Несчастного ребенка немедленно хочется чем-нибудь утешить, вытереть слезы, купить конфет, устроить праздник. Если это чужой ребенок, то наша доброта может обернуться отеком Квинке для аллергика, скачком сахара — для диабетика, травмой от громкого веселья — для ребенка с РАС.
Социальные последствия подарка ребенку-сироте от чужого взрослого не так очевидны. Но при этом они разрушительны ничуть не меньше. Благими намерениями, неумелым волонтерством и ложно понятой добротой детям наносится огромный вред. Каждый декабрь те, кто регулярно работает с детскими домами, рассказывают о правильных способах помощи. Правильные — это не машины с подарками и не новогодние концерты, а совсем другое.
В этом году мы снова приглашаем всех на «Душевный Bazar», чтобы рассказать, как нужно. А про то, как не нужно, — этот текст. Все написанное случилось в приемных семьях и случается прямо сейчас. Все истории реальны, изменены только имена героев.
История № 1
Чемодан собрать — дело получаса. Владик стоит в прихожей — уже одетый, глаза ясные:
— Отвезите меня в детдом.
Это началось еще в ноябре, после каникул. На каникулы Владик очень просился в лагерь, прежний, социальный, куда он ездил годами раньше: там ребята, там все привычное. После лагеря он вернулся какой-то смурной. С горечью обронил: «У Лехи кроссы новые, у Толяна — телефон, у Михи — плеер». Наталья напомнила: «Так ведь и у тебя все нужное есть. Кроссовки имеются, и бутсы для тренировок, и телефон со встроенным плеером куплен еще летом. Зачем менять так часто? Работает же». Так и сказала.
Через неделю телефон работать перестал. Влад, глядя ей в лицо теми же ясными глазами, сказал:
— Поломался. Надо новый.
Наталья растерялась. Оставлять сына без мобильника она не хотела — все-таки нужна связь, да и вдруг потянет к старым друзьям. Детдом, конечно, на другом краю города, погулять не наездишься, но мало ли. Объяснила, что в бюджет впишется только простенькая «звонилка» без интернета, и Влад тогда взбесился так, будто его несправедливо обманули. Звонилку прятал глубоко в рюкзаке, пропускал и вызовы, и сообщения. Или, может, специально не брал, думала Наталья.
Мамой ее Владик не звал, конечно, слишком большой уже. Старался как-то обходиться без обращения, просто на «вы». В детском доме он звал ее Натальей Геннадьевной, дома она предложила перейти на тетю Наташу, но Владик хмыкнул:
— Тетя моя в тюрьме срок мотает. Вы не тетя.
Ну не тетя так не тетя. Отогреется, думала Наталья, и сам решит, как звать. Не давила. Она вообще просила только о самом необходимом: учиться надо — факт, мыть посуду надо — факт, душ принимать и зубы чистить, и одежду стирать, и носки… Но на каждое требование Влад взрывался отчаянным: «Да почему я! Да с какой стати я должен! Да я не собираюсь!» Наталья понимала — привычки нет. Терпеливо раз за разом повторяла: «Этот минимум за здорового человека никто делать не будет. Давай сам. Не можешь? Давай научу». Владик бурчал: «Да справлюсь, не надо меня учить-лечить».
Не умею, не хочу, не буду
Тогда, летом, Влад согласился пойти в семью почти сразу. Наталья узнала все детали: занимается футболом, в школе учится нормально. Говорила: «Раз у тебя способности есть, подтянешься за лето, поступим в хорошую спортшколу, сможешь потом в институт. Все у тебя хорошо будет. Я помогу».
Потом оказалось, что знаний нет никаких. В школе, наверное, рисовали оценки просто так, а может, жалели — детдомовский, какой с него спрос? К новому спросу Влад привыкал так же болезненно, как и к стирке.
— Да почему я должен это учить! Да зачем мне это надо! Они мне так поставят!
