бытия и впервые чувствовала себя то ли куском звезды, то ли скоплением химических элементов — частью Вселенной, в общем.

Обратно мы шли в темноте, набивая синяки о металлические ступени лесенок. С восьми вечера до восьми утра продолжались наблюдения, с непривычки в глазах рябило от бесконечных смен звездных координат, и под утро я валилась с ног. Спала там же, где все наблюдатели — в здании, построенном вокруг телескопа. Сюрреалистические ощущения от пребывания там усугублялись конструкцией комнат для отдыха — их стены пронизывали металлические фермы, похожие на человеческие кости, и оттого интерьер неуловимо напоминал собор Саграда Фамилия в Барселоне.

Наблюдения прошли, и я с новой силой набросилась на учебники, готовясь через полгода поступить в аспирантуру при Большом Телескопе Альт-Азимутальном и заняться, наконец, собственной научной деятельностью. Попутно проглотила десяток онлайн-курсов по астрономии и космологии, получила водительские права (ездить в обсерваторию, два часа в одну сторону) и стала делегировать сотрудникам обязанности по управлению рекламным агентством.

Я стараюсь

Смущало меня только то, что директор обсерватории, он же будущий научный руководитель, странным образом реагировал на мои звонки. Скажем, мы договариваемся о моем следующем приезде, а в назначенный день я не могу связаться с ним. Потом он так же внезапно появлялся, чем меня успокаивал — я немедленно говорила себе, что слишком многого хочу от очень занятого человека. Однако приближалась осень следующего года, и сроки поступления в аспирантуру практически вышли.

Научный руководитель привычно был вне зоны доступа, и я начала терять веру в светлое научное будущее, но вскоре он объявился сам — позвонил и скороговоркой произнес, что нужно связаться с сотрудницей обсерватории, привезти необходимые документы, обговорить детали поступления и даты экзаменов.

На следующий день я была в обсерватории со стопкой документов. Документы ученый секретарь приняла, и только мы стали обсуждать дату экзамена по специальности, как она вдруг спросила:

— А где ваши результаты экзаменов по иностранному языку и философии?

Я уставилась на нее:

— Разве я не здесь буду их сдавать?

Оказалось, что нет, не здесь. Разумеется, никто об этом меня не предупредил, и моя работа в обсерватории закончилась, не начавшись.

Вернувшись домой, я обзвонила два десятка ВУЗов — времени для сдачи экзаменов ни в одном не оставалось.

Но одно заведение меня все-таки приняло — альма-матер, Северо-Кавказская технологическая академия.

Я пришла в отдел повышения квалификации и с нажимом сказала: «Мне надо. Раз у вас нет астрономии, мне нужна физика». Я думаю, что слегка отупела от ярости тогда, выбрав в качестве специальности тему, в которой я ни в зуб ногой — теоретическую физику. Гораздо логичнее было, будучи инженером по образованию, идти дальше по этому пути, а не строить «феноменологическую теорию эффектов орбитального, зарядового и спинового упорядочения в окислах 3d-металлов». Тем не менее дело было сделано, под моим напором сдался новый научный руководитель, и в 2014-м году я вплотную занялась до этого совершенно не знакомой физикой конденсированного состояния.

Учеба единственной аспирантки-физика во всем ВУЗе протекала вяло, быстро стало скучно, но я старалась. Вообще всю мою деятельность в этот период можно легко описать этими словами: «я стараюсь». Меня не берут в астрономию, но я стараюсь. Я не успеваю поступить в столичный ВУЗ, но я стараюсь. Я почти ничего не понимаю в физике, но я стараюсь.

Летняя Космическая Школа

В перерывах между написанием статей и разнообразных документов для академии я подписывалась в сети на паблики про космос. Жадно отсматривала новости, в надежде — не знаю, на что-нибудь наткнуться. Наткнулась. В сообществе «Твой сектор космоса» возник пост, увидев который, я подумала что-то вроде: «Если ты ждала знака, то вот он». Смысл поста был в том, что всякий желающий может заниматься космонавтикой на организующихся прямо сейчас курсах. Всякий. Желающий. Сейчас. В паблике тогда был актуален опрос: как удобнее потенциальным слушателям посещать занятия — еженедельно в течение семестра, или ежедневно и уложиться в пару-тройку недель. Мне, живущей в двух тысячах километров от Москвы, был удобен второй вариант, но лидером мнений оказался вариант с еженедельными занятиями. Я немедленно (да, все, что связано с космосом, я делаю немедленно) написала организатору с вопросом, суть которого сводилась к тому, что, может быть, будет какой-то вариант для иногородних поклонников космоса, на что он ответил, что подумает об этом и, возможно, организует летом короткие курсы.

И летом случилась Летняя Космическая Школа. Мне сложно говорить об ЛКШ, не срываясь в пафос пионерских речевок. Школа продолжалась неделю и надолго, если не навсегда, изменила мое восприятие мира, себя и окружающих меня людей.

Нас было человек сорок. Мы жили в домиках на базе отдыха под Москвой и занимались космосом. Только космосом и ничем кроме космоса. Слушали лекции о космонавтике, встречались с космонавтами, конструировали в симуляторах спутники и презентовали свои проекты запусков космических аппаратов. Время там замедлилось — дневные лекции и встречи сменялись вечерними практиками в конструировании спутников, ночью мы писали свои проекты, смотрели в телескопы на звезды и слушали космические байки.

Там меня сразу оглушило понимание, что я не одна. Что все собравшиеся похожи как близнецы. Что впервые в жизни мне не нужно многословно объяснять, зачем мне космос. Надо ли говорить, что с того лета мы не расстаемся?

Полетит даже кирпич

После окончания первой космической школы стало ясно, что стать частью мира, где живут космосом — не такая уж невыполнимая задача.

