Святые из Бутова. Отец Владимир Амбарцумов

Ноябрь накрыл Москву белесой пеленой. Гигантское бельмо неба застыло над Бутовским полигоном. Тяжелые снежные облака нависли над храмом, крестами, людьми с их делами, заботами, памятью и беспамятством… В этот стылый день не ожидаешь встретить на мемориале людей. Но с отцом Кириллом Каледой мы договорились о встрече заранее. Он только вернулся из Екатеринбурга, где открывали памятник репрессированным «Маски скорби» по проекту Эрнста Неизвестного. Сегодня он справил службу и уже готов побеседовать.

Хмурый под стать дню, он появляется откуда-то из-за угла воскресной школы, провожает меня в свой кабинет, усаживает за стол и ждет моих вопросов. О своем дедушке, священнике Владимире Амбарцумове, ему рассказывать не впервой. Но у меня в голове держится мысль: его дед лежит здесь, в 200 метрах от нас, он был расстрелян ровно 80 лет назад, в ноябре 1937 года, и он святой.

Святой дедушка

Спрашиваю:

— Отец Кирилл, а что лично для вас значит святость деда? Ведь для многих святой — это человек с иконы, который жил когда-то очень давно, и если его о чем-то попросить, то есть вероятность получить помощь. С вашим дедушкой так же?

— Мы дома всегда осознавали, что дедушка свят, хотя в голову не приходило, что он может быть прославленным, канонизированным, «официальным» святым. Мы молитвенно обращались к деду, но это было не формально и… все-таки иначе, как к близкому человеку, без вычитывания специальных служб, акафистов. Хотя и это бывает на праздники, например, когда того требует порядок. И у меня нет сомнений, что факт моего присутствия здесь, в этом храме, в этом месте — это заслуга отца Владимира в том числе.

Отец Кирилл КаледаФото: Андрей Васенев

— Ясно. Но разве можно заменить живое общение установленной молитвой, специальной службой?

— У меня этой замены не произошло. Это же как с родителями. Мы ведь просим у них о чем-то. Иногда денег спрашиваем. Но если с ними есть нормальные отношения, то мы эту просьбу не оформляем как кредит, с подписанием договора, обсуждением обязательств и так далее. Я, к слову, вообще очень благодарен родителям, что они сумели с раннего детства привить нам любовь к дедушкам и бабушкам, при том что мы почти никого из них не застали. Для нас это были реальные, конкретные люди. Когда в 1989 году на Лубянке мне сообщили, что дед расстрелян, я пережил смерть близкого мне человека. Мы ведь давно знали, что его нет в живых. А тут сухая бумажка, справка КГБ — и вдруг такая близость с дедом, такая реальность потери…

Положительно заряженный лютеранин

Мальчик Володя Амбарцумов и не думал умирать. У него был живой восточный нрав, большой интерес к жизни и значительные перспективы. Родившись в Саратове в семье благочестивых лютеран, он с детства видел вокруг себя множество примеров открытого и простого отношения к людям. Его отец, армянин Амбарцум Егорович Амбарцумов, учил глухонемых детей и не мог даже допустить мысли о том, чтобы брать с них или с их родителей какие-то деньги.

Правда, мальчик не пошел по стопам родителя. Он увлекся физикой, особенно в части электричества. Этим он донимал и своих родных: то подсунет кому-то электроды под напряжением, то набросает в ведро с водой монет, подведет к нему провод со слабой силой тока и выставит его на улицу, чтобы посмеяться над тем, кто сунет в воду руку. При этом сам был не из робких.

В доме на Шаболовке в Москве, куда Амбарцумовы со временем перебрались, долго сохранялась дыра, которую Владимир пробил для какого-то своего опыта.

После того как он кончил гимназию при московской Петропавловской лютеранской церкви (эта кирха в Старосадском переулке до сих пор действует), мама настояла на том, чтобы Володя получил образование в Берлине. И тот уезжает в Германию, поступает в Берлинский политехникум (то есть Берлинский технический университет. — Прим. «ТД») и сразу же начинает сам себя обеспечивать, подрабатывая частными уроками. Там же он знакомится с христианскими студенческими кружками, увлекается ими и заново осознает свою веру: переходит из лютеранской церкви в баптизм. Так он прожил до 1914 года.