— Влад, — терпеливо объясняла Наталья. — Тебе в старой школе ставили, чтоб не учить. А дальше как тебе жить с пустой головой — не их печаль. Но тут так не будет. Вступительные экзамены впереди… Ну мы ж сможем их с тобой сдать.
Через месяц Наталья поняла — не смогут, с мечтой о спортшколе придется попрощаться. Влада это подкосило.
— Чем я им не покатил? Отброса взять не захотели?
— Да ну ты что. Просто знания нужны, — успокаивала Наталья. — Ты в обычную школу этот год походишь, позанимаешься, подтянешься, и потом, после выпуска, попробуем поступить уже в физкультурный колледж. Я помогу.
Но с занятиями у Влада не складывалось. Репетиторы, которых нашла Наталья, в один голос сказали: знаний у парня нет с начальной школы. Чтобы просто сдать выпускные экзамены, придется пахать. Пахать жестко. Влад сначала встрепенулся, включился кажется, его это задело. Ходил исправно всю четверть. Потом попросил у Натальи в награду поездку в прежний социальный лагерь, куда вывозили каждые каникулы весь детдом: «Вам на меня путевку дадут, вы в опеке скажите — отдохнуть, увидеться с друзьями. С оставшимися в детском доме пацанами.
И вот вернулся совсем погасшим. С общего их с Натальей одного на двоих компа переписывался с друзьями в социальной сети, лайкал их фотографии — «мы в аквапарке», «мы на мастер-классе в пиццерии», «мы на скалодроме»… Наталья видела, что сын мается. Старалась устраивать вылазки и им. Правда, на частые поездки ни денег не было, ни времени — работала посменно. Влад учился в школе, а по выходным гонял в крутой спортивной секции мяч. А потом раздался звонок, и тренер спросил: «Как там здоровье Влада? На сборы зимой он не едет, конечно, подготовка нулевая, да и целый месяц пропущен, но пусть поправляется, и к лету мы с ним еще поиграем».
Где же он бывал в выходные, Наталья так и не узнала. Влад извинялся, говорил, что просто не может, не тянет, и тренер зверюга, а потом вспылил, хлопнул дверью и исчез в темноте ноябрьского вечера. Вернулся, правда, быстро. Наталья сидела с ним рядом на кровати допоздна, говорила о том, что надо трудиться, ведь у него есть все задатки.
— Влад, ты просто не умеешь пока работать. Это ничего, у тебя не было шанса научиться. Сначала всегда трудно. Я тебе помогу.
Влад кивал, молчал и отводил глаза в сторону.
В один из выходных, придя вечером со смены, Влада она не застала. Ближе к ночи позвонил смущенный соцпедагог детского дома:
— Слушайте, а Влад у нас. Говорит, вы его отпустили с ночевой. Но ведь мы не можем так… Ну да, ну да, я так и думала! Влад, ну-ка быстро собирайся домой!
Наталья поехала за ним сама, второй раз забирая из детдома. Половину пути шли по вечернему снежному городу домой: после третьей пересадки автобусы уже не ходили, а на такси не было лишних денег. Наталья спрашивала: «Ты чего, соскучился? Ты сказал бы, мы бы съездили в гости, ребятам бы торт привезли». Влад молчал.
«Верните меня обратно»
За две недели до Нового года Влад бросил ходить в школу. «Я все равно это не выучу никогда». А 26 декабря, утром понедельника, он стоял в прихожей — собранный, с чемоданом пожиток, в застегнутой на все пуговицы куртке, в шапке и перчатках.
— Везите меня в детдом.
Наталья сказала — ни за что. Объясняла, кричала, уговаривала дать самому себе шанс. Влад открыл дверь и шагнул за порог, бросив ей:
— Адрес опеки я знаю.
После десяти лет ребенок имеет право голоса. И имеет право отказа от семьи — как ни пытайся его остановить, как ни объясняй опеке и людям вокруг, что он просто привык к другой жизни. К жизни, где ничего не надо добиваться. К жизни, где все появляется само.
Наталья продолжала звонить раз в пару дней.
