Позвони мне, позвони

Как я стал голосом

Роман, 28 лет, переводчик и музыкант

Подруга в прошлом году написала пост в фейсбуке, что можно помочь отвечать на звонки задержанных во время акции Навального 12 июня, и я захотел пойти. Репостнул со словами: на митинг не иду, но если что, у вас есть возможность услышать мой голос.

С утра на востоке страны все уже шло полным ходом. Берешь трубку, представляешься, а на том конце провода прямо сейчас происходит что-то весьма неприятное. Задача — классифицировать звонок, понять, какую помощь ты можешь оказать, или перенаправить на нужного человека.

Самые эмоциональные звонки — от родителей. Нужно найти какие-то правильные слова, успокоить, но не обманывать, не обнадеживать зря. Не поверите, но в момент пропажи ребенка они часто спрашивают: и что, его теперь из школы отчислят, да? Одна мама не могла остановиться и все задавала и задавала вопросы, не давая мне на них ответить. В таких случаях надо вернуть человека в физическую реальность: спросить, как его зовут, где он, как зовут ребенка. Чтобы к моменту, когда ты спрашиваешь, что произошло, он уже немного пришел в себя.

Говорить по телефону я старался максимально размеренно, низким спокойным голосом — и люди тоже постепенно начинали говорить медленнее, приходить в себя. Раньше я не знал, что мой баритон так работает. Но эта способность завязана на внутреннее состояние и самочувствие. И больше часа-двух подряд разговаривать было трудно, хотя у меня есть опыт синхронного перевода и умение обращаться с большим потоком эмоционально заряженной информации. Приходилось делать перерывы. Днем уехал по делам, а вечером понял, что еще нужны руки, и поехал обратно, в общей сложности провел на телефоне 8-10 часов.

Роман, 28 лет, переводчик и музыкантФото: из личного архива

В Москве было мягче, а в регионах попадались случаи, когда людей держали в участках часами без объяснений. Спали они на чем попало, сидели по сорок человек в маленькой комнате. А телефон был не у всех, поэтому они передавали трубку друг другу и просто называли свои имена — это было мощное впечатление! Люди, запертые в так называемом правоохранительном заведении, и у них нет ни еды, ни юридической помощи!

Меня поразило, как мало я раньше со всем этим соприкасался. У меня и раньше всегда с собой был запасной телефон, старая Nokia. Сейчас я, если иду на митинг, прячу ее, например, в ботинок. Ее хватает на несколько дней: если меня арестуют и заберут смартфон, то второй телефон останется.

Когда я отвечал на звонки, Боря Бейлинсон, один из членов команды, обратил внимание на мой голос, и меня позвали озвучивать ролик про работу «ОВД-Инфо». Мы сделали 111 дублей! Потому что сказать «с вашей помощью мы можем больше» и не подпустить туда ни пафоса, ни цинизма не так легко.

Я сейчас пробуюсь в разные полуакустические музыкальные проекты на бэк-вокал, но не против и дальше озвучивать ролики. Стать голосом «ОВД-Инфо»? Почему бы нет! Тут тоже рок-н-ролл. Точнее, хард-рок.

Как я писала письма в СИЗО

Анна (имя изменено), 28 лет, магистрантка Высшей школы экономики

Я пишу диплом, посвященный реновации и понятию частной собственности, так что в прошлом году участвовала в митинге против реновации на проспекте Сахарова. В конце января увидела в новостях, что по так называемому пензенскому делу арестовано несколько человек и среди них — мой одноклассник. Это был шок! Когда такое происходит с незнакомыми, я могу сопереживать, но не включаюсь по-настоящему, как бы цинично это ни звучало. А тут сразу начинаешь думать: а когда придут за мной? И как так происходит, что невиновного человека — да даже и виновного! — мучают, избивают, не пускают к нему адвокатов. Трудно осмыслить, что человек вообще способен на такое по отношению к другому. Я долго плакала и мучилась ощущением бессилия. Оказываешься в ловушке: ты хочешь что-то сделать, но тебе страшно, при этом просто сидеть сложа руки невозможно. Я стала искать какие-то обходные пути и решила написать ему письмо.

Это оказалось не так просто. Если ругать государство, ясное дело, письмо не пропустят. Есть вещи, которые адресату могут быть неприятны. Например, если ты дашь почувствовать, что жалеешь его. Упоминать, что мы как-то связаны, мне казалось небезопасным — дело расширялось. Тогда я решила писать какие-то заметки, пересказ книжек. Сначала описала сюжет книги «Полет» Шермана Алекси — про трудного подростка, но там был сюжет с массовыми убийствами, и я поняла, что это тоже может не пройти цензуру. В конце концов я описала какую-то другую историю, не про колобка, конечно, но менее острую.

Ответа не было, и непонятно: то ли он не получил, то ли письмо идет долго, то ли просто не отвечает. Второе письмо было про марш Немцова, я рассказывала, что там были люди, которые выражали поддержку и ему тоже. Написала и третье, ответа все не было, и тогда же мне попалась информация, что в «ОВД-Инфо» ищут волонтеров, и я сразу поняла, что хочу пойти.

Задачи там бывают разные. Пока не было времени из-за диплома, но очень хочется поучаствовать в микроинтервью на улицах — когда людям задают разные вопросы — например, что они знают о репрессиях. Я подключилась к подготовке к митингу 5 мая: нужно было мониторить, где они будут проходить в разных городах, где их разрешат, где нет и сколько народу собирается прийти. Мы заполняем информационные таблички, которые помогают быстрее ориентироваться во время самого митинга.

Когда сидишь на горячей линии, бывают моменты, когда кажется, что все бесполезно. Сложно, когда звонят несовершеннолетние — в таких случаях я не всегда чувствую себя компетентной. У нас, например, была ситуация с мальчиками, которые приехали из другого города погулять в Москву. То ли специально на митинг, то ли вообще случайно зашли. В любом случае они просто шли по Тверской, а их затащили в автозак, хотя видно было, что они несовершеннолетние! Оба подростка были очень напуганы, я передала этот кейс своей более опытной напарнице, и она объяснила им, как себя вести. В результате одного из них благополучно забрали родители, а вот второй отправился в центр временного содержания в Алтуфьево и просидел там все выходные, так как его мама-медсестра была на дежурстве и не смогла приехать. Мы передали информацию дружественным организациям, чтобы ему отвезли еду и теплые вещи.

Я просидела на телефоне 12-13 часов, а вскоре получила ответ из СИЗО! Причем датирован он был 6 мая. Я тогда сидела на работе, и у меня выпал весь день — читала его и перечитывала. Мне было важно знать, что с ним все в порядке, и что письма все-таки доходят, и что даже одно такое письмо имеет значение. Он был очень рад, что его дело интересует людей снаружи, благодарил за то, что письма были именно такими, которые не требовали ответа. Я продолжаю писать и буду это делать, пока ребята не окажутся на свободе.

Как я прорывался в ОВД

Михаил, 53 года, физик-теоретик

Задерживали меня 10-20 раз. Привыкаешь, но совсем рутиной все равно не становится, это же насилие. Не страшно, но противно — думаешь: ну вот опять, опять все это, опять волокут, опять не соблюдают закон.

Решение больше активно не «винтиться» я принял в тот год, когда убили Немцова. Примерно тогда ввели дикие штрафы за повторное нарушение — от 100 тысяч. И особенно неприятно, что при третьем задержании может вменяться уголовка. Так что сейчас я хожу на акции, только если понимаю, что это что-то очень важное для меня, но не лезу в первые ряды, стараюсь вести себя разумно и других предупреждать.

После митинга 5 мая я волонтерил в «ОВД-Инфо» в качестве защитника. Это такой представитель задержанных по делам об административных правонарушениях. Меня попросили съездить в ОВД «Бутырское»: задача была проникнуть внутрь и уберечь ребят от ошибок. Типичная ошибка, когда человек слишком много пишет о том, что произошло. Это дает возможность полицейским потом изменить рапорт, понимая, какие он даст в суде показания. Можно ничего не писать вообще, ссылаясь на 51 статью Конституции, можно перечислить нарушения, совершенные сотрудниками полиции. Дальше начинается торговля: ну раз вы не подписали протокол, то вам и копии не положено выдавать. И тут я обычно говорил: а почему это? Копию вы мне все равно обязаны оставить, я должен знать, в чем я обвиняюсь. Вообще, перед судом будет возможность посмотреть эти документы. Но дело в том, что, если у меня на руках копия, они уже будут себя чувствовать стесненнее в каких-то переделках и подтасовках.

Михаил, 53 года, физик-теоретикФото: Андрей Рушайло-Арно

Но чтобы ты мог быть защитником и все это задержанным рассказать, у тебя должна быть от них доверенность. Когда идут задержания старых активистов, у их защитников, как правило, есть заранее подготовленные доверенности. А сейчас много молодых, которые попадают в первый раз. Вообще, есть законная процедура: подзащитный пишет ходатайство пропустить защитника, а защитник пишет ходатайство пропустить его к подзащитному. Мне удалось созвониться с задержанными, объяснить, что нужно сделать. Полицейские дали одному из них написать бумагу, а потом просто выкинули заявление — и все.

Нет какого-то четкого алгоритма, которому нужно следовать в такой ситуации, но можно пробовать разные варианты — например, заваливать дежурную часть заявлениями. Первое мое заявление было просто о том, чтобы меня допустили в ОВД. Они долго его изучали, переписывали, через какое-то время все-таки приняли. Но эффекта никакого — говорят: кто вы такой, чтоб вас пускать, у вас доверенности нет. Когда задержанных проводили перед дежурной частью, я быстро дал одному из них бланк, и он успел заполнить его и подписать. И вот сотрудник меня пропускает с этой доверенностью, я поднимаюсь на третий этаж, где они сидели. Но пока я шел, в голове у полицейских что-то переключилось, и у самых дверей — я уже слышал голоса ребят — полицейские передумали! Я успел только передать продукты, а дальше меня вышвырнули наружу: один тащит, другой толкает, не били.

Тогда я стал писать второе заявление, на имя начальника, что нарушаются права моих подзащитных. Они снова принимают это заявление, и снова — молчание. Когда я писал третье заявление, уже прошло три часа, положено составить протокол, а этого не произошло — я это тоже включил в текст. Так я их изводил своими бумагами. Сложно сказать, что это дает, но по крайней мере остается документ, который они выкинуть не могут — у меня квитанция на руках.

Прорваться внутрь так и не удалось, моих подопечных в результате оставили на ночь, отпустили их только седьмого числа. Но я думаю, что мое присутствие влияло на полицейских, к тому же, находясь рядом, я оказывал психологическую поддержку. Я собираюсь и дальше выступать защитником, чувствую, что мой опыт важен. Обдумал ошибки. В следующий раз, надеюсь, пользы от моего посещения ОВД будет больше. Хотя ощущаешь и некоторое неудобство, что задержали не тебя: они сидят там, а ты снаружи даешь мудрые советы.

Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку!