Тупиковый город

В рейсовом автобусе Новокузнецк-Междуреченск со мной едет Петр Серафимович. Ему 84 года. В эти края его привезли еще подростком из Ульяновской области. Первый раз спустился в шахту в восемнадцать лет и проработал до пятидесяти.

— Выйдешь из шахты, ноздри забиты пылью. Лопаты, кайло, топор — самый главный инструмент, — вспоминает Петр Серафимович. — А до нас еще хуже было, уголь отобьют и на санках, на четвереньках вытаскивают. В войну и после лошади в шахтах работали, их спускали, они годами там жили, а когда поднимали, они слепли от солнца.

— Страшно в шахте?

— Я когда начал работать, у нас взрыв был на шахте, человек 18 погибло. Я хотел уйти, хотел уехать, а потом отлегло, остался. Мать говорила мне: «Зачем ты полез туда?» Раньше только самые последние люди туда шли, самые бедные, неграмотные, остальные учились. Шахты вторым фронтом называли. Погибало много. Но Кузбасс надо было поднимать, тяжелую индустрию. Вот и подняли, видишь, как процветает Кузбасс теперь!

Автобус заворачивает и заезжает в Междуреченск. Свой город междуреченцы называют тупиковым.

Хороший работник

«А правду вам никто не скажет!» — Мы сидим на кухне обычной шахтерской семьи. Екатерина, жена Юры, смотрит на диктофон и поджимает губы, чтобы не сказать правды. Общаться с журналистами шахтеры боятся: «Много будешь болтать — без работы останешься». Поэтому здесь и дальше все имена шахтеров и их близких изменены — чтобы не подвергать их риску увольнения.

Юра отучился в техникуме по специальности «Подземная разработка угля» и тридцать лет проработал комбайнером. Очень устал и недавно перешел на должность менее денежную, но полегче. Зарплата 30-40 тысяч, плюс шахтерская пенсия — 15. Зимнюю одежду — пуховик за 12 тысяч и сапоги за шесть — покупают за два раза в рассрочку и сразу года на три.

Прадед Юры жил под Москвой. У семьи была лавка и несколько коней. Их раскулачили, сослали в Сибирь. Потом они перебрались под Новокузнецк. В семье было 12 детей. Дед отца выходил на огород, каждому по сотке расчерчивал, пока не вскопаешь — за забор даже не смотри — гулять пойти не думай. Дед Юры в 10 лет уже уголь добывал — киркой рыл туннель. Отец Юры Иван тоже был шахтером. Юра говорит: «Я и в детстве думал, что в шахту пойду, иллюзиями себя не кормил».

Читайте также Бой дальнобоев   Корреспондент «Таких дел» побывала на стачке дальнобойщиков в Дагестане и выслушала претензии к власти участников всероссийской акции протеста  

— И вы никогда не хотели уйти с шахтерской работы?

— Куда? — Юру опережает жена, он успевает только поднять брови. — Куда тут уйдешь? Это надо уезжать по молодости, а мы в такое время попали, в 90-е, когда были молодыми, тогда никто никому не нужен был. Люди работу боятся потерять, понимаете? Вот и держимся. Я медицинский работник, зарплата у меня 7800 чистыми, работаю каждый день.

— И не уходите?

— Куда? — Екатерина повторяет раздраженно. — Медицина везде получает копейки. Сижу, пока муж работает.

— А если бы была другая работа за те же деньги, вы бы ушли?

— Как другая? — в голосе Юры удивление. — Я же не знаю больше ничего.

Его научил отец: «Всегда сиди на одном месте, никуда не дергайся». Он говорит приглушенно. Екатерина часто отвечает за него, но кажется, его это не раздражает. Мы общаемся два дня подряд, и я никак не могу понять, хочет ли Юра отвечать на вопросы. Будто его собственный выбор — общаться ли с журналистом, работать ли всю жизнь в шахте — не имеет никакого значения.

Главное для шахтера в работе — выполнить план. План — это установленное количество угля, которое должен дать участок за месяц, или расстояние, которое должен пройти проходчик. Если план выполнен — зарплата одна, не выполнен — снижается вдвое. Ради выполнения плана шахтеры торопятся и пренебрегают техникой безопасности.

Самое знаменитое нарушение техники безопасности ради выполнения плана — закрытие датчиков метана. В шахте накапливается газ метан, когда безопасная норма превышена, мигает датчик, сообщая, что работу нужно останавливать, а людям выходить на поверхность. Шахтеры из поколения в поколение накрывали датчики метана робой или блокировали подручными средствами. Юра тоже застал эту привычку. Но говорит, что последние годы датчики метана они не закрывают — правда это или нет, узнать невозможно.

Читайте также Когда прилетит Тор   Сотни лет шорцы жили на своих исконных землях, которые теперь называются Кемеровской областью. Занимались охотой, рыбалкой, шаманили, почитали духов — хозяев природы. А потом открылись угольные разрезы — Кузнецкий бассейн, Кузбасс. И боги отвернулись от людей  

— А вы чувствуете, что от вашей работы что-то улучшается в стране?

— Глупости, — Юра тихо вздыхает. — Ну, не здесь, в другом месте купят уголь. Но я знаю, что я хороший работник.

— Его уважает начальство, он никогда не отлынивает! — вставляет Екатерина.

— А чего больше всего боитесь?

— Чего боюсь? — Юра задумывается на полсекунды. — Увольнения.

Екатерина говорит, что по сравнению с 90-ми и даже нулевыми сейчас на шахтах все стало строже: «Осталось только проволоку колючую повесить!» Например, за ранний выход из шахты — если наряд выполнил и вышел на поверхность на десять минут раньше положенного — работник лишается премии, которая составляет половину зарплаты. Или вот еще: при входе в шахту каждого проверяют на алкотестере, на это нововведение шахтеры жалуются, мол, надоело, но признаются, что оно необходимо. Шахтер — профессия алкоголе-уязвимая. А в Междуреченске пивные бары почти в каждом доме.

Шахтер должен пить

С шахтером Дмитрием мы встречаемся вечером в ресторане «Ванильное небо». Он признается: сегодня после смены уже выпил пива. Извиняется и берет еще поллитра светлого. Диме 40 лет, в шахте работает монтажником.

— Какое правило главное для шахтера?

— Не лезь куда не надо. Просто: не лезь. Если молодой, слушай старших — и будешь жить!

— А каким нужно быть, чтобы тебя коллектив принял?

— Нужно быть мужиком нормальным! Вот я устроился когда под землю, пришел на участок, а там «картинная галерея Эрмитаж»! Понимаете? Люди в куполах все. Все сидячие почти! Пришли бы вы лет десять назад — и наркоманы, и алкоголики, и сидячие, больше никто и не работал в шахте. Есть закон: в шахте никогда не имеешь права бить человека. Вот после работы, за мостом, там у нас шахта Ленина и мост над Усой, вот за мостом тебе все припомнят.

— А приходили в шахту пьяные?

— Раньше если пьяный — мы его в каптерке закрывали, свой наряд выполняли и за него, он даже из каптерки не выходил. С него была поляна. Мы заработали ему 1500 , он на 500 нам поставил и на тысячу еще в плюсе. Шахтер должен пить! Две недели, три недели не пью — я начинаю орать, злиться, срываться. Выпил, успокоился — все! Шахтер должен пить — снимать стресс!

— А могут сейчас шахтеры выйти бастовать?

— Нет. Понимаешь, нас держат на грани между бунтом и смирением, — Дмитрий спрашивает разрешения заказать водку. К ней берет белый хлеб и салат оливье. — Зарплату платят какую — не слишком большую, не слишком маленькую. Чтобы не помер и чтобы не пошел на рельсы бастовать.

— А почему шахтеры постоянно нарушают технику безопасности? Нарушают ведь?

— Потому что испокон веков делаются эти планы со всеми нарушениями. Отдел зарплаты и труда устанавливает план, сколько ты должен сделать в месяц. А наряд дается на смену, на шесть часов. Если соблюдать все правила, ты будешь неделю этот наряд делать. Вот есть, например, Германия и Россия. Если в Германии в шахте что-то сломалось, ты позвонил, сел и сидишь, ждешь — что тебе придут-починят. А в России ты сам — берешь и чинишь.

— Почему вы не ждете, когда придут-починят?

— Ну тогда будем получать по пять тысяч в месяц. Поэтому все на ходу чинится, например, сегодня во вторую смену комбайн сломался. По идее, нужно было вызвать сервис, он бы оценил масштаб поломки, запчасти взял на экспертизу… Через месяц комбайн заработает. А у нас как? Сегодня сломалось, завтра комбайн поехал. Гарантий никаких, работаем, как есть. Че дали, на том и работаем. Техника исправная, не старая, нормальная. Но я говорю — усталость металла. Пойдем — покурим?

Мы выходим из бара, двенадцатый час ночи, холодно до дрожи.

— Думаете, невозможно выполнять план без нарушений?

— Невозможно. Никогда в жизни. За технику безопасности никто тебе не заплатит!

— Но это же безопасность вашей жизни!

— Да, да, конечно! — Дмитрий тушит сигарету и сплевывает. — А двадцать тысяч в месяц получать — это безопасно для жизни? Когда кишки сворачивает от того, что жрать нехер! Это безопасно?!

Каким вы помните море

Если на участке случается производственная травма, работу должны остановить и начать проверки. Остановится добыча — весь участок лишат премии, а это добрая половина зарплаты. Чтобы не терять деньги и не подводить товарищей, шахтеры соглашаются записывать производственные травмы как бытовые.

Позже такие махинации становятся для шахтеров проблемой. Если после двадцати пяти лет стажа у шахтера все травмы бытовые, то высокую надбавку к пенсии («регресс») оформить не получится. Доказать, что травмы были получены в шахте — тоже.

В своих травмах Юра винит себя: то торопился, то просто «не то время, не то место». Юра не может сосчитать, сколько раз он ломал пальцы, челюсть, руки, ноги, ребра, голову пробивал. Спина постоянно сорвана.

— Что вы думаете про тех, кто отвечает за вашу безопасность и допускает нарушения?

— Сейчас нарушения не позволяют делать. — Юра говорит медленно и тихо, с большими паузами. — Есть журнал толстый, раз в полгода мы там ставим росписи по технике безопасности. Это они так себя обезопасили. Если что — сам виноват, расписывался, инструкции получал. Вот недавно нам дали расписаться — правила поведения при встрече с медведем. Смешно? Если медведь задерет, сам виноват. Это уже дурдом, говорю же, за всякую хрень расписываешься.

Как Юра отдыхает? Мечтает дачу в порядок привести. Крышу покрыть, баню старую снести, новую поставить. Зимой в свободное время смотрит телевизор или идет с товарищами пива выпить. Вспоминает, что, кажется, профсоюз раз в три года оплачивает билеты по России.

— А вы не пользуетесь?

— Я не езжу никуда давно. Куда и на что? Денег не хватает. Да и самому уже не охота.

Были бы деньги, поехал бы в Ярославль тетку навестить, или хотя бы до Новокузнецка добрался, к брату в деревню. За границей Юра ни разу не был, в Москве и Петербурге — один раз проездом, еще перед армией. Служил в Приморском крае. Искупаться в море так и не искупался, только издалека в чистую погоду видел пару раз.

— Каким вам запомнилось море?

— Залив Петра Великого? Водоросли воняют, грязно.

У Юры и Екатерины два сына. Один работает в шахте, другой — на обогатительной фабрике.

— А кто решил, что сын ваш тоже в шахту пойдет?

— Вам правду? — бросает Екатерина. — Учиться надо было! Я вообще не хотела, чтобы мои дети с углем были связаны. Мне хватает одного шахтера! Че хорошего-то? Каждый раз ждешь, придет-не придет, травмируется-не травмируется. То с перевязанной головой придет, то с рукой, то с гипсом!

Мы проводим за разговорами два долгих вечера, и за это время Екатерина не ставит на стол ничего, кроме сладкого чая. Отмечаю это с удивлением, потому что знаю: зайдешь в дом в деревне или в маленьком городе — обязательно будешь накормлен.

Вместо угля

Город Междуреченск заставлен памятниками шахтерам. После каждой большой трагедии строят новый мемориал славы погибшим.

Мы идем по центральным улицам с журналистом Василием Горбуновым, он тридцать лет проработал в газете «Знамя шахтера», писал про подвиги и перевыполнение плана. Он помнит: первая массовая гибель шахтеров случилась в 1982 на шахте «Распадской», когда она только строилась. «У всех был шок натуральный, хоронили их в один день, на центральный проспект выносили гробы и с ними шли по центральным улицам. Людей было как на демонстрации. Причем у шахтеров традиция — никаких носилок, гробы несут только на плечах или руках».

Шахту «Распадскую» строили люди, приезжавшие сюда по комсомольским путевкам. А город строили уголовные и политические заключенные, которых ссылали сюда с 40-х годов. На территории Междуреченска было пять лагерей. Сейчас здесь четыре шахты, несколько угольных разрезов и обогатительных фабрик. В каждой семье Междуреченска есть человек, занятый в угольной отрасли. А чаще — с углем связана вся семья.

— А вот бывшее здание горкома партии! — показывает Василий, мы идем по Коммунистическому проспекту. — Теперь здесь руководство Распадской угольной компании. Вот, как раньше нельзя было дурно писать про партию, так сейчас нельзя дурно писать про угольщиков!

— Угольная промышленность всегда была единственным хозяином города?

— Ну почему же? Когда-то в Междуреченске была альтернатива углю. Заготавливали лес, сплавляли по Усе в Новокузнецк, там грузили в вагоны и на экспорт. Но делали же неразумно. Вырубали лес поближе к реке, чтобы не тратить деньги на транспорт, а там водоохранная зона — Уса обмелела, теперь по ней только на лодке проплывешь, а раньше пароходы ходили! И вот ближний лес вырубили, а чтобы дальше идти за ним, нужны расходы на транспорт, это дорого.

Междуреченск — недотационный город, он зарабатывает и кормит область. Но на благоустройство самого Междуреченска денег не хватает. Притча во языцех — городская больница. Строить ее начали еще в начале 2000-х. Потом в 2010 снесли, потому что не удовлетворяла требованиям сейсмостойкости. Начали строить новую. Строят до сих пор.

А тупиковым Междуреченск называют из-за отсутствия автомобильной дороги. Въехать в город со стороны Новокузнецка можно, выехать в сторону Хакасии — нельзя.

— Но должен же быть какой-то выход из угольной зависимости?

— На смену углю может прийти марганец, — продолжает Василий. — У нас тут Усинское месторождение марганцевых руд, до 2000-х оно было засекречено, а потом информацию открыли и решили строить завод. Отходы будут сливать в Усу, а она впадает в Томь. Сейчас мы из Томи воду из-под крана пьем, а если марганец откроют, мы будем болеть, а рядом еще заповедник Кузнецкий Алатау с краснокнижными животными, они умирать будут. Но пока проект марганцевого завода заморожен как нерентабельный.

На перекрестке Горбунов останавливается, оглядывается и говорит шепотом: «А если посмотреть на город сверху или на карту, то все улицы перпендикулярные, складываются в тюремную решетку».

На роду написано

Часовня святой великомученицы Варвары стоит в самом центре Междуреченска. Ее возвели в память о погибших в шахте «Распадской» накануне 9 мая 2010 года, чтобы близким погибших было, куда приходить их оплакивать.

Недалеко от часовни встречаемся с молодыми шахтерами. Максим представляется просто: «Я из рабоче-крестьянской семьи». Рос с матерью, она продавец, доучившись до девятого класса, понял, что мать не сможет его прокормить и выучить в институте, поэтому отучился в техникуме на подземного электрослесаря, сходил в армию и сразу в шахту. О зарплате говорит уклончиво, бывало, и 55 тысяч получал, а за сентябрь — всего 29, потому что не выполнили план.

Его друг Вова — сирота, воспитала его бабушка, сейчас ему 27, живет с женой Настей, она тоже работает в шахте, только на поверхности. Каждый день Настя ждет Вову из шахты с накрытым столом: «А как еще? У меня дедушка шахтер, он всю жизнь отработал комбайнером, как и мой муж. Он приходит с работы, у него поглажено, он накормлен, я видела, как это было, и в нашей семье сейчас точно так же». В декабре у них родится сын.

Парни говорят: все, кто из обычной семьи, идут либо в шахту, либо на разрез. Молодых парней привлекает стабильность, зарплата. Думают и наперед: через 20-25 лет шахтер выходит на пенсию, и там уже и деньги будут, и можно работать поменьше.

— Все зависит от плана, сколько угля мы дадим, — Вова охотно начинает разговор. — Чем больше план — тем больше денежек! Могут обмануть маленько. Вот, проедешь 200 метров, должны заплатить 100 тысяч, а заплатят 80. Но ты не вернешь эти деньги, потому что ты обычный рабочий, тебя слушать никто не будет, — Вова говорит об этом привычно и спокойно, как будто такие условия — «могут обмануть маленько» — прописаны в договоре изначально. — Если ты один — тебя не слушают, если толпа — это уже считается бунт. И ты по-любому в минусе.

— Но почему ты не уходишь с шахты?

— Стабильность не позволяет! Я деньги зарабатываю вот этими своими руками! — Вова говорит это уверенно, с гордостью. — Шахтер — это как-то поудачнее охранника или строителя, такая опасная работа, мужская! Если говорят про Кузбасс, значит, это бандиты или шахтеры. Две вещи, которые могут быть у нас. Ну, и спортсмены, конечно.

— Ты понимаешь, что ты добываешь уголь, получаешь мало, а за счет угля обогащаются…

— Другие люди? — перебивает Вова. — Ну, это же их предприятие, а не наше, поэтому они и будут обогащаться. Мы выше своей головы не прыгнем, у нас есть потолок. Мы просто рабочие и мы будем это делать.

— Это знаешь, с чем связано? — Растягивает Максим. — Я родился в Междуреченске и я шахтер. Мы не выбирали. Как умеем, так и зарабатываем.

— А вам не кажется, что вам очень не повезло?

Читайте также Урал наш   Во что превратились уральские города и поселки, которые когда-то были индустриальным центром страны, — в проекте «Смог» фотографа Федора Телкова  

— Нет. А че такого? У нас на роду написано быть крестьянами, мы и будем крестьянами, — Вова говорит бодро, задиристо, с вызовом. — Зато у нас дружба! Представляешь, полжизни ты проводишь в шахте с одними и теми же людьми.

Ребята не пьют, но, чтобы расслабиться и обо всем забыть, берут легкие наркотики. Отдыхают на природе, играют в нарды, ездят на шашлыки. В выходные всегда гуляют на улице, солнце для них — какая-то особенная ценность.

Они выглядят как гопники в начале 2000-х, черные куртки, черные бесформенные штаны.

— Что для тебя будет критерием, что твоя жизнь удалась? — спрашиваю Вову.

— Двое здоровых детей, жена верная, дом, квартира, квадроцикл, машина хорошая, — он усмехается, — и много хороших друзей. Все. А, еще кресло-качалку хочу!

— А кем ты хочешь, чтобы стал твой сын?

— Ну точно не шахтер! Хватит в нашей семье обычного работяги.

Последняя скульптура, прославляющая шахтерский труд, появилась в Междуреченске в 2017 году. Крепкий мужчина в рабочей куртке смотрит на мальчика. Мальчик придерживает на голове большую, не по размеру, шахтерскую каску с фонарем. Надпись сообщает: «Скульптура «По стопам отца» создана по инициативе губернатора Кемеровской области А. Г. Тулеева на средства угольных компаний. С пожеланиями семейного счастья, здоровья и благополучия междуреченцам».

P. S. Через несколько дней мы созваниваемся с Екатериной, женой шахтера Юры. Она эмоционально, громко кричит в трубку: «Знаете, я вот много думала. Рабочий человек должен жить достойно! Вот именно это слово — достойно!» Резко понижает голос и добавляет тихо и устало: «Потому что на работниках земля держится. Мы ходим на работу, мы платим налоги. А вы пришли, мне даже на стол поставить нечего».