— Мы тут говорили с тренером — если хочешь, можешь продолжить заниматься в секции. Знаю, что из детдома никто не будет тебя возить, но могу возить я.
— Не. Не надо.
— Влад, ты же любил футбол.
— Ну да… Но это выходные же. А в выходные у нас мероприятия. Сегодня к нам эти, банковские, приедут. В аквапарк поедем. Занят я, в общем! Занят! До свидания!
Влад положил трубку.
Рядом стоящий парень постарше смотрел на него пристально.
— Ты домой не поехал ради этих морд? Ты совсем, что ли?
Влад сморщился:
— А там что — сидеть, в ковер смотреть, уроки делать? Да нафиг надо.
— Влад, ты долбанулся, что ли, совсем, ты зачем сюда вернулся-то?
— Да надоело.
— Наталья же твоя вроде нормальная была? Не такая, как предыдущие.
Влад дернулся. Пятый раз с ним одно и то же. Едет в семью, надеется на что-то — а смысл? Ну вот по-настоящему в семью, под опеку — это он в первый раз поехал. А раньше просто «в гости» катался. Пару справок взрослому собрать, разрешение в опеке оформить, и готово — бери детей на выходные, если детдом разрешает. Владу предлагали, вот Влад и ездил. Думал каждый раз, что будет нормально, а там — ни поездок, ни покупок, какие-то правила, какие-то занятия, какие-то разговоры. Нудят и нудят — про семью, про обязанности, про дела всякие. И Наталья тоже. Заливает эти сказочки свои сиропные про любовь, про семью, про ответственность, про будущее — чо это за гонево? Нормальное у меня будет будущее! Не надо мне ничего! И никого не надо! Все равно это временное все, какое им дело до него, ну чо они врут ему все! И Наталья эта врет, она не тетка ему никакая, и не мама… никто она. Никто. И я не нужен ей, я это точно знаю. Я никому не нужен. Я артистом буду — к нам ездили артисты выступать, бабла нормально, вот я так же буду. Выйду отсюда в восемнадцать — ни Натальи, ни воспиталок, ни директора, сам себе начальник. Куплю тачку себе.
Синюю…
История № 2
Ленка открыла дверь. Уф, удалось вырваться на три часа, хоть постриглась наконец, а то последние полгода совсем заросшая ходила. Еще бы выкроить время на встречу с психологом. Но это точно не раньше чем через неделю. Маму часто просить посидеть с детьми нельзя.
Сумку на зеркало в прихожей, ботинки расстегнуть…
— Мам, привет, это я!
Дверь детской распахивается, и ее малыши бегут к ней. Дочка и сыночек, Оленька и Коляша, маленькие, не по возрасту худые, ее, совсем ее. Уже полгода совсем ее. Ленка присаживается на корточки, чтобы не напугать, протягивает к детям руки:
— Ну привет, мои хорошие!
Но те, едва добежав, выворачиваются из ее рук и поднимают рев. Оля кричит, бьется и плачет: «Ты не мама, ты не мама!» Коляша с размаху лупит ее по щеке. Ленка от неожиданности теряет равновесие и шлепается на пол. В волосах у дочки блестки, рты у обоих детей перемазаны шоколадом. А глаза совсем лихорадочные. В них шалое неузнавание, то самое «ты кто?», от которого только-только избавились. И паника. Много паники. И руки у Оли… Ох, руки у Оли опять изодраны в мясо.
— Мама? Ма-а-ам? МАМ!
Мама стоит к ней спиной, ожесточенно кроша морковку.
— Мама, скажи, пожалуйста, а что с детьми?.. Вы гуляли?
Мама, не оборачиваясь, говорит раздраженно:
— А и погуляли. Погуляли, да! У вас вот тут сегодня елочка на районе, на площади — там и подарки сладкие дают всем детям. Я заранее узнала, что будет. Я, знаешь, и погуглить могу!
«Всем детям» мама произносит с нажимом.
«Тебе игрушек детям жалко? У них и так жизни не было!»
Ленка опускается на стул. Усталость. Бесконечная усталость. И безнадежность. Сейчас она не может даже злиться. В голове включается калькулятор. Сколько времени откат у детей продлится на этот раз? Минус доктор на следующей неделе, минус магазины, конечно, хоть и пора покупать зимнее, но сейчас этого нельзя делать. Сейчас им нельзя ни к кому ходить, в таком состоянии. Им надо быть снова только дома. На домашнем карантине. Где только один взрослый.
Ленка поднимает глаза:
— Мам. Я же тебе говорила — мы! не! празднуем!
Мама поджимает губы и крошит морковку:
— Ой, да глупости! Детям радоваться нужно. У них мамки родной нет, а ты их и праздника лишаешь? Не стыдно тебе? Они же вести себя не умеют, как дикие. Маугли, а не дети! Мы пришли на праздник, они как музыку заслышали, ко всем кидаться стали — Олька платье задирает, Коля всем под коленки кулаками тычет. Конфеты выпрашивали! Лезли к женщинам в сумки! Коля у какого-то мальчика принялся машинку отбирать, я еле отбила! Мы потом назад шли, мне Коленька плакался — ты вообще, говорит, все игрушки их выкинула. Я пришла домой — и правда, нету игрушек-то. Ты понимаешь, что они по ласке изголодались у тебя, по игрушкам? Держишь детей в черном теле, не рожала ты, не понимаешь…
Ленка закрыла глаза. Не заводиться, не вслушиваться, ее силы сегодня нужны будут детям. Сюда их тратить нельзя. Но не выдерживает и срывается:
— Это не про воспитание, не про приличия — это реакция на стресс! Эти праздники для них как бомба в сердце, ты не понимаешь, что ли? Игрушки они ломают, а я не покупаю новые, потому что важно научиться: если вещь сломана — она исчезает, и все!
— Да подумаешь, ломают! А кто в детстве не ломал? Ты не любишь их просто, и все. А если правда тебе глаза колет, так и сиди с ними сама!
Последние слова мама выкрикивала уже из прихожей. Хлопнула дверью так, что вздрогнуло зеркало. Ушла. Ленка сжалась на стуле в комок. К психологу ей в ближайшие недели не попасть, значит. Не с кем оставить ребят. Да и ни с кем, кроме мамы, им быть нельзя еще долго. Проходя мимо зеркала в прихожей, Ленка себе улыбнулась грустно: «Покрасилась, постриглась? Вот и хватит тебе, черпай отсюда силы еще с месяц. Больше неоткуда будет».
В голове крутилось недоговоренное: елочка вот эта, подарочки… А у Оли мама пила в праздники наглухо, девочку изъяли под Новый год, привезли в приют, а там — вакханалия эта, подарки, Деды Морозы чередой, тетки незнакомые конфеты суют. Ты понимаешь, что она там к каждой блондинке кидалась: «Ты мама? Где мама?» А Коляша вообще никаких мам от рождения не видел, ему близость — это вот такое лихорадочное внимание, любой формой выбить его.
…Ты не понимаешь, мама, откуда тебе понимать. Ты росла в семье.
Украденные праздники
Обнимать Коляшу. Успокаивать. Не давать бить сестру, маму, самого себя, перехватывать ручки. Не давать рвать на себе еще одну майку. Не разрешать себя наказывать. Перехватывать и разминировать ненависть, всю ненависть, скопившуюся к взрослым. Брать ладошки сына в свои руки, большие и теплые, и аккуратно гладить ими его же по лицу. И по сестренкиному, и по маминому. Не давать ударить. Не давать нанести себе вред. Шишки, царапины, порезы и синяки — потому что был праздник, и он так старался понравиться, и к нему опять никто не пришел. Или пришла тетя, он думал — заберут, но тетя оставила подарки и ушла, а воспитательница сказала: «Конечно, а кто вчера баловался, кто не слушается? К таким деткам мамы не ходят, таких не забирают!» А каких забирают, хороших, да? Вот этого заберут? И этого? И он бил всех без разбору, а потом ел, и снова бил, и снова давился конфетами, пока не отберут… И ломал подаренную машинку сразу, чтобы никто не позарился, чтоб никому не досталась.
Но отбирали быстро, даже сломанное.
Обнимать, обнимать, обнимать Олю, слушать ее «ты не мама», слушать ее злость, страх, ярость и не давать направлять на себя, маленькую, не давать наказывать себя. А Оля плохая, Оля виновата. Оля не слушалась, плохо вела себя, вот не плакала бы тогда в пустой квартире — и не забрали бы от мамы в приют, все было бы хорошо, не надо плакать, плохая Оля, плохая, вырастешь вся в мамку твою, алкашку, сдохнешь под забором, ну чего ты ревешь, чего ты ревешь, позорище, только праздник портишь.
Заслонять эти голоса в Олиной голове, выпевать своим голосом новые песни, нежные песни. Молиться, чтоб их было слышно.
…Вечером Ленка плакала в подушку. Почему у ее детей украли не только семью, но даже возможность радоваться? Праздник для них — это время оголтелого выживания: набей рот конфетами, запихивай в себя еду до рвоты, спрячь побольше под матрас, разломай подарок, иначе старшаки отберут. Разрушай, царапай, бей, вымещай злость, отчаянную злость на маму, на себя, на весь мир.
У ее семьи пока не будет ни Нового года, ни подарков, ни елочки — ничего… Ничего страшного. Мы справимся. Дети придут в себя. Через пару лет можно будет спокойно выйти и посмотреть на украшенную к празднику елку. Нарабатывать новые чувства по поводу праздника — другие, радостные, волшебные. Те, которые привычны детям в семье.
История № 3
Двери в детдом открываются, и шум сбивает с ног — кричат будто все сразу. Детские голоса звучат по расписанным партиям. Кто-то хохочет заливисто, громко, на одной ноте, прерываясь только для вдоха. Кто-то говорит: «А у тебя дома малыш? Где твой малыш? Где твой малыш?», кто-то бесконечно спрашивает «А это что? А это? А это?» Интонации не меняются, меняются растерянные голоса отвечающих взрослых. Кто-то бегает по коридору — вроде без цели, но мимо каждого из стоящих, толпящихся, разувающихся, проходящих в зал. В зал, где сейчас будет концерт.
В зале душно, расставлены рядами стулья, привязаны шарики и яркие ленты, у входа жмутся малыши, кто-то молчит, кто-то прячется за спины, кто-то сфокусировал взгляд на понятном, на точечке от обоев. То и дело оборачиваются в коридор — туда, где толпы взрослых все прибывают. Каждый смотрит выжидательно: «Ты за мной? А ты?» Девчонки постарше начинают хохотать. Звук высокий, ломается на одной ноте, рассыпается.
Кто-то едет сюда в машине, опаздывает, говорит по мобильнику:
— Девочки, мне в прошлый раз знаете что? Мне малыш один «мама» сказал! Прямо вот меня мамой назвал, да! Ой, я так распереживалась сразу… Нет, мы сегодня едем в другой центр. Ну там концерт будет, подарки… Ну а что, если сироты, им подарка не положено, что ли? Положено! Ну я скину тебе потом фотки, посмотришь. Зря не поехал вообще! Там вот сразу чувствуешь, что не зря живешь.
Звучит музыка, громче, громче, клоун хохочет в микрофон.
Кто-то огромный, в шуршащем, склоняется поближе:
— Влад, Владик, ну улыбнись! Ну смотри какой важный дядя пришел! В го-о-ости к нам пришел, да, Владик? На де-е-еток посмотреть, пода-а-арки им принести. Ну что ты ревешь, ну! Вы извините, он у нас новенький, не привык еще. Недавно привезли. Владик, на тебе машинку. Хочешь машинку? Хочешь? Хочешь?
Синенькая!