«Мы меняем масштаб»

Нововведений, предлагаемых Ксенией Соколовой, многие старые сотрудники фонда не приняли. По их мнению, из работы фонда пропал самый дух Доктора Лизы, подвижничество, бессребреничество, альтруизм, граничащий с безумием. В частных беседах главную свою претензию старые сотрудники «Справедливой помощи» формулировали словами: «Надо не менеджментом заниматься, а сидеть в подвале и за три копейки помогать людям».

Открытие мемориальной доски Елизавете Глинке в ДонецкеФото: Валентин Спринчак/ТАСС

Помощница Елизаветы Глинки Наталья Авилова, курирующая теперь эвакуацию больных детей из Донбасса, сообщила «Таким делам», что «провела собственный аудит фонда» и намеревается выступить на общем собрании, попытаться убедить коллег отказаться от рыночных зарплат, комфортабельного офиса, стратегических сессий с участием преуспевающих бизнесменов — всех этих атрибутов, превращающих подвижничество в менеджмент. Не дожидаясь собрания, Авилова разослала внутренний финансовый отчет фонда журналистам и жертвователям.

Президент фонда Ксения Соколова за неделю до годовщины гибели Доктора Лизы дала «Таким делам» подробное интервью, в котором разъяснила, как, по ее мнению, должен развиваться фонд.

Подвал навсегда

ВАЛЕРИЙ ПАНЮШКИН:

— Вы переехали из знаменитого подвала в приличный офис? Подвалу конец?

КСЕНИЯ СОКОЛОВА:

— Нет. Одно из первых моих решений было этот подвал сохранить. Это психологически важный фактор. Подвал — место Лизы на карте Москвы. Туда идут люди, они идут к Лизе. Подвал не будет закрыт никогда. Мы в соседнем переулке сняли офис, где может работать административная команда: я, директор, бухгалтер, юрист… Это оупенспейс — семьдесят квадратных метров. В подвале происходит живой обмен вещами, едой и медикаментами. Там толпятся люди. Совмещать административную работу с этим потоком людей просто невозможно.

ВП:

— Ты закрыла какие-то программы?

КС: 

— Я не закрыла ничего. Лиза ездила на вокзал кормить бездомных, занималась помощью малоимущим и вывозила детей из Донецка. Все это работает. Но фонд Лизы — это было дело, которое придумала и осуществляла лично Лиза. Один богатый жертвователь фонда, когда Лиза погибла, сказал мне, что все это предприятие надо просто закрыть, а на месте подвала устроить музей. Потому что фонд — это была Лиза, и без Лизы он не возможен. Была и другая точка зрения, что фонд должен продолжаться, но в том виде, в котором мы этот фонд знали, он продолжаться не мог бы, потому что это был фонд одного человека, которого больше нет. Фактически фонд Лизы без Лизы — это стартап, и надо было писать стратегию. Я обратилась к Дмитрию Дикману (эксперт в области стратегического планирования и управления НКО — прим. ТД), который такие стратегии писать умеет, и мы стали придумывать, как нам развиваться.

ВП:

— Ты платишь Дмитрию Дикману?

КС:

— Ничего не плачу. Я ему предложила, потому что считаю, что всякая работа должна быть оплачена. Но Дмитрий решил работать pro bono. Есть целый пул людей, которые работают со мной бесплатно из уважения к памяти Лизы. Мы придумали, что стратегия нашего фонда должна выглядеть просто — преобразование усилий подвижника в систему. На практике это означает, что мы развиваем те направления работы фонда, которые подлежат системному развитию и тиражированию. Например, у нас есть направление «кормление бездомных». Один раз в неделю на вокзале Лиза кормила бездомных, раздавала одежду и оказывала первичную медицинскую помощь. Мы это делаем до сих пор, кроме того, бездомные приходят в подвал, получают одежду, еду и юридическую помощь. Андрей Николаев, который занимается в фонде этим направлением, прекрасно ориентируется в проблемах бездомных, но совершенно не настроен смотреть на их проблемы системно. Мы стали искать, кто занимается проблемами бездомных более системно, чем мы. Нашли Емельяна Сосинского, Дом Трудолюбия «Ной». Я съездила в его дома, Сосинский тоже подвижник, как и Лиза, двадцать лет занимается только бездомными. Но его дома оказались на грани закрытия, потому что вокруг стали открываться для бездомных другие приюты, где бездомным позволяют пить. А Сосинский не позволяет. Мы приняли решение начать работать с ним. Кроме того, меня очень впечатлила петербургская «Ночлежка». Я хочу изучить их опыт и этот опыт перевезти в Москву. «Ночлежка» замечательна тем, что их деятельность совершенно укладывается в правовое поле и построена так, что на нее можно фандрайзить. Вот это я и называю превращением нашей практики раз в неделю кормить бездомных на вокзале — в систему. Повторюсь, подвал не денется никуда. Просто каждое из направлений будет системно развиваться.

Президент благотворительной организации «Справедливая помощь Доктора Лизы» Ксения СоколоваФото: Стоян Васев/ТАСС

ВП:

— Люди, которые работали раньше с Лизой, остаются?
КС:

— Практически все.

ВП:

— Существует ли разница зарплат тех, кто работает в подвале, и тех, кто работает в офисе?

КС:

— Я бы вообще не отделяла тех, кто работает в подвале, от тех, кто работает в офисе. Они делают одно дело. Но мозги стоят дороже чем руки. Всем, кто работает «в поле», помогает в ручном режиме бездомным и малоимущим — всем поднята зарплата. Но услуги юриста объективно обходятся дороже, чем услуги человека, который раздает продукты. Никто у нас не получает сверхзарплат, каждый получает примерно столько, сколько его труд стоит на рынке. Что касается меня, то я стала работать за зарплату, только отработав восемь месяцев pro bono. Только когда поняла, что работа в фонде требует моей полной занятости.

Больница Глинки

ВП:

— А что происходит с больницей для бедных?

КС:

— У нас есть Дом Милосердия, помещение, которое было выделено Лизе под больницу для бедных, о которой она восемь лет мечтала. В 2014 году, когда Лиза стала очень известным человеком, ей выделили небольшой флигель на территории городской клинической больницы № 6, которая представляет собой допожарной эпохи усадьбу, где был сиротский дом и больница для чернорабочих, но все эти здания закрыты. Единственное здание, которое функционирует — это наш флигель. Флигель выделили Лизе под больницу для бедных, но Лиза занялась Донецким проектом. Семьям из Донецка негде было жить в ожидании госпитализации или между госпитализациями, они стали в этом флигеле жить и до сих пор живут.

ВП:

— Много их там?

КС:

— Одиннадцать семей. Почти максимальное заполнение. Всего в Доме Милосердия помещается 12 семей, маленький флигель, памятник архитектуры, кстати. Поток семей из Донецка, хотя и сократился, но не иссяк. Лиза хотела больницу для бедных, но так получилось, что сейчас там живут дети. Заботу о них взял на себя наш жертвователь, бизнесмен Антон Абугов. Он обеспечивает детей всем необходимым. Год занимаясь Домом Милосердия, мы осознали на практике простую вещь — где-то жить между госпитализациями нужно не только детям из Донецка, а прежде всего российским детям. Они приезжают из Хабаровска, например, и им тоже негде жить в ожидании операции или между двумя курсами химиотерапии. Я привлекла экспертов. Пока на уровне идеи мы создали проект лечебно-патронажного центра имени Елизаветы Глинки. Центр состоит из двух направлений. Во-первых, гостиница с возможностью оказания первой помощи, где дети с родителями могли бы ждать госпитализации. Во-вторых, информационный центр, который аккумулирует сведения о возможностях государственной медицинской помощи и о возможностях благотворительных фондов. Если к нам поступает запрос о ребенке, который нуждается в помощи, мы можем направить его туда, где эту помощь окажут. Такой координационный центр, суперкомпьютер, в котором лежат все возможности медицинской помощи.

Елизавета Глинка оказывает помощь бездомнымФото: Евгений Волчков/ТАСС

ВП:

— По сути, это придуманная великим хирургом Пироговым сортировка раненых?

КС:

— Да, похоже. Только речь идет о детях. Мы придумали эту концепцию под конкретное здание ГКБ №6, где уже находится наш Дом Милосердия. Но недавно мы были с этой идеей в правительстве Москвы на самом высоком уровне. Теперь создаем рабочую группу. Возможно, эта рабочая группа решит, что нам нужна под эту идею не усадьба, потому что там много времени и денег уйдет на реставрацию. Возможно, под лечебно-патронажный центр лучше получить здание бывшего детского дома, которое легко отремонтировать и оснастить. С другой стороны, есть прекрасное старинное здание. Оно сейчас разрушается. Мы можем спасти здание и продолжить его историю. К тому же, у нас живут дети, которых надо возить по разным больницам Москвы. Удобнее возить из центра.

ВП:

— Ты представляешь, сколько там будет работать людей, сколько на это нужно денег, и где ты эти деньги будешь брать?

КС:

— Мы получили государственную поддержку на будущий год. Это позволит фонду оплачивать услуги медицинских технологов, экспертов, которые будут разрабатывать техническое задание для лечебно-патронажного центра. А чтобы лечебно-патронажный центр функционировал, я думаю, надо создавать эндаумент, крупный фонд, с доходов которого центр будет существовать. Плюс, у меня есть ряд частных инвесторов, которые не готовы вкладывать в строительство больницы (это очень дорого), но готовы вкладывать в оснащение гостиницы и информационного центра. Я осторожно предполагаю, что, сложив государственные и частные деньги, мы центр потянем.

ВП:

— Ты понимаешь порядок цифр? Десятки миллионов? Сотни?

Донецк, март 2017. Руководитель проектов «Помощь Юго-Востоку Украины» и «Детям Сирии» Наталья Авилова и глава фонда «Справедливая помощь» Ксения Соколова (слева направо) во время отправки детей на лечение в РоссиюФото: Виктор Драчев/ТАСС

КС:

— Я не готова тебе ответить. В разных вариантах цифры могут быть совсем разные. Реставрировать усадьбу — это очень дорого. Если это будет не усадьба, а нам передадут, например, здание бывшего детского дома, то смета становится в разы меньше.

ВП:

— Представляешь ли ты сроки?

КС:

— Если мы реставрируем усадьбу, то это не меньше трех лет.

ВП:

— Что ты будешь считать успехом проекта и провалом проекта?

КС:

— Возможность провала я не рассматриваю.

ВП:

— Как королева Виктория, которая говорила «In this household we never anticipate the possibility of failure»?

КС:

— Вот! Вот именно! Если рассчитывать на провал, то зачем вообще заниматься чем бы то ни было? А стопроцентным успехом я буду считать, если на нашей красивой усадьбе будет написано «Лечебно-патронажный центр имени Елизаветы Петровны Глинки. Дом Милосердия». И это останется. Вот, мы уже все помрем, а в Москве будет больница Глинки, как есть Морозовская больница или больница Склифосовского. При этом я понимаю, что мы все живем в реальном мире. В правительстве Москвы мне сказали: «Вы что хотите — усадьбу или детям помогать?»

ВП:

— Что из перечисленного ты собираешься осуществить в этом году?

КС:

— Мы должны создать рабочую группу, прописать техническое задание, написать проект не на трех листочках, как он написан у меня сейчас, а в виде большой книжки. Мы должны представить этот проект, получить на него финансирование, получить здание, оборудовать его и открыть.

Мы меняем масштаб

ВП:

— Лечебно-патронажный центр — это главное ваше дело?

КС:

— Это флагманский проект. А для бездомных мы создадим ночлежку. А для малоимущих мы разработали и начинаем внедрять проект «Доктор Лиза пенсионерам Москвы». Проект очень простой. Мы договариваемся с социальными службами Москвы, они дают нам списки пенсионеров и малоимущих. Раз в неделю приезжает наш автобус и привозит то, в чем человек нуждается. Продуктовый набор… Или волонтеры приедут, помогут квартиру убрать… Нам глава социальной службы в Хамовниках сказала: «У нас часто пенсионерам не хватает радости. Им, может быть, не продукты нужны, а на концерт хочется сходить». Значит, привезем билет на концерт. Пенсионерам, многодетным, одиноким мамам… Начнем сейчас в ЦАО, а дальше посмотрим. Пойдем в другие районы, возможно, в другие города…

Елизавета Глинка с ребенком в вагоне поезда «Донецк-Москва» на Курском вокзалеФото: Валерий Шарифулин/ТАСС

ВП:

— А что дальше будет с детьми Донбасса?

КС:

— В начале 2015 года лично президент Путин по просьбе Елизаветы Петровны Глинки подписал постановление 1134 об эвакуации детей из зоны боевых действий в экстренно-массовом порядке. Наш фонд работает там на месте, собирает запросы от родителей, чьи дети имеют тяжелые диагнозы (онкология, кардиохирургия) или ранены. Когда Лиза начинала, раненых было очень много, сейчас их значительно меньше. Мы посылаем запрос в Минздрав, Минздрав смотрит, подлежат ли эти дети эвакуации. Если подлежат, то мы эвакуируем их в Москву или в одну из клиник России, где им могут оказать помощь. МЧС посылает самолет в Ростов, пограничные службы нам помогают. То есть участвуют несколько государственных ведомств. Лечит и привозит детей государство, а мы собираем информацию, вывозим из зоны боевых действий, сопровождаем во время лечения и отправляем домой. За два года Лиза вывезла оттуда 500 детей. Почти все дети после лечения вернулись домой. Мы за этот год без Лизы вывезли 77 детей.

ВП:

— А Сирия?

Читайте также «Я — богатая наследница»   14 февраля стало известно, что фонд «Справедливая помощь», созданный доктором Лизой Глинкой, возглавит ее близкая подруга, журналист Ксения Соколова. Ксения рассказала «Таким делам», как она решилась на этот шаг  

КС:

— Мы возили туда гуманитарную помощь на самолетах Министерства обороны. Сейчас войска вроде выводятся. Но буквально вчера мы получили запрос на гуманитарную помощь для детских больниц. Будем рассматривать. Эвакуация тяжело больных детей из Сирии по типу донецкого проекта невозможна юридически. Но там есть еще другая тема. Там еще есть дети тех, кто уехал воевать в ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная в России). Не только из России, но и из Европы. Эти дети находятся в лагерях, приютах… Нас просили заняться ими, но не собственно вывозом, а созданием координационного центра, куда могли бы обращаться бабушки и дедушки, которые считают, что их дети уехали воевать в ИГИЛ, и внуки теперь могут находиться на территории Сирии. Такие бабушки и дедушки не обращаются в государственные структуры, потому что по закону они могут быть признаны пособниками террористов. Мы думали о создании координационного центра. Но это очень трудный проект с точки зрения международного законодательства.

Ксения СоколоваФото: Стоян Васев/ТАСС

ВП:

— Расскажи о себе. Что такое лично для тебя эта работа?

КС:

— Год назад я думала, что функции мои будут чисто представительские. Меня попросили стать президентом. Я согласилась, но вскоре выяснилось, что документы фонда в таком состоянии, что там невозможно никем стать чисто юридически. Лиза совершенно не обращала внимания на бумаги, и я ее понимаю, я бы тоже плевала на бумажки на ее месте. Но мне пришлось взять юриста. Не только чтобы разобраться с бумагами Лизы, но еще и потому, что я сама ничем прежде не руководила и очень боялась подписать случайно что-нибудь такое, за что меня привлекут к ответственности. Дальше пришлось взять директора, чтобы занимался оперативным управлением. У нас были рекомендации Минюста, и рекомендации эти заключались в том, чтобы привести деятельность фонда в соответствие с законодательством. Нужно было сменить статус, написать устав и так далее. Очень помогал председатель нашего попечительского совета Михаил Александрович Федотов. Одно за другое цеплялось, я работала совершенно бесплатно. К осени стало ясно, что с кризисом мы более или менее справились и можно переходить к развитию. Фонд стал требовать от меня все больше времени. В какой-то момент я поняла, что это настоящий фултайм, работа, которая отнимает все мое время. Надо было либо уходить, либо оставаться всерьез. С февраля по август я работала бесплатно, а в августе решила назначить себе зарплату. Сейчас свою задачу я вижу в том, чтобы изменить масштаб деятельности фонда. Лиза аккумулировала большие ресурсы, благодаря которым можно двигать гораздо более крупные проекты, чем подвал или эвакуация детей из Донецка. Репутация Лизы до сих пор открывает многие двери. К ее возможностям я добавила свои. Я понимаю, что такие амбициозные цели, как строительство детского центра, могут вызывать недоверие и пугать тех, кто знал Лизу, любил Лизу, работал с ней. Но повторю еще раз — ни один из проектов Лизы закрыт не будет. Во всяком случае, пока я президент.

ВП:

— А надолго ты президент?

КС:

— На пять лет. Но могут переизбрать и раньше. В нашей организации действуют демократические процедуры, как и в нашей стране.