В реальности я все еще руководила своим рекламным агентством, и давалось это все тяжелее. Я стала бессознательно саботировать работу — заказы в агентстве выполнялись все медленнее, поводов не браться за очередной находилось все больше. Зато с головой ушла в диссертацию. Быстро устав от изначальной темы, ловко свернула в более прогрессивную (на самом деле просто более интересную) сферу на стыке химии и физики, занявшись прогнозированием новых химических соединений.

Прошел еще год, летом 2016-го я снова отправилась в космическую школу, и снова была учеба, Центр подготовки космонавтов, Центр управления полетами, космонавты, астронавты, проекты, телескопы, спутники.

Главным событием был спутник — собранный руками энтузиастов и на деньги энтузиастов «Маяк».
История его началась комично: Саша, организатор космической школы и руководитель проекта спутника «Маяк», читал научно-популярные лекции по всей стране, и в какой-то из лекций обмолвился о том, что в космос можно запустить все, даже кирпич. Этим кирпичом в итоге и стал «Маяк».

Просто кирпич, безо всякой полезной нагрузки, запускать было бы странно, и ему придумали занятие — светить. Продумали систему раскрытия и солнечный отражатель, который представлял собой большую пирамиду. Светящийся «кирпич» должен был показать, что любой и каждый может заниматься космонавтикой, может зажечь свою звезду. Ну, при наличии кое-каких входных данных — живого интереса, например. Или инженерного образования. Или свободного времени.

Коллективно решили создать спутник формата «кубсат»: это соединенные между собой десятисантиметровые кубики, удобные тем, что на многих ракетах предусмотрены контейнеры для их запуска. Контейнер представляет собой снабженную крышкой коробку-емкость для спутника, который прижимает собой пружину. После запуска крышка контейнера открывается, и спутник выходит на поверхность, точь-в-точь как чертик из табакерки, и раскрывает свой солнечный отражатель.

При кажущейся простоте проекта на «Маяк» уходило очень много времени — у отправляемых в космос спутников жесточайшие требования по точности и безопасности, и на доведение спутника до идеального состояния уходили долгие месяцы командной работы.

Тем летом мы впервые держали его в руках — маленький, десять на тридцать сантиметров, спутник-кубсат, который должен был войти в историю, став новой звездой — первой звездой, созданной руками простых российских энтузиастов.

Но не так сложно спроектировать спутник, как сломать стереотипы о космонавтике как о громадном и сложном деле, которое под силу только большим госкорпорациям. Стереотипы ломались трудно, спутник встречали по-разному — и с воодушевлением, и с недоверием, и с сомнениями в его существовании. Однако мне и моим соратникам было совершенно ясно — это новая звезда, и ничто не помешает ей светить.

Я вернулась из Летней школы домой, где моя диссертация писалась, мое агентство загибалось, а меня разрывало на части.

Отчаянно прокрастинируя, через пару месяцев я сообразила, что мне не просто очень тяжело, а совсем невозможно работать. Отправилась к доктору в надежде, что выпишут витамины группы B (или что там обычно назначают при нехватке сил), но психиатр посчитал иначе — оказалось, нагрузка двух последних лет вылилась в клиническую депрессию, и лечиться нужно антидепрессантами, а не витаминами.

С антидепрессантами сил прибавилось — через пару месяцев я закончила вялотекущий ремонт в квартире и выставила ее на продажу, через четыре месяца распродала имущество агентства, через полгода переехала из города с сотней тысяч жителей в город-миллионник.

Освоилась в течение пары недель, стала работать инженером и продолжила участвовать в космических проектах.

Сейчас я готовлюсь к защите диссертации, прогнозирую новые химические соединения, занимаюсь популяризацией космонавтики в моем новом городе и только что вернулась с Байконура, где с соратниками наблюдала пуск ракеты «Союз» с нашим спутником «Маяк». Я говорю «наш» с чистой совестью, поскольку я — часть него. Небольшая, крошечная даже, но часть команды.

Мой спутник

По дороге на Байконур казахстанские степи казались бесконечными.

Нас было больше тридцати человек, все добирались из разных концов России, и по прибытии к месту запуска мы зверски устали. Но усталость как-то мгновенно прошла, когда мы собрались вместе, надели рубашки с надписью «Маяк» и поехали наблюдать полет ракеты.

Ракета-носитель «Союз-2.1а» вывела на орбиту 73 спутника. Это рекордно большое число спутников разнообразного назначения из разных стран, которые должны были взлететь сегодня.

Наш «Маяк» выделялся на фоне остальных — это первый российский спутник, построенный энтузиастами космоса, средства на создание которого собирались краудфандингом, первый спутник, оснащенный технологией аэродинамического торможения. Это первый спутник, который должен был стать звездой.

Мы наблюдали за пуском с расстояния чуть больше двух километров — ближе нельзя.
Видели каждое движение ракеты, слышали отсчет, наблюдали, как «Маяк» взлетает вместе с «Союзом».

Это ощущение не сравнить ни с чем. Ты смотришь в небо и видишь, как с хрустом трещит по швам священный трепет перед космонавтикой — прямо здесь, прямо сейчас.

Не нужно быть Гагариным или Армстронгом, чтобы попасть в космос. Не нужно быть даже Илоном Маском. В космос летит спутник, который сделали совершенно обычные люди — без денег, связей, без особых возможностей. Обычные люди, у которых часто заканчивались силы и терпение, люди, которые терпели неудачи и сомневались, люди, которым говорили, что у них не получится. Но спутник летит — значит, все получилось.

Я смотрела, как в двух километрах от меня взлетает «Союз», и видела свою дорогу так ясно, как никогда раньше.