Володя, 1909 годФото: из семейного архива

Однажды утром Володя проснулся с ясной мыслью в голове: пора возвращаться в Россию. Никакого плана на этот счет он не имел. Собрался за один день и отбыл поездом, буквально прыгнув в последний вагон. Еще через несколько дней началась Первая мировая война. Границы России и Германии закрылись и ощерились пушками.

Кружковец

Отцу Кириллу постоянно стучат в дверь и звонят по телефону: то на мобильный, то на городской — рабочий день в разгаре. Изредка он вынужден отвечать что-то по вопросам бухгалтерии, а на все попытки войти говорит: «Я занят, мои дорогие». На какое-то время штурм стихает.

— А как вы думаете, отец Кирилл, если бы ваш дедушка не вернулся тогда, в 1914 году, как бы сложилась его жизнь?

— Да, это занимательный эпизод его биографии. В клейме на иконе святого Владимира Амбарцумова этот сюжет изображен так, как будто ангел его зовет домой. Сам он, конечно, понимал, что это случилось промыслительно, но это не было гласом с небес или еще чем-то таким — просто осознание необходимости быть в России. Даже если бы он не вернулся тогда, я думаю, что он предпринял бы такую попытку позже. Еще были рейсы, которыми немцы отправляли граждан Российской империи домой даже после объявления войны.

— А эти студенческие кружки, они ведь фактически стали началом его сознательной христианской жизни?

— Началом этой жизни для него была семья. Оба родителя были ревностными протестантами с твердой верой, доставшейся им, видимо, от предков-миссионеров. Но что касается кружков, то это было большое внеконфессиональное движение. Они существовали в Америке, Финляндии, России и других странах. Основная цель их была в изучении студенческой молодежью Священного Писания. Конфессиональные особенности там не обсуждались вообще: почему ты православный, почему ты баптист — не так важно. Естественно, эта форма работы была протестантской, баптистской. Наверное, дед потому и перешел в баптизм в тот момент. А потом уже, переехав в Россию, познакомившись с выдающимся священником отцом Валентином Свенцицким, дедушка под его влиянием перешел в православие.

Крышка Евангелия

В Москве Владимир Амбарцумов продолжил свое образование на физмате Московского университета. Среди его студентов Володя нашел тот же христианский студенческий кружок и без промедления к нему примкнул. В кружке он познакомился с Валей Алексеевой и вскоре сделал ей предложение. Роковой 1917 год принес молодой семье сына Женю. А еще через два года у них родился Виктор. С началом голода семья с двумя малышами перебирается в Самару. Но там сразу две трагедии настигли Амбарцумовых. В 1920 году Владимира арестовали за контрреволюцию и увезли обратно в Москву. В 1921 году от инфекции умер маленький Витя. В начале 1922 года супруга с пятилетним Женей уезжает к мужу, которого выпустили, но из города отлучаться запретили. В этом же году на свет у них появилась дочка Лидочка.

Съезд христианского студенческого круга, Москва, 1921 годФото: из семейного архива

Все свободное время и Валя, и Владимир Амбарцумов посвящали… не детям. Они продолжали заниматься христианским просвещением. Несмотря на хаос и брожение в стране, они умудрились найти себе прибежище — брошенный дом в Кречетниковском переулке (дом снесли при строительстве Нового Арбата. — А. В.). С помощью кружковцев его отремонтировали и заселились в одну половину, а во второй обустроили помещение для занятий кружка.

Казалось бы, жизнь обрела границы, семья вставала на более-менее твердую почву. Но в 1923 году советская власть развернула антирелигиозную кампанию. К этому времени уже множество церковных ряс было пробито пулями и штыками, много христианской крови пролилось там, где еще вчера христосовались на Пасху соседи. В тот же год коллегу Амбарцумова, одного из выдающихся проповедников Христианского студенческого движения Владимира Марцинковского, известного своими диспутами с наркомом просвещения Луначарским, выдворяют из страны. В Праге в изгнании он пишет книги и статьи. Среди прочего вспоминает такой сюжет. Как-то ему пришлось ехать поездом, набитым красноармейцами. Один из соседей Марцинковского, боец, хвалился грабежами и убийствами, в которых он участвовал в дни революции. Марцинковский спросил у него:

— Разве Христос в Евангелии учил так делать?

— А нешто мы его читали? Мы только крышку Евангелия целовали… А что в ем писано, того не знаем.

Кружковцы лишились своего проповедника. Но в движении еще оставался блестящий организатор, другой Владимир — Амбарцумов. Ему предстояло многое сделать.

Как-то утром Валя попросила его купить ливерной колбаски. В столице можно было ею поживиться, а для скромной жизни молодой семьи много ли надо. Володя сходил за колбасой, поцеловал Валю и отправился на службу. Тот день долго шумел в хлопотах и заботах, он тянулся в своей суете и не мог отпустить всех по домам. Амбарцумов вернулся за полночь, тихонько вошел в дом, стал искать жену, чтобы вернуть ей утренний поцелуй, но когда нашел, обмер от ужаса: паралич сковал ее руки и почти лишил речи. Яд испорченной колбасы разошелся по телу. На прощание она предупредила Володю, что будет трудно, будут гонения, но Христа оставлять нельзя. И еще умоляла его быть для детей не только отцом, но и матерью. Через несколько часов она скончалась. Это была неожиданная и колоссальная потеря для семьи. Ведь любовь между Владимиром и Валей была так велика, что он и сам как-то писал: «Не могу понять, где заканчиваюсь я и начинается она — Валя».

На будущий год власть запретила Христианское студенческое движение как религиозную организацию. Владимир решает, что в это трудное время деятельность кружков нужна как никогда, и переводит собрания на подпольный режим. Верность жене и Христу он сумел сохранить до конца, а вот стать детям матерью так и не смог…

Не сквернословь

Отец Кирилл Каледа согласен с тем, что его дедушка не смог окутать детей материнской лаской и заботой.

— Да, это так. Он остался отцом, притом довольно строгим.

— Видимо, обстоятельства жизни, немецкое воспитание и восточный характер брали свое?

— Не знаю, но он мог ударить сына. И моя мама, Лидия Владимировна, вспоминала, как один раз он отшлепал и ее.

— За что?

— Все известные случаи, когда дедушка прикладывал к детям руку, были связаны со сквернословием. Он очень строго к этому относился. Старший сын, Евгений, как-то уж сильно разошелся в этом деле, и деду пришлось не только выпороть его линейкой, но и сменить место жительства: они тогда жили на территории Данилова монастыря.

— Почему так строго?

— Сквернословие — это хула на Бога. Ведь Христос — это слово. Помните, «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… » Но как бы то ни было, дети очень любили своего папу. Они боролись за крупицы времени, чтобы побыть с ним. А он в эти минуты всецело посвящал им себя.

Проблема поминания

Вслед за запретом организации начались аресты. Однажды Владимир Амбарцумов задержался у своего друга, тоже кружковца, впоследствии известного писателя Николая Пестова. Ночью в дом постучались чекисты. Следователи не знали, что случайный приятель хозяина — это председатель движения. Они промариновали его до утра, с рассветом забрали Пестова с собой, а Амбарцумова отпустили. Тот не пошел ни домой, ни к друзьям — у многих из них в ту ночь тоже не гасили свет, шли обыски и аресты. Дождавшись открытия парикмахерской, Владимир сбрил бороду, постригся и сменил очки на пенсне. Днем он шел домой и встретил своего ночного следователя. Тот не узнал Амбарцумова. Не сразу узнали отца и домашние.

Тем не менее семья Амбарцумовых не осталась брошенной. К ним в дом пришла Мария Жукова. Своих детей у нее не было, а большое сердце и чувство долга перед покойной Валентиной (Жукова считала ее своей наставницей) — было. С этой новой «мамой» семья прожила 29 лет, в скитаниях и горе, не зная, что та еще успевала ухаживать за своим умирающим от рака отцом. Он, как и многие, подозревал, что Владимир и Мария Алексеевна живут в тайном браке, не мог поверить в чистоту их отношений, поэтому сам сторонился «новой семьи» своей дочери. В реальности же это был обычный подвиг простой женщины с теплым, отзывчивым сердцем и живой верой.

