Список Хризостома

                                         «Все греческие жители острова знали, что

мы прячемся, но никто нас не выдал. Никто» 

(Шломо Амар, житель острова Закинф)

Несмотря на середину октября, жара на Закинфе не спадала: душный воздух будто накрыл остров тяжелым одеялом, из-под которого нельзя было выбраться. Местные знали, что жара может продлиться до ноября. Единственное, что доставляло жителям Закинфа хоть какую-то радость — немцы, похоже, еще сильнее устали от жары. Педантичные исполнители, они даже в самые душные дни не позволяли себе расстегнуть ни одну пуговицу на форме. Правда, нацисты быстро поняли, что в полуденный зной в этом краю дела не делаются. Поэтому днем они отдыхали.

Деревни острова погружались в послеобеденную тишину, и даже ветру было лень поднимать пыль с дороги. Тихо было и на ферме «Гаитани» — некогда (то есть до войны) богатом доме с обширным хозяйством, принадлежавшем Анастасиосу Тэтрадису и его семье. Не зря эту ферму в качестве жилища выбрал офицерский состав, прибывший на остров. Но сегодня офицеры были в отлучке. За старшего остался капрал, не по уставу задремавший в тени оливкового дерева рядом с домом.

Разбудили его странные звуки, доносившиеся из пристройки, куда были выселены немецкими «гостями» владельцы дома. Больше всего звуки походили на стоны раненого животного. Они не затихали, напротив, становились все громче. Капрал хотел уже встать и сходить разузнать, кто побеспокоил его дневной сон, но тут дверь пристройки распахнулась, и на солнце выскочила Рубини Тэтрадис, хозяйка «Гаитани».

Она бежала прямо на капрала, при этом ее дородная фигура эффектно колыхалась, а распахнутые глаза впились в немца. Тот от неожиданности вскочил на ноги, весьма неизящно подпрыгнув.

— Герр офицер, герр офицер!

— Я не офицер! Что случилось?

— Герр фюрер, нужна ваша помощь! Умоляю!

— Я не… Да что такое?!

Мамаша Тэтрадис пыталась отдышаться от непривычной для нее пробежки и с трудом выговаривала слова.

— Моя дочь… рожает… нужен врач.

Капрал с ужасом посмотрел на пристройку: юноша внутри него захотел немедля бежать подальше от этих страшных стонов, но боец вермахта должен был сохранять невозмутимость и выполнять приказы. Только вот приказов на такой случай ему не давали.

— Исключено, — сглотнув, выдавил капрал, — мы возим в больницу только немцев.

То, что произошло дальше, противоречило всем канонам немецкого темперамента: почтенная гречанка Рубини, мать шестерых детей, исторгла из груди крик отчаяния, упала на колени перед молодым солдатом и принялась громогласно умолять его на смеси греческого и немецкого языков. На шум из дома выскочил заспанный солдат. Увидев, в какое непростое положение попал сослуживец, он сделал было шаг назад, но капрал его заметил. И вот уже оба стояли перед причитающей на коленях гречанкой.

— Was zu tun ist? Везти ее в больницу? Мы не должны покидать пост.

Солдат растерянно пожал плечами.

— Bei Bedarf. Если она умрет сейчас, в наше дежурство, что скажет герр офицер? Евреев не поймали, зато вот вам мертвая гречанка.

Едва капрал произнес последнюю фразу, воздух разрезал зверский крик. Солдаты выпрямились как по струнке. Даже Рубини на долю секунды замолчала, но тут же возобновила причитания с утроенной силой.

— Auto! — принял решение капрал.

Солдат тут же побежал заводить автомобиль, стоявший в сарае для скота. Под напуганными взглядами детей роженицу вынесли из пристройки на простыне — молодая женщина кричала, уже не переставая, мокрая от пота рубашка облепила тело, темные волосы прилипли ко лбу и вискам.

Наконец, все устроились, и «Штёвер» рванул в сторону немецкого госпиталя — единственного медицинского учреждения на острове, разрешенного оккупантами. «Тише, тише, не лимоны везете!» — причитала Рубини. Роженица так крепко вцепилась ей в руку, что Рубини ее уже не чувствовала. Но теперь она была спокойна, теперь все будет хорошо.

Немецкие солдаты так и не узнали, что в тот жаркий октябрьский день отвезли в больницу не старшую дочь грека Тэтрадиса. Они отвезли в больницу дочь еврейского сапожника и жену еврейского музыканта, еврейку.

От итальянцев к немцам

Весной 1943 года нацистские войска высадились на Закинфе. Сразу стало ясно, что итальянская оккупация, продолжавшаяся уже три года — ничто по сравнению с немецкой. Муссолини лелеял мечту после войны оставить Италии Ионические острова, собрав таким образом амбициозный пазл новой Римской империи. Итальянские оккупанты должны были по возможности учить греков итальянскому, знакомить их с итальянским законодательством, судопроизводством и культурой. Любые контакты островитян с греками с материка строго пресекались. Отныне их родина — Италия, а не Греция.

Разумеется, был введен комендантский час и различные наказания для ослушавшихся, но до расстрелов, тем более показательных, доходило редко. Самой болезненной потерей для жителей острова стала вырубка оливковых рощ в начале 1940-х — итальянцы планировали использовать Закинф как аэродром для самолетов, летящих в Африку и обратно. О том, что оливки были основной статьей заработка островитян, оккупанты не думали. Впрочем, все заработанное все равно изымалось, а о торговле с материком не могло быть и речи. Так жители плодородного острова узнали, что такое голод. Стыд и ужас оккупации население переживало молча, боясь за свои жизни и жизни свои детей. Но все чаще молодые люди и девушки уходили в горную часть острова, труднодоступную и опасную, где присоединялись к местному Cопротивлению.

И все же итальянцев еще можно было терпеть. У нацистов же была только одна цель — использовать и уничтожать. И начали они со своих вчерашних союзников итальянцев: осенью 1943-го все итальянцы с Закинфа были разоружены и переправлены на соседний остров Кефалонию, где за неделю, начиная с 21 сентября, были расстреляны около пяти тысяч итальянцев — резня вошла в историю как «бойня дивизии Акви». Теперь нацисты могли спокойно приступить к другим задачам.

Войска Вермахта в Греции, 1943 годФото: Berliner Verlag/DPA/TASS

Командующий оккупацией острова капитан Альфред Лит в первый же день своего правления на острове доказал, что относится к работе серьезно: он наугад выбрал и пристрелил молодого грека прямо на улице, после чего отдал приказ оставить тело минимум на сутки лежать в дорожной пыли, смешанной с кровью, — в назидание.

Затем Лит вызвал к себе мэра Закинфа Лукаса Каррера и потребовал выдать ему список евреев острова. Каррер ответил, что евреи Закинфа столько веков живут бок о бок с греками, что едва ли их можно вычислить (разумеется, эта была неправда, греки прекрасно знали евреев, но помогать нацистам Каррер не собирался).

Общение с нацистом усугублялось тем, что мэр почти не владел немецким, а Лит плохо владел собой. После нескольких минут бессмысленного разговора, во время которого мэр старался как можно красноречивее разводить руками и мотать головой, капитан направил свой парабеллум, который, кажется, никогда не выпускал из рук, Карреру в грудь. «Juden! Ich brauche Juden!»

Ночная встреча

— Вы в порядке! Какое счастье!

— Хотел бы я сказать тоже и про тебя, Лукас, но на тебе лица нет. Да садись уже, садись.

Мэр Лукас Каррер тяжело рухнул на предложенный стул. Проводивший его к митрополиту молодой священник бесшумно выскользнул из комнаты.

Мэр достал из кармана пиджака носовой платок и отер пот со лба. Глаза его стали привыкать к полумраку, царившему в скромной обители митрополита Закинфского, и Лукас, наконец, рассмотрел Хризостома, которого не видел больше полугода.

Тюрьма не щадит никого, даже тех, кто работает на бога: за время своего многомесячного заключения в Афинах митрополит осунулся, под глазами появились темные мешки, а обычно аккуратно прибранная борода разрослась во все стороны и сделала священнослужителя похожим на безумца. Лишь взгляд Хризостома остался по-прежнему ясным и пытливым.

Когда мэр закончил свой невеселый рассказ, митрополит с минуту молчал, собираясь с мыслями.

— Лукас, правильно ли я тебя понял — они угрожали?

— О, эти общаются только угрозами! Подозреваю, другого тона они не знают, — мэр снова достал носовой платок и принялся теребить его в руках. Он решил не пересказывать подробности расправ над мирными жителями: митрополит и без того натерпелся за последние несколько месяцев, а ему еще предстоит борьба.

В том, что митрополит вступит в борьбу, Каррер не сомневался. Замкнутость островной жизни дает самое полное представление о тех, кто живет рядом. Все черты характера, все сильные стороны и слабости — островитяне знают соседей так, как никогда не узнают жители большой земли. Так и мэр знал, что Хризостом не сдастся без боя, даже если уже понес наказание. Также Каррер знал о преданности митрополита жителям Закинфа. Всем жителям без исключения: священнослужителю было неважно, куда они ходят молиться — в церковь или синагогу.

— Говоришь, попросили евреев пометить дверь желтой звездой?

— Первым делом. Никто, конечно, этого не сделал, но приказ поступил сразу. И этот загадочный корабль в порту… Загадочный, как же — все понимают, зачем он здесь.

— Все всё понимают, Лукас, — митрополит прикрыл глаза, и мэр увидел, как тот устал за эти месяцы. — Все всё понимают, но никто ничего не делает. Когда я был в тюрьме, я много слышал об этих поездах: людей загружают в них как скот, даже теснее. Окна этих поездов заколочены досками, чтобы не привлекать внимания. Они едут в Польшу по несколько суток, едут без еды, без воды, иногда без возможности сесть. На весь вагон — один горшок, никакого уединения, никаких человеческих законов. Далеко не все доживают до прибытия поезда. А тех, кто, против всех законов природы доживает, ждет место, которое они называют Auschwitz.

Хризостом произнес это слово на немецкий лад — мэр знал, что митрополит несколько лет возглавлял греческий приход в Мюнхене. За эти годы он проникся немецкой культурой и в совершенстве овладел языком. Тем труднее и болезненнее для него была связь этого языка с нацистской формой.

Раздался тихий стук, дверь приоткрылась, и в комнату проскользнул тот же молодой священник. В руках он держал стакан воды и таблетки, которые положил на стол рядом с митрополитом. Тот кивнул, будто скинул с себя страшные картины, нарисованные воображением, и обратился к мэру уже другим, деловым тоном.

— Лукас, сколько на острове евреев? Мне нужно точное число.

Мэр бросил обеспокоенный взгляд в сторону священника, стоявшего за спиной митрополита.

— Не беспокойся, я доверяю всем в этой комнате. Если точнее, я доверяю всем на этом острове. Единственные, кому я не доверяю, ходят в нацистской форме и требуют наклеивать на двери желтые звезды. Итак?

— 275, самое большее 280 евреев. И 35 тысяч человек населения острова в целом. И если кто-то из них выдаст…

— Не волнуйся, Лукас. Я кое-что придумал.

Загадочное исчезновение

Евреев на острове не было. Кого бы ни спрашивали нацисты, они получали один ответ: «Здесь нет евреев». Но нацисты точно знали — есть. Евреи были во всей Греции, просто где-то население было более сговорчивым. Вон на соседней Кефалонии вычислить евреев не составило труда — набралось почти две тысячи, и власти острова разумно согласились сотрудничать с оккупантами. Они призвали евреев отметить свои дома желтыми звездами и, ради собственного же блага, не оказывать сопротивления. Так почему на Закинфе народ оказался так упрям?! Причем все: от мэра до босоногого мальчишки на улице. У всех один ответ: «Евреи? Nein».

Но особенно Лита поразил митрополит. Капитан ожидал увидеть очередного неграмотного грека (как про себя он успел окрестить мэра) и был поражен, когда митрополит обратился к нему на безукоризненном немецком. Митрополит вспомнил свою жизнь в Мюнхене и между делом небрежно обронил, что успел лично познакомиться с фюрером. При упоминании фюрера Лит приосанился. Похоже, с этим бородатым можно иметь дело. Но уже в следующую минуту капитан разочаровался — увы, Хризостом не может назвать еврейские семьи острова. Он же христианский священник, дела евреев его не касаются.

Памятник митрополиту Закинфскому Хризостому и мэру Закинфа Лукасу Карреру — на месте синагоги, разрушенной землятрясением в 1953 годуФото: Maesi64/commons.wikimedia.org

Пришлось Литу действовать топорными методами. Его люди ходили по домам, сапогом открывали двери и проверяли документы. И в каждом доме у каждого жильца находилось свидетельство о крещении, выданное митрополией Закинфа. В исправности были документы и у мужчин, отправленных на работы по разгребанию камней на горных дорогах для проезда немецких мотоциклов.

Ни Лит, ни его люди не заметили, что остров живет двойной жизнью. Днем дети играли на улицах, женщины обменивались скудными запасами продуктов, свободные от нацистских работ мужчины курили перед домом или делали что-то по хозяйству. А ночью партизаны провожали евреев в горные деревушки, куда нацисты еще не успели добраться. Митрополит строго наказал передвигаться небольшими группами, не больше трех человек, чтобы не привлекать внимания.

И, разумеется, необходимо было уничтожить документы, указывающие на еврейское происхождение, и не расставаться с новыми, поддельными, выданными священниками закинфской митрополии за последние несколько недель. Еврейских детей «раздали» греческим семьям острова — в итоге немцы беспрестанно удивлялись, как плодовиты греки. (Так у гречанки Рубини Тетрадис и появилась беременная «дочь», которую она с помощью нацистов отвезла в больницу, где та успешно родила ей «внука»).

Так с помощью партизан и подделки документов евреи Закинфа бесследно пропали.

Последний ультиматум

С каждым днем раздражение Лита увеличивалось. Он не привык к тому, что его приказы не выполнялись. А на Закинфе капитана к тому же не покидало ощущение, что его водят за нос. Он уже получил несколько недвусмысленных сообщений из Берлина. Возможно, герр Лит не в состоянии выполнять приказы вовремя? Может быть, герр Лит желает, чтобы его заменили? Никто прежде не сомневался в его компетенции, и теперь, когда это время пришло, Альфред Лит почувствовал, как почва проклятого острова уходит из-под ног.

Однажды ночью, ворочаясь без сна, Лит почувствовал резкую боль в правом плече и со всей силы ударил по месту укуса. Капитан поднес ладонь к глазам и рассмотрел на ней кровь, черную в темноте. Лит усмехнулся. Пусть это была его собственная кровь, но комара он все же убил.

На следующее утро Лит вызвал к себе Лукаса Каррера. Капитан в ультимативной форме объявил мэру, что если в течение 72 часов он не получит список с фамилиями и адресами евреев Закинфа, мэр может прощаться с жизнью. Лит остался доволен произведенным впечатлением: он видел, как беспомощно мэр комкал в руках носовой платок, и заметил, как тот споткнулся, выходя из комнаты. Со стороны капитана это не было блефом: одним греческим мэром больше, одним меньше. Командование поймет. А вот то, что в порту уже несколько дней без дела простаивает корабль, подготовленный специально для отправки евреев Закинфа в Афины, непростительно.

Памятная доска митрополиту Закинфскому Хризостому и мэру Закинфа Лукасу Карреру на месте синагоги, построенной в 1489 и разрушенной землетрясением в 1953 годуФото: Gregory Pappas//www.pappaspost.com/

Лукас Каррер шел быстрым шагом, постоянно оглядываясь. Его никто не преследовал, к нему не приставили охрану, но он все равно чувствовал себя как в ловушке. Он знал, что ему нет спасения с этого острова, его острова. И он знал, что на этот раз Лит не ограничится угрозами. Слишком велико его раздражение.

Хризостом был в церкви, но не молился, а сидел на лавке у входа. Ни один мускул не дрогнул на лице митрополита, пока мэр докладывал ему суть своего разговора с нацистом. Лишь когда мэр закончил, Хризостом, глядя прямо на мэра, твердо сказал: «Ты не дашь немцам никакого списка. Я беру это на себя».

Короткий список

— Вы пришли оба? Что же, так даже лучше.

Лит откинулся на спинку кресла, в руках у него была папироса. Вся поза и вид капитана демонстрировали пренебрежение и уверенность в собственной силе. Он достаточно хорошо изучил человеческое поведение, чтобы знать, что страх за собственную жизнь может обесточить даже самые благородные порывы, а потому не сомневался, что в этот раз получит от мэра то, что ему нужно.

Под пристальным взглядом Лита мэр и митрополит заняли места. Капитан бросил докуренную папиросу на пол, качнулся вперед в кресле и, потушив ее носом ботинка, медленно произнес «Gib mir die Liste». Мэр побледнел, но митрополит сохранял невозмутимость.

— Лукас, дайте капитану список.

Мэр достал из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги, и тот моментально оказался в руках у помощника Лита, который уже передал его капитану. Стараясь не выдавать своего нетерпения (сколько нервов стоил ему этот чертов список!), Лит развернул бумагу. В ту же секунду лицо его налилось кровью. «Was ist das?!» Капитан вскочил на ноги и швырнул бумагу на стол. От его спокойствия и расслабленности ни осталось и следа.

Список состоял всего из двух имен. Митрополита и мэра.

Лит продолжал кричать, его рука легла на рукоятку парабеллума. Мэр зажмурился — он понял, что это последние секунды его жизни. Но тут заговорил митрополит.

Хризостом говорил громко и быстро, значение его слов ускользало от Каррера, но тот видел, что они доходят до раскрасневшегося Лита.

Речь митрополита отличалась смелостью и наглостью. Митрополит просил у Лита возможность лично обратиться к «дорогому фюреру». В конце концов, они были знакомы еще со времен Мюнхена. Фюрер наверняка расстроится, если узнает, как капитан обошелся с его старым знакомым, который помнил Адольфа еще со времен его ареста в 1924-м. Все, что нужно митрополиту — возможность передать фюреру письмо. Большего он не просит! И он уверяет, что если фюрер все равно не изменит своего мнения, митрополит сам подведет Лита и его людей к каждому еврею острова.

Медаль «Праведника народов мира», учрежденная израильским правительством за спасение евреев во время нацистского геноцидаФото: Дмитрий Борко/PhotoXpress

Лит отпустил рукоятку пистолета. Он уже не был уверен в верности своих действий. Что, если митрополит не блефует, и его жизнь и мнение действительно важны для фюрера? И что если он, расправившись с этими двумя клоунами прямо сейчас, навлечет на себя еще большее неудовольствие командования?

— Одно письмо, — наконец произнес Лит. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким униженным.

В ожидании ответа дни тянулись невыносимо медленно.

— Что делать, если ответ придет отрицательный? — спросил в один из таких невыносимо затяжных вечеров мэр митрополита.

— Если понадобится, я готов сам сесть на этот их корабль. Но мы не выдадим евреев.

Наконец, спустя почти неделю, ответ пришел. «Евреи Закинфа остаются на острове под персональную ответственность митрополита и мэра».

Хризостом попросил у Лита копию приказа из Берлина, и тот неохотно ее дал. Новость моментально распространилась по острову, вызвав облегчение и эйфорию. Но митрополит все равно через священников передал укрывавшимся в горах евреям, чтобы те не выдавали своего местонахождения.

Судьба евреев на других Ионических островах была куда печальней — большинство были вывезены и отправлены в концентрационные лагеря при посредничестве греческих властей. Так, на острове Керкире из двух тысяч евреев к концу войны в живых остались 60 человек. И только еврейская община Закинфа не пострадала — все 275 человек остались на острове и выжили.

Нацисты покинули остров в сентябре 1944 года. Капитан Альфред Лит был смещен незадолго до прихода на остров британцев и, по слухам, расстрелян.

P.S. Землетрясение 1953 года не пощадило Ионические острова: дома на Закинфе и Кефалонии превратились в руины, уцелела только церковь Святого Дионисия. Большинство жителей острова успели покинуть жилища и спастись, но количество раненых превысило сотни. Первый иностранный корабль с помощью и медикаментами, который подплыл к Закинфу, был из Израиля. После того, как корабль причалил, капитан зачитал обращение к жителям острова: «Евреи не забыли митрополита и мэра Закинфа и то, что они для них сделали».

В 1978 году мэр Лукас Каррер и митрополит Закинфский Хризостом (посмертно) были признаны национальным израильским мемориалом Холокоста Яд ва-Шем «Праведниками мира».

Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку!