Влажные, холодные дни, оставшиеся до весны следующего года, ознаменовались препятствиями, выстроенными нами в коридорах и садовой комнате, чтобы стимулировать коммуникацию дочери, если она не сможет их пройти. На каждой достаточно низкой поверхности всегда лежали бумага, карандаши и мелки, и если Айрис не могла выразить себя словами, на помощь приходило рисование. С каждым днем дочка становилась все более игривой и активной, но хотя я и старалась изо всех сил, ее речь улучшилась не так сильно, как мы надеялись.
Время шло, и отсутствие у трехлетней Айрис речевых навыков все больше нас волновало. Благодаря музыкальной терапии она добилась некоторых успехов, и мы праздновали каждое сказанное Айрис странное слово, но уже начинали проявлять нетерпение. Речевые навыки дочери были неустойчивы: иногда она издавала какие-то звуки и реагировала на слова, но в основном молчала и только гудела. Дочка по-прежнему общалась с нами при помощи жестов, указывая на то, что она хочет. Айрис использовала эти навыки с людьми, которых хорошо знала, но не слишком хорошо реагировала на незнакомцев. Если мы как следует поощряли дочку, она могла сказать «еще», когда хотела больше мыльных пузырей, или считала до трех, пока я помогала ей скатываться с матрасной горки, но по сравнению со сверстниками прогресс казался незначительным. Многие трехлетки знают до тысячи слов, могут пересказывать простые истории и декламировать стишки… Айрис была способна произнести около двадцати слов, да и то из-под палки.
Однако нам всем, включая саму Айрис, приходилось потрудиться, чтобы их услышать. Это расстраивало, ведь мне казалось, что наша девочка все знает, просто ее знания словно заперты внутри нее и ждут возможности прорваться наружу. Просто их что-то удерживает… Но мы не знали, что именно, и никто не знал. Мы обращались к логопедам-дефектологам, но все они предлагали методы, которые мы уже пробовали, так что поиски продолжались.
***
У нас выдался очень удачный день: я рисовала буквы на песке, а Айрис начала говорить их вслух. Потом шло рисование, и я подготовила мольберт, который бабушка с дедушкой подарили внучке на Рождество. Я возлагала на эти занятия большие надежды: дочка получала столько удовольствия от своих карандашей и историй, которые я рассказывала по картинкам, что я была уверена: ей понравится, а я смогу увязать рисование с речевой терапией.
Когда я смешивала краски на детской палитре, Айрис приходила в восторг. Она скакала на батуте в садовой комнате, то и дело подбегая к мольберту. Ее очаровал рулон бумаги, прилагающийся к нему — он отличался от того, что я крепила к столу. И, конечно, Айрис повела себя, словно щенок из рекламы туалетной бумаги: потянула за край бумаги так, что она размоталась по всей комнате, и мне пришлось скручивать ее обратно и начинать сначала.
Она терпеливо стояла рядом со мной, а потом попробовала сама. Но как только краска начала стекать по тонкой бумаге, и та стала морщиться и деформироваться, Айрис рассердилась. Зарыдав, она рухнула на пол, все еще сжимая кисточку в руке. Синяя краска забрызгала и пол, и руку Айрис, что все только усугубило: дочка захотела немедленно стереть ее, словно не могла выносить краску на коже.
Я побежала на кухню за полотенцем, а когда вернулась, оказалось, что Айрис, рыдая, стоит у окна, пытаясь его открыть. Ей хотелось сбежать от всего, и я почувствовала себя просто ужасно. Я рассчитывала на веселый учебный опыт, а не на мучение, ведущее к расстройству. Сделав все возможное, чтобы оттереть Айрис от краски, я открыла дверь, и дочка выбежала на холодный воздух.
Я заметила, что помимо всего прочего она опрокинула баночку с красной краской. Дурацкие баночки, слишком легкие и хлипкие.
Убирая мольберт и краски, я чувствовала, как на меня наползает уныние. Оттирая пятна с деревянного пола, я мысленно вернулась к своей прошлой задумке: большим кускам обоев, прикрепленным к журнальному столику в
детской, чтобы Айрис рисовала карандашами. Айрис любила это занятие: она провела у столика не один счастливый час, и я была уверена, что обои под акварелью не так сильно деформируются. К тому же, если бумага будет лежать, Айрис сможет лучше следить за красками, и они никуда не стекут.
Я решила поменять всего одну деталь: карандаши на краски, а все остальное оставить неприкосновенным: от нахождения в детской до безопасно прикрепленных к столику обоев. Вместе с мольбертом пришлось убрать пластиковые баночки, заменив их обычными кружками, более устойчивыми и привычными для Айрис. В следующий раз, на всякий случай прикрыв мебель в детской старыми простынями, я поставила на столик наполненные краской кружки, позволив дочери самой решать, когда заняться рисованием. Долго ждать не пришлось: вскоре белый лист стал разноцветным. Айрис рисовала очень аккуратно: причудливая смесь непринужденности и продуманности. Делая мазки, она использовала множество техник: цветные завитки, зигзаги, пятна и точки. Удивительно, но она почти ничего не пролила на пол и совершенно ничего — на себя.
Цвета отделялись друг от друга — никаких размытостей. Пока картина сохла у меня в кабинете, я поняла, насколько она симпатичная для первой попытки, так что сфотографировала ее на память о той радости, которую принесло нам это новое занятие.
Следующие несколько дней дела обстояли так же. Интерес Айрис к рисованию усилился, и она проводила все больше времени за этим занятием. Благодаря новому увлечению у меня появилось множество возможностей взаимодействия с дочерью, которая казалось очень счастливой. Неуверенность и беззащитность, обычно возникающие в социальных ситуациях, отступали, пока она держала в руках кисточку. Айрис прыгала от восторга, слушая меня, если я рассказывала ей о цветах и о том, как их смешивать.
Мы добились отличных результатов. Давно не чувствуя подобного воодушевления, я решила: пусть Айрис рисует, когда ей заблагорассудится, исследуя этот новый способ самовыражения, и переставила мебель на кухне, освободив место для стола.
К концу недели Айрис нетерпеливо прыгала по кухне, пока я отматывала новый кусок обоев. Когда я прикрепляла его к столу, Айрис скрылась в садовой комнате: она не выносила треска клейкой ленты. Подождав, пока все стихнет, дочка на цыпочках вернулась назад и встала возле меня. Вложив свою маленькую ручку в мою, она повела меня к кухонной раковине. Айрис вытянула палец, указывая на синюю кружку, и я налила в нее воды, причем на этот раз довольно много: дочка раз за разом направляла мою руку к крану.
Когда картина высохла, я осмелилась встать на стул, чтобы сфотографировать работу Айрис. Мое сердце забилось сильнее: хитросплетение синих, зеленых и желтых мазков смотрелось весьма впечатляюще. Я не ожидала, что трехлетний ребенок на такое способен.
— Ты это видела? — поинтересовался Пи Джей, указывая на картину. — Это же гениально, серьезно.
— Знаю, читаешь мои мысли. Я ее даже сфотографировала. Может, вставим в раму?
— Обязательно.
— Она кажется такой…
— Взрослой.
— Да, не такой, как раньше. Я думаю продолжать в том же духе. Знаю, у меня составлен целый список занятий, но…
— Выкинь список из головы! Продолжай то, что получается. Сейчас это рисование. Знаешь, что Айрис сделала этим утром? Обняла меня! Просто подошла и, широко улыбаясь, обняла.
Муж выглядел невероятно счастливым. Я знала, как много значит для него это объятие и как долго он ждал, пока дочка сможет выразить свою любовь подобным образом. Объятие получилось добровольным и искренним. Прекрасным — даже без слов. В воздухе витал восторг. Положительная энергия, окружающая скромный сосновый столик, оказала огромное влияние на нашу семью.
Пока вода стекала со столика на пол, — к счастью, с другой стороны от места, где стояла Айрис, но я все равно вытерла, — я смотрела на уникальную картину дочери и думала: надо бы купить бумагу получше. В результате я купила самую лучшую подходящую по размеру акварельную бумагу. Айрис не любила перемен, поэтому я опасалась, что шероховатая бумага придется ей не по вкусу. Однако беспокоиться не стоило. Дочка изучала бумагу, словно проводила некий эксперимент: сначала осторожно провела ладошкой, потом рассмотрела поверхность, чуть ли не касаясь ее носом. Казалось, Айрис целовала бумагу, но я видела, что на самом деле она просто пробует ее фактуру верхней губой. Потом дочка склонила голову, прижавшись к бумаге щекой, посмотрела прямо на меня и улыбнулась. Этот редкий зрительный контакт был удивительной переменой в поведении Айрис. Я протянула дочери ее любимую кисточку. Айрис замахала ей в воздухе, и вскоре бумага покрылась разноцветными кляксами: хлопковый лист охотно впитывал разведенную водой краску. Когда она высохла, Айрис добавила слой белой краски без воды. Взяв кисть подлинней, дочка волнообразными движениями нанесла на бумагу мазки, создавая узоры, а потом, двигаясь в обратном направлении, наставила белых точек, постукивая кисточкой.
Я задвинула столик под кухонный стол, чтобы дать картине высохнуть, и вытерла пол. Занятие получилось весьма активным, и крошечные брызги краски виднелись буквально повсюду. Потом я услышала шум ворот: Пи Джей вернулся из поездки в Лондон. Когда он вошел на кухню, Айрис все еще вертелась там. Она встретила его улыбкой, взяла за руку и потянула к своему столику.
— Айрис, что ты задумала?
— Давайте-ка я его вытащу, — я снова вытащила столик на место, и Айрис поделилась своей радостью с отцом, показав ему все до единой белые точки и волны. Мы болтали, пока я готовила еду, а дочка ушла в детскую, и я слышала, как она стягивает книжки с полки.
Пи Джей выглядел ужасно гордым.
— Они и впрямь удивительные, ты не находишь?
— Да, но ведь все родители думают так о рисунках своих детей. Я согласна, что они особенные, но вдруг это только нам так кажется? Возможно, они кажутся нам особенными из-за того, какой она становится, когда рисует, и как раскрывается?
Весь вечер мы проговорили о картинах дочери, о том, почему ей так нравится рисовать, как легко с ней общаться, когда она рисует, как это меняет ее. И чем больше мы говорили, тем сильнее воодушевлялись. Как же здорово сосредоточиться на чем-нибудь положительном, а не на очередной проблеме!
Мне нравилось, что это не поддавалось нашему контролю. Айрис рисовала, когда чувствовала вдохновение: это зависело и исходило только от нее. Я просто становилась в стороне, ожидая возможности пообщаться и поассистировать своей маленькой художнице. Я чувствовала себя так, словно на меня перестало давить нечто очень тяжелое, и я снова могу дышать.
В отличие от многих других занятий, которые заканчивались тем, что дочка меня отталкивала, теперь Айрис наконец-то захотела, чтобы я была рядом с ней на кухне. Я стала частью процесса, помогая составлять цвета, которые ей хотелось получить. Я воспользовалась шансом проговаривать как можно больше слов, и Айрис так охотно отвечала, что я начала ломать голову, как же еще использовать последнее увлечение дочери. Так я решила пожертвовать чистотой кухни.
Это оказалось единственное место — взрослая зона, — которую я еще не приспособила для наших занятий. Место, где мы тихонечко сидели по утрам, готовили еду, вели взрослые разговоры, а иногда даже принимали друзей, но увлечение Айрис было гораздо важнее вышеперечисленного. Журнальный столик остался здесь навсегда, превратившись в столик для рисования, и дочка устраивалась за ним, стоило ей только захотеть, даже если это случалось ранним утром или поздним вечером.
Я купила еще кистей, красок и даже губок, чтобы Айрис могла экспериментировать. Волнение, связанное с новым планом, сулящим радужные перспективы, настолько бодрило, что я перестала уставать. Мне казалось — мы с дочкой можем добиться всего, чего пожелаем. Стоя в дверях, Пи Джей наблюдал, как Айрис снует туда-сюда, подбирая цвета, останавливается, отступая назад, оценивая свое творение, а потом вновь возвращается к работе над последним фрагментом. Он не мог поверить в то, что в эти картины было вложено столько ее целеустремленности и мыслей.
***
На следующее утро пришла мама с угощениями и вазой цветов на кухонный стол. Пи Джей услышал шум от ворот и тоже заглянул к нам, чтобы устроить перерыв на чай. Мы переглядывались и улыбались. Айрис рисовала за своим столиком, размывая синий и красный так, что в некоторых областях получался розовый, а в других — фиолетовый. Мы слышали, как она сказала «мяч», обмакнув кисть в белую краску и прижав ее к бумаге. Провернув кисточку, дочка нарисовала в дальнем правом углу круг, и еще один — ближе к середине. Протащила кисточку по бумаге, рисуя белый поток. Картина прикрывала весь стол и простиралась, насколько это было возможно: метр и двадцать сантиметров в длину. Пока мы пили чай, мама разговаривала с Айрис возле ее столика. Дочка никого не отталкивала, наоборот, казалась довольной и гордой своей работой, да и мы неустанно об этом говорили.
Мы с Пи Джеем наблюдали за ней, не веря своим глазам. Наша девочка стала такой смелой, напористой и уверенной в себе: она знала, чего хочет и как нам это показать.
Мы с Айрис быстро втянулись в этот новый ритуал. Я знала, когда ей требовался очередной чистый лист бумаги: она тянула за края изрисованного, чтобы его убрали, и бежала в кабинет за следующим. Я вытаскивала кружки и готовила краски. Все организовав, приступала к другим кухонным делам, но оставалась под рукой, если понадоблюсь, или выполняла функции логопеда.
Айрис поднимала кисточку, короткими, резкими взмахами снова и снова стряхивала краску, и капель-
ки оседали на бумагу. Она действовала оживленно, но совершенно осознанно: на бумаге возникало пестрое море. Остановившись, дочка любовалась, как акварельная краска ложится на поверхность бумаги. Выбрав другую кисточку, Айрис шла к кружке с желтой краской, задумчиво поглаживая бумагу вдоль нарисованного моря. Ее техника постоянно развивалась: дочка экспериментировала со всевозможными инструментами, домашней утварью и материалами, составляла собственные цвета, макая кисти из кружки в кружку, двигаясь собственным путем и постоянно изучая, что получается.
Иногда мы не знали, где у очередного творения Айрис низ, а где верх, потому что она рисовала со всех четырех сторон стола. В таких случаях мы усаживали дочку на стул, а я поднимала картину. Пи Джей спрашивал: «Этой стороной?» Потом я поворачивала картину. «Или этой?» Айрис либо хмурилась, либо немного пританцовывала: простой, но эффективный метод, который не раз нас выручал. Наша малышка, раньше поглубже забивавшаяся на диван с книжками, пританцовывала теперь в сердце дома, в окружении красок.
***
— И что ты придумал? — заинтересовалась я идеей Пи Джея.
— Сделать сайт и страницу на Facebook. Нечто вроде галереи Фасолинки, только онлайн, чтобы привлечь внимание к проблеме аутизма. Мы даже могли бы распечатать какие-нибудь картины, чтобы собрать деньги на лечение Айрис. Ты можешь создать сайт, у тебя же огромный опыт ведения свадебного блога. Что скажешь?
Разум пустился вскачь, обдумывая предложение мужа. Он был прав. Может получиться прекрасный сайт, поддерживающий других родителей и помогающий воспринимать аутизм в положительном свете.
Я мысленно вернулась во время, когда мы заподозрили, что у Айрис могут быть отклонения, как я волновалась, и каким безрадостным казалось все, что я читала. Потом вспоминала, как нам поставили диагноз и как бестактно вел себя доктор: в тот момент мне хотелось читать позитивные истории и видеть других детей и их родителей, сумевших наладить с ними связь. Будет замечательно рассказать остальным, какое сильное действие оказывает использование интересов ребенка, насколько деликатны методы, опирающиеся на его сильные стороны, а не на слабости.
Была лишь одна небольшая проблема, затмевающая все остальное. Больше всего меня беспокоила мысль, что до сих пор немногие знали об аутизме Айрис. Наша «светская» жизнь практически сошла на нет: я встречалась с друзьями только на свадьбах или вечеринках, во время которых заводить разговоры на эту тему казалось неуместным. Я словно бы вела двойную жизнь, отдалившись от остальных, потому что так было легче всего. Мне не хотелось говорить об аутизме: я сама только научилась с этим справляться, и моя повседневность и так была до краев им наполнена. Кроме того, мне не нравилось говорить об аутизме, если Айрис бегала где-то поблизости, это казалось каким-то неправильным. Ей предстоит узнать об этом, когда она повзрослеет, но сейчас дочка еще слишком мала, чтобы понять, и вполне может неправильно истолковать мои слова. Пока она даже не способна задать мне никаких вопросов.
Пи Джей инстинктивно — я даже не успела заговорить — понял мои опасения. Обсудив все, мы решили, что это действительно неплохой способ ввести всех в курс дела: мы могли завести страничку об аутизме, и желающие прочитали бы все, не задавая вопросов, на которые нам было тяжело ответить.
— Будет здорово, если наши друзья и родные обо всем узнают и нам не придется ничего больше объяснять, — сказал Пи Джей, наливая мне еще вина.
Я улыбнулась.
— Хорошо, давай попробуем. — Встав, я направилась в свой кабинет и села за компьютер.
— Прямо сейчас?
— Почему бы и нет. Это не займет много времени, у меня есть все необходимые фотографии. Нужно только написать текст. Не переживай, я не собираюсь ничего выкладывать сегодня. Просто хочу начать.
Пи Джей ничего не сказал. Он сходил к буфету, приготовил нам перекусить, и мы вместе принялись за работу. Вот что я люблю в муже: он понимает меня без слов, мы подходим друг другу. Он не переживает из-за моей склонности прыгать с места в карьер, а поощряет и поддерживает любое начинание. Большинство людей стремятся меня осадить, заставить детально все обдумать, но он знает: когда я волнуюсь, лучше предоставить мне свободу действий. Он понимает, что ему достаточно подать мне идею, и я в ближайшее время приступлю к ее реализации.
На следующий день страничка была готова.
— Тогда жми «опубликовать»! — Пи Джей, улыбаясь, стоял у меня за спиной.
— Думаешь? Что-то я теперь не уверена. Знаю, это смешно. В смысле, может, никто вообще не заинтересуется… не думаю, что мы наберем много посетителей… но возможность посмотреть появится у всех.
Я чувствовала, что наша страничка способна помочь другим семьям, и представляла, как меня саму поддержала бы такая история, проливающая свет на аутизм, но по-прежнему не могла нажать кнопку. Что-то внутри сжалось, удерживая меня. Возможно, вчера вечером я просто увлеклась? Что о нас подумают? Почему это так меня тревожит? Кого волнует, что подумают люди… Только меня. Какая-то часть меня мечтала, чтобы наша жизнь соответствовала общепринятым стандартам, мы были как все и жили жизнью, которую я воображала до рождения Айрис.
Потом я пробежалась по «галерее», переходя от одной картины к другой. Все они завораживали, цвета притягивали, а еще от них веяло абсолютным спокойствием. Тело и разум тут же расслабились.
— Просто нажми кнопку. Я же знаю, что ты этого хочешь.
И я нажала. Страничка ожила, и наша история предстала на суд всего мира.
Я чувствовала себя удивительно хорошо: одновременно возбужденной и освобожденной.
***
Следующий шаг нашего плана — найти специалиста, который сможет профессионально отсканировать и распечатать картины. Я хотела организовать печать по требованию, чтобы у нас не залеживалось никаких запасов. Кроме того, я понятия не имела, продадим ли мы вообще хоть что-нибудь.
Мы нашли отличную типографию всего в пяти минутах езды от дома, и мы с ее сотрудниками отлично поработали, подбирая различные размеры печати. Поначалу их позабавила моя просьба, но шли недели, я привозила им все новые и новые картины, мастерство Айрис росло, и они признали, что это лишь вопрос времени: люди, несомненно, заинтересуются.
Однажды я получила письмо от подруги, которая участвовала в благотворительном мероприятии, посвященном йоге, в Лондоне. Они предлагали особенную йогу для особенных детей, и она интересовалась, не захотим ли мы пожертвовать оформленную фотокопию на намечающийся благотворительный аукцион. Мне показалось, что идея фантастическая, и я ухватилась за возможность принять участие. Решено было распечатать «Терпение».
Когда проходил аукцион, мы с Айрис были дома, а вот Пи Джей с моим братом поехали в Лондон. Во время фуршета Пи Джей подслушивал, что говорили люди, когда смотрели и читали о живописи Айрис. Они были под впечатлением, и мы поняли, что интерес превзошел все наши ожидания.
Айрис заработала восемьсот тридцать фунтов за один замечательный благотворительный вечер. Мы очень ею гордились.
Переволновавшись поначалу, потом я стала чувствовать себя увереннее и захотела и дальше рассказывать людям историю нашей дочери.
За несколько недель мы продали несколько картин. Некоторые — друзьям, другие — людям, которые нашли информацию об Айрис в интернете. В начале я не была уверена, стоит ли их продавать, но понимая, как сильно Айрис необходимо лечение и насколько это поможет нам получить помощь, в которой она нуждается, я решилась.
Некоторые картины мы договорились никогда не выставлять: уж слишком они особенные, да и Айрис их очень любит.
По мере того, как люди узнавали историю Айрис, интерес к ее творчеству набирал обороты. Происходящее казалось нам чем-то сюрреалистическим. Для меня картины дочери были возможностью связаться с ней, а для нее — выразить себя при помощи своего по сути невероятного дара. Я привыкла к картинам Айрис: в нашем доме они были на каждом видном месте. Но окружающие видели в них и другую сторону: одаренный ребенок рисовал картины, успокаивающие их души. Люди описывали, какой невероятный эффект оказывали на них картины нашей малышки. От других родителей начали приходить электронные письма, рассказывающие о том, как им оказалось важно прочитать про Айрис и увидеть ее картины, как это изменило их взгляд на аутизм и с каким оптимизмом они стали смотреть в будущее. История Айрис вселяла надежду и вдохновляла, как и предполагал Пи Джей.
Я ощущала нечто, ни с чем несравнимое. В июне я согласилась на телефонное интервью о проблемах аутизма с «Лестерским Меркурием», нашей местной газетой. Я рассчитывала на небольшую статью ближе к концу номера. Но когда Пи Джей пошел за газетой, вернулся он совершенно потрясенным.
— Что случилось? Не опубликовали?
— Опубликовали.
— Получилось ужасно? — Я очень волновалась, когда давала интервью. И теперь думала, что могла перепутать все на свете.
— Нет, я бы не сказал. Получилось прекрасно.
Пи Джей перевернул газету и уверенно положил ее на кухонный стол. Мое сердце затрепетало: на первой странице красовалась наша маленькая Фасолинка, с озорной улыбкой она бежала по дорожке сада бабушки и дедушки. «Гениальная трехлетняя художница» гласил заголовок, а сама статья располагалась на третьей странице. И пока я ее читала, телефон звонил безостановочно. Я думала просто немного рассказать об аутизме жителям нашего города, но, кажется, недооценила масштабы. В течение дня история Айрис появилась во всех крупных национальных газетах.
***
Прежде всего, я позаботилась о том, чтобы дочка продолжала жить нормальной жизнью. Мы пытались обойтись малой кровью: никаких съемочных групп у нас дома или интервью в прямом эфире. Мы не хотели идти на телевидение, но я отправляла свои записи и фотографии по электронной почте. Я понятия не имела, чего ожидать и сколько это будет продолжаться.
Прокравшись в комнату Айрис, я поцеловала ее, прошептав: «Я люблю тебя». Она выглядела спокойной и блаженной, даже не догадываясь, какой знаменитой стала. Спустившись вниз, я устроилась в уютном кресле напротив стеклянной стены. День выдался теплый, и в садовой комнате было жарковато, так что я открыла дверь, глядя на спокойное прекрасное темное небо с несколькими звездочками.
Следующее утро началось с телефонного звонка. Вскочив с кровати, я кинулась вниз по лестнице. Айрис еще не проснулась, и мне совсем не хотелось, чтобы ее разбудили.
— Несу газеты, буду через пять минут.
Папа. Я едва поспевала за его взволнованным голосом. Пришлось держать телефонную трубку подальше от уха, чтобы не разорвало барабанные перепонки. Он всегда говорил громче, когда ехал в машине, используя функцию громкой связи. Словно думал, что я где-то на краю света. На самом деле, нас разделяла от силы миля. Возвращаясь после утреннего купания, папа остановился возле газетных киосков, чтобы купить свежую газету.
Когда я открыла дверь, он крепко меня обнял и поцеловал.
— Ты это видела? Ах, наша маленькая Айрис! Это потрясающе, просто потрясающе!
Я отправилась на кухню вскипятить чайник, папа вошел следом за мной с ворохом газет, водрузил их на стол и принялся одну за другой переворачивать страницы, дрожа от волнения и зачитывая мне отрывки из всевозможных статей.
Чуть позже спустился Пи Джей, и мы все принялись изучать газеты. За один день история Айрис прошла путь от статьи в местной газете, освещающей проблемы аутизма, до национальных новостей. Я повернулась к своему компьютеру. Письма приходили сотнями. И не только от СМИ, но и от родителей, коллекционеров произведений искусства, подростков, бабушек, художников… Казалось, Айрис и ее картины растрогали всех. Каждые несколько секунд раздавался «дзынь» — сигнал, возвещающий о том, что пришло очередное письмо. «Дзынь, дзынь, дзынь». Я отчаянно пыталась выключить звук: он просто сводил меня с ума, но без утренней чашки чая я ни на что не годилась. История Айрис оказалась буквально везде.
Мы стали сенсацией, и звонки, начавшиеся в 7.45 утра, не смолкали. Пи Джей взял наши мобильные и домашний телефоны и отправился работать в свой кабинет, отвечая на звонки, а я занялась электронными письмами. Отовсюду хлынули приглашения на телевидение и в путешествия по миру. Все пришли в восторг от Айрис, не разговаривающей трехлетней девочки, которая рисовала словно импрессионист. Именно тогда мы острее, чем когда-либо осознали: общество не понимает, что значит жить с аутистом. Это и вдохновило меня приоткрыть завесу, продемонстрировав через страничку на Facebook, как на самом деле живет Айрис.
У нас появился шанс добиться реальных перемен. Моя идея заключалась в том, чтобы рассказать людям об Айрис, объяснить, почему она себя так ведет, чтобы со временем они полюбили все ее чудачества, начали проникаться ею и радоваться ее достижениям. Потом, встретив кого-либо с подобными отклонениями, они бы по-доброму и с пониманием отнеслись к неожиданному или иному поведению. Было бы здорово, если бы люди не обращали внимания на инвалидность, а видели за болезнью личность. Мне бы хотелось, чтобы они не судили по диагнозу и понимали — в инаковости нет ничего страшного.
Читать на Bookmate