С середины 1920-х годов Владимир Амбарцумов начал тяготеть к православию. В 1925 году он крестил детей, а еще через два года, зимой, в городе Глазове, он стал православным священником.

Владимир Амбарцумов, 1928 годФото: из семейного архива

В то время православную церковь раздирали противоречия, которые были вызваны декларацией митрополита Московского Сергия Страгородского. Тот обратился ко всему церковному народу с декларацией, в которой всячески призывал к лояльности по отношению к большевикам и советской власти. Тот народ, что еще сохранил свою церковность, прекрасно понимал, что эта власть не щадит никого и для церкви она — враг. Обсуждение письма вызывало споры и разделения. Далеко не все могли понять, что соавторы этого документа — сотрудники ОГПУ. Церковь стала делиться внутри себя на поминающих митрополита Сергия за богослужением и на тех, кто этого не делал. К последним присоединился и отец Владимир. Круг его общения стал богат на клириков православной церкви: дьяконов, священников, епископов. Многие из них легли в бутовскую землю рядом с Амбарцумовым, но тогда еще они не знали, насколько густая тьма обволакивает Россию.

В 1929 году семья Амбарцумовых была на краю распада. Духовника семьи, старца священника Георгия Лаврова, арестовали и отправили в Казахстан. Решено: Лида остается с Марией Алексеевной в Сергиевом Посаде, а отец с сыном Евгением едут в казахские степи к старцу. На прощание папа подарил Лиде резинового верблюда, но она все равно очень плакала, не хотела прощаться с папой и братом. Грустное прощание, дорога, сквозняки вагонов и… возвращение. До старца они так и не добрались. В дороге кончилась еда. На перевалочном пункте за ними никто не приехал, и они были вынуждены вернуться домой. И слава Богу, так как зимой у Жени проявилась закрытая форма туберкулеза.

Отец Владимир как «служитель культа», к тому же имеющий уже один арест, был «награжден» статусом лишенца. Это означало не только поражение в гражданских правах, таковым не выдавали продуктовые карточки. Священник кидался на любую возможность подработать, чтобы прокормить детей.

В 1930 году знаменитый храм Святителя Николая у Соломенной Сторожки осиротел. Его настоятель отец Василий Надеждин умер от голода в кемском лагере. По его предсмертной просьбе Амбарцумов идет служить в этот храм. Там он обрел нового друга — священника Михаила Шика. Как вспоминала дочь отца Владимира Лидия, это было очень интересное и трагичное переплетение судеб: «Папа — армянин, отец Михаил — чистокровный еврей. Оба становятся священниками в 1927 году и в 1928—1930 годах служат в одном храме. Именины у отца Михаила были 3 октября — в день рождения папы. Шик был расстрелян 27 сентября 1937 года в Бутове. Отца — на его сороковой день, 5 ноября».

Вместе они служили в этом храме, вместе и ушли, не дожидаясь, пока их как «непоминающих» лишат священного сана и возможности служить. Ведь тогда всех священников и епископов, кто не был согласен с «официальным церковным курсом», который в церковной истории получил название сергианство, снимали с должностей, кафедр, с настоятельства в храмах и отправляли за Можай, а то и вовсе запрещали в служении. Все это было цепью чудовищных компромиссов с НКВД, под сильным давлением со стороны чекистов, но по вопросу, было ли это церковное опустошение хоть сколько-нибудь оправданно, историки спорят до сих пор.

Из личного делаФото: из семейного архива

По увольнении за штат отец Владимир устраивается в различные научно-исследовательские учреждения. Его талант физика и математика, его тяга к открытиям особо помогали ему в этот период жизни.

В 1932 году Москву всколыхнули новые аресты. Верующих людей, духовных чад опальных священников забирали целыми семьями. Нагрянули и к отцу Владимиру. Весь дом перевернули, но ушли ни с чем. С той поры у домашних было заведено ставить на окно керосиновую лампу в случае тревоги. Но в этот раз Амбарцумова забрали не из дома, вызвали в кабинет директора, а оттуда голубые фуражки уже повели его к черному воронку через задний ход. Через три с половиной месяца отпустили. Приговор: ссылка. Но снова повезло. Академия наук, где он работал в последнее время, выхлопотала ему условное наказание.

В 1935—1936 годах у детей отца Владимира было самое счастливое время: папа жил с ними. По какому-то счастливому случаю им удалось даже привезти фисгармонию. Дом наполнился музыкой, у священника был сильный голос, тонкий слух и исполнительский талант. Старший сын, Евгений, переболевший всеми страстями юности, стал возвращаться к нормальным отношениям в семье и, главное, к вере. Казалось, что дом — это остров, вокруг бескрайний океан, а тут — твердая земля, на которой можно уверенно стоять и ничего не бояться.

Наступила осень 1937 года.

Занавешенные иконы

Речь отца Кирилла в сумраке кабинета несколько убаюкивает. Мягкий тембр, размеренный слог, паузы. Разговор у нас зашел о том, кого на Руси вообще почитают святыми. Отец Кирилл почувствовал живую тему:

— В русском народе образ святого — это прежде всего образ монаха, который удалился от мира и потом начал чудотворить. В истории с новомучениками, с моим дедом все иначе. Вот человек служил у себя на приходе, у него была семья, работа. Да, не все было идеально. В 1920—1930-х годах приходилось бороться за выживание, ведь он лишенец. А это значит, какие-то огороды, работа сапожником и еще кем-то. А потом его и еще многих берут и отправляют в тюрьму, или расстреливают, или волокут строить Беломорканал.

— А в чем подвиг?

— А в том, что они сделали осознанный выбор. Они понимали, что если они называют себя христианами и живут по-христиански, то они могут пострадать. Даже если они не очень-то выставляют свое исповедание напоказ. И когда приходит их час, они не отказываются. Они подтверждают, что да, я христианин и на советскую власть смотрю как на явление временное. И так сохраняют в себе образ Божий.

— Но почему они гораздо менее популярны, чем древние святые?

— Хороший вопрос. Дело в том, что мы, к великому сожалению, часто относимся к святым как к отделу соцзащиты: к этому святому обращаться от боли в голове, к этому за благочестивой женой, а к этому за чадородием. Когда мы утилитарно относимся к святым, Господь нашей просьбы не отвергает. Но цель-то в другом. Не устроить эту жизнь безболезненно, а попасть в Царствие Небесное, позаботиться о жизни вечной. И тут новомученики нам в пример. Ведь, честно говоря, подвиги великих преподобных нам не дано повторить. Стоять тысячу дней на камне никто из нас не сможет. Или в пустыне жить без еды, воды и крыши. А новомученики жили простой жизнью, но сохранили твердость веры. И для нас эти святые должны быть гораздо ближе и понятнее, чем древние.

Священномученик Владимир, пресвитер МосковскийФото: из семейного архива

— А как ваши родители смогли сохранить и передать вам это знание и уважение к репрессированному деду? Ведь говорить об этом вслух было очень опасно.

— Мы все знали. Мы даже молились постоянно о том, чтобы узнать, как умер дедушка Володя. Но вместе с тем было и понимание, что говорить об этом вне своего круга нельзя. Мы тогда жили в коммуналке на краю Петровского парка, где сейчас начинается улица Планетная. И ни там, ни в школе мы не говорили, что мы верующие. Родители старались создать круг общения, чтобы мы имели возможность общаться с детьми такого же воспитания. Мы знали о том, что они тоже верят в Бога, знали, что у них кто-то сидел, а кто-то был расстрелян. Мы рано узнали, что есть такое тайное священство. И когда папа, отец Глеб Каледа, вдруг объявил, что он тайный священник, то никто не удивился. Он совершал службы уже на новой квартире, в своем кабинете, оборудованном под домашний храм. А мы, чтобы никто не заметил, завешивали в кабинете окна, закладывали их подушками, включали на кухне радио и так тихонько служили.

***

Из воспоминаний Лидии Каледы, дочери священника Владимира Амбарцумова.

«Каждое мгновение мы ждали ареста папы. 8 сентября Женя вернулся вечером и они с отцом пошли спать в сарай. После часа ночи раздался стук в дверь — пришли проверять паспорта. Услышав голоса папы и Жени, они пошли к ним, нашли там облачение и только после этого предъявили ордер на обыск и арест.

Я сидела в комнате на маминой кровати (здесь и далее мамой называют Марию Жукову. — Прим. А.В.), и у меня был озноб — ноги подпрыгивали, руки тряслись. Около меня спали котята, глядя на них, понятая все умилялась.

Временами я смотрела на шкаф, где стояла керосиновая лампа, в которой папа спрятал антиминс (богослужебный плат, необходимый для совершения литургии. — Прим. А.В.).

Следователь, видимо, его и искал, так как радостно разворачивал каждую шелковую тряпочку, но при этом лампы даже не коснулся руками.

Они отобрали много бумаг, писем, книг, молитвенников, медальон с мощами святителя Николая — все клали на стол.

Под утро обыск закончился. Мы собрали папе какие-то вещи, положили их в наволочку и еще решили отдать Женины ботинки: они были целее.

Папа вышел из дома, мы пошли его провожать. Когда проходили садом, я сорвала яблоко и протянула отцу. “Не положено!” — сказал следователь. “У вас есть дети? — оборвала его мама. — Так дайте детям проститься с отцом”. Дальше железнодорожной линии нас не пустили. Папа помахал нам рукой и сел в поезд. Больше мы никогда его не видели. Мы остались одни. Детство мое кончилось».

«Мы же не лежим в грязи, если упали»

Спрашиваю у отца Кирилла:

— Вот если бы ваш дедушка сейчас мог прийти к вам в храм посмотреть, как вы живете, оглядеться вокруг, он узнал бы ту церковь, за которую отдал свою жизнь?

Вздох. Пауза.

— Трудный вопрос… Он бы обрадовался тому, что храмы строятся, что есть возможность проповедовать. Но я думаю, ему было бы непросто с его горячим духом принять многие стороны современной церковной жизни.

— Почему так?

— В народе еще не произошло осознания трагедии ушедшего века и греха богоборчества. Ведь именно об этом свидетельствовали многие новомученики, в том числе простые бабушки 60—70 лет, которые все видели. Это осознание медленно приходит: новые памятники, новые храмы в честь новомучеников. Этого, конечно, недостаточно, это не соответствует масштабу случившегося с нами. До того момента, как сюда с этим осознанием придет каждый русский и каждый верующий человек, еще очень далеко.

— Вы говорите, что важно осознание, но что человеку с ним делать? Ведь это как вериги, как самоистязание — понять, наследником чего ты являешься. Как с этим жить?

— Если человек понял, что он ошибся, то есть надежда, что в следующий раз он этой ошибки не допустит, верно? Каждый может упасть. Но если это случится, мы же не лежим в грязи, если упали. Мы встаем, чистим пальто, отряхиваем руки и идем дальше. Покаяние должно заключаться в изменении нашего мировоззрения, мироощущения. И если это произойдет, то есть надежда, что все будет по-другому.

***

Из протокола допроса отца Владимира Амбарцумова 12 октября 1937 года.

Вопрос: Изложите содержание к/р (контрреволюционных. — Прим. «ТД») разговоров, имевших место между вами и Шиком М. В.

Ответ: При наших встречах мы, т. е. я, Амбарцумов, и Шик, обсуждали тяжелое, ненормальное положение православной церкви в СССР, говорили, что раз церковь отделена от государства, то государство не должно вмешиваться в церковные дела, надо дать церкви свободу действий, возможность для проповеди.

Вопрос: Что вы говорили о новой конституции?

Ответ: По вопросам конституции я говорил, что хотя служители культа и получили по новой конституции права быть избранными и избирать, но я не верю, что служители культа будут избраны в советы.

Вопрос: Ваше отношение к советской власти?

Ответ: Я по своим убеждениям заявляю, что советская власть есть явление временное, как всякая власть.

Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку!