От верблюда

Все началось с верблюда. В прошлом году в Каповой пещере в Башкирии неожиданно вскрыли один из наскальных рисунков — верблюда эпохи верхнего палеолита.

Впрочем, за последние полвека там очистили и описали уже 206 древних петроглифов. Почему скандал разгорелся из-за какого-то верблюда, которому уже несколько тысяч лет в обед?

Древние рисунки в Каповой пещере впервые обнаружил в середине XX века зоолог Александр Рюмин. Студентом он работал в экспедиции в Башкирии и был уверен: раз ледник до этих мест не доходил, а хребты вокруг давали надежную защиту от холодных ветров, могла быть здесь и древняя культура, от которой что-то да должно было остаться. После защиты кандидатской, Великой Отечественной войны, преподавания в университете и охоты за змеями в среднеазиатских степях Рюмин вернулся в Башкирию.

На работу в заповедник «Шульган-Таш» он вышел в 1959 году и сразу приступил к поискам. Затащил внутрь пещеры аккумулятор от колхозного комбайна. В одном из залов первого этажа под слоем глины и поздних граффити Рюмин увидел охряную красную лошадь возрастом 18 тысяч лет.

В научном мире ему не поверили — тогда считалось, что пещерная живопись существовала только на севере Франции и юге Испании, непрофильного ученого высмеяли и уволили из заповедника — и он продолжал искать сам, уже вместе с туристами нашел другие рисунки на втором ярусе пещеры. Но мировое открытие осталось в истории под именем другого ученого, крупнейшего специалиста по палеолиту Отто Бадера. Когда тот приехал в Капову пещеру, Рюмина не допустили показывать свои открытия — проводником Бадеру служил обычный егерь.

Александр Рюмин (второй справа) со свердловскими туристами после спуска к Подземному ШульгануФото: http://www.shulgan-tash.ru/

Датировка самого старого петроглифа Шульган-Таша, или Каповой пещеры, — около 36 тысяч лет, поздний палеолит, наиболее суровая фаза последнего оледенения, когда современные люди расселились по всей земле. Почему люди той эпохи, более всего озабоченные тем, чтобы выжить и добыть себе пропитание, рисовали? На этот счет есть множество научных теорий: от охотничьих ритуалов до религиозных воззрений. Точно известно одно — много тысяч лет назад кто-то из наших предков сидел в Каповой пещере и водил по ее стенам пальцами, смазанными смесью глиняной охры и животного жира, прорисовывал гривы у лошадей и шерсть у бизонов, выводил горбы у верблюда — единственного в Каповой пещере и в Европе.

Лошади и знаки

Капова пещера считается одной из главных туристических достопримечательностей Башкирии, но в холодное время тут никого нет, охрана да карстолог Ольга Червяцова.

Именно Червяцова вместе с руководителем Южно-Уральской археологической экспедиции МГУ Владиславом Житеневым подняли шум, когда в Каповой пещере неожиданно вскрыли верблюда. Ученые уверены, что поспешная расчистка рисунка связана с планами строительства огромного музейного комплекса рядом с Шульган-Ташем. Стоимость его оценивается приблизительно в полмиллиарда рублей, и он уже внесен в сто объектов, возводимых к столетию Республики Башкортостан, которое отмечается в 2019 году.

А значит, обратной дороги нет.

Ольга Червяцова у изображения верблюдаФото: Вадим Брайдов для ТД

Капова пещера — это три этажа спелеосистемы, вереницы крупных залов, галерей и подземных озер, связанных рекой. Шесть видов летучих мышей, рыбы, белесые жуки и круглые черви, тайный тихий вечно ночной мир. И, конечно, рисунки: смешные толстые лошади и мамонты с плотной оранжево-красной штриховкой, странные расплывающиеся антропоморфные фигуры, хижины и узоры.

Почти вся пещера закрыта для посещений, рисунки сильно повреждены за полвека с их открытия, и лишние люди там ни к чему. Мы идем мимо памятника с фотографией молодого биолога Рюмина, мимо Голубого озера с чистой и ледяной подземной водой, по легенде считавшейся живой и целебной. Ольга наклоняется и привычно собирает пробы, как делает это практически каждый день, наблюдая за динамикой микроклимата.

— Местные говорят, что вода лечебная, — вспоминает фотограф рассказанное в ближайшей деревне. — И бородавки лечит, и ангину.

— Обычный гидрокарбонат кальция, — бросает через плечо Ольга.

В пещере темно, скользко и абсолютно тихо — никакой специальной подсветки тут нет, есть деревянные мостки, окруженные ледяными пальцами сталагмитов, в проходах ввинчены железные решетки, на верхнюю галерею ведет кованая винтовая лестница — забираясь на нее, Ольга мимоходом упоминает, что ее сделали для важных гостей, не желающих «месить грязь». Обычным посетителям ходу в пещеру нет и не будет, а вот разного рода чиновные делегации сюда пускают. Уникальный памятник показать лестно, да и место считается в Башкирии священным, важные гости ездить сюда любят.

Грязь тоже пользуется спросом, но у другого рода посетителей. Земляной пол выглядит, как будто тут бомбили: это следы археологических работ полувековой давности и постоянные попытки визитеров вынести немного глины, она тоже считается лечебной. Ольга устало говорит: «Конечно, ничего лечебного, глина как глина. Это не про химический состав, это про мистические полупризрачные верования: всегда хочется к себе что-нибудь приложить — и чтобы все исправилось». Она с иронией воспринимает местные легенды — и при этом говорит о Каповой пещере как о живом существе. На мой вопрос отвечает: «Конечно, она живая. Свой характер, свой внутренний мир, но это гораздо сложнее понять и воспринять, чем глину к себе прикладывать и водой поливаться».  

Чтобы попасть в Бриллиантовый зал Каповой пещеры, нужно ползти, чтобы попасть в зал Хаоса — прыгать с одного мокрого булыжника на другой. Именно в зале Хаоса, на давно открытом панно «Лошади и знаки», находится пресловутый верблюд.

Ольга подбирается поближе к красноватой фигуре, направляет на нее налобный фонарь. В электрическом свете охра вспыхивает так ярко, что сложно поверить, что рисунку много тысяч лет. По кальцитовым отложениям по открытой части рисунка тихо струится вода — Ольга легко касается стены и показывает влагу на пальцах. Вода размывает и уничтожает рисунок.

«Вы видите, что этого делать было нельзя? Зачем расчищать этот рисунок, пока мы не знаем, как его сохранить?»

Нет тут никакой археологии

Сообщения об открытии редкого верхнепалеолитического изображения появились в ноябре 2017 года. Расчисткой руководил реставратор из Андорры Эудалд Гуилламет (Eudald Guillamet), попутно вроде бы обучая специалистов из башкирского НПЦ (Научно-производственного центра по охране и использованию недвижимых объектов культурного наследия Республики Башкортостан). Изначально андоррского специалиста приглашали не для открытия новых палеолитических граффити, а для очистки надписей посетителей. Их накопилось изрядно — от дореволюционных до вполне современных в духе «Маша + Вова» или «Нижний Тагил — 2009».

Современные граффити в Каповой пещереФото: Вадим Брайдов для ТД

Как проект по удалению лишних граффити превратился в стремительную расчистку древнего рисунка, понятно не очень. Владислав Житенев считает, что таким образом этого было делать нельзя. 

«Можно сравнить работу по расчистке граффити с работой врача-дерматолога. А расчистка палеолитической живописи — это работа нейрохирурга. Будет ли дерматолог делать операцию на открытом мозге или все-таки поостережется?»

На вопрос, почему Гуилламет, известный и уважаемый реставратор, пошел на то, чем заниматься был не должен, Житенев пожимает плечами. Сам Гуилламет к общению оказался не расположен, переадресовав все вопросы башкирской стороне.

Гуилламет работает в пещере уже три года, и Житенев рассказывает, что поначалу сотрудничество шло нормально. Реставратор показывал место, где собирался работать, археологи высказывали свои пожелания, все были довольны. Недоволен, по словам археолога, был только НПЦ: «Они смешно сразу же начали орать: тут нет, нет никакой археологии». Были попытки начать расчистку палеолитических рисунков и год назад, но Гуилламет остановился. Житенев попытался поднять вопрос, есть ли какая-то комиссия и обсуждение того, как будет и должна проходить расчистка. «Мне сказали: ты в земле своей копаешься — вот и копайся!» — добавляет Житенев.

В Каповой пещере работают две археологические экспедиции, московская и уфимская. На вопрос, не мешают ли они друг другу, Житенев отвечает, что нарушений в пещере столько, что даже две экспедиции не успевают их фиксировать. «Самое парадоксальное, — добавляет ученый, — что нарушают именно те, кто, по идее, должен пещеру защищать». Кроме собственно вопросов к расчистке древних рисунков, он имеет в виду «благоустройство» пещеры научно-производственным центром. «Они вкопали лестницу без разрешительного ордера, выдрали большую часть культурного слоя и говорят: “Но вам-то, ученым, будет легче!” — рассказывает Житенев, — Ученым это, допустим, не легче, зато по этой незаконной лестнице президента республики Хамитова водили».

Рискнуть памятником

«С музеем на попятный уже никто не пойдет, — говорит Михаил Косарев, директор всего заповедника “Шульган-Таш”. — Сейчас они в землю эти полмиллиарда закопают, а мы будем смотреть на это и смеяться или грустить. Мне кажется, больше придется грустить. В Башкирии особо денег сейчас нет, на сельские дороги не хватает». 

Косарев — полновластный хозяин заповедника. Он подчиняется только федеральным властям, что дает ему определенную свободу. Сын лесничего, он сам вырос в деревне Иргизлы, в десятке километров от пещеры, отучился, вернулся работать в заповедник и последовательно прошел все ступени работы в нем — от простого лесничего до директора. Когда мы спрашиваем у местной старушки на улице, где найти дирекцию заповедника, она переспрашивает: «Мишаню ищете? Он вон там, в доме на горочке сидит».

Директор заповедника «Шульган-Таш» Михаил Косарев в своем рабочем кабинетеФото: Вадим Брайдов для ТД

Из своего дома на горочке Косарев управляет 225 квадратными километрами территории заповедника. История с пещерой его расстраивает. «Верблюда расчистили, не уведомляя нас, без особенных обсуждений, — рассказывает он. — Я был в отпуске, пришло письмо про очистку от граффити посетителей, а потом я внезапно узнаю про расчистку верблюда. Они использовали определенную методику, расчищали зубоврачебной фрезой. Житенев считает, что это неправильно, потому что фреза дает долбящий элемент. Я не специалист, но если есть хоть какие-то вопросы, почему нельзя подождать? Почему мы должны рисковать памятником мирового значения?»

Идея с музеем у Косарева тоже особенного восторга не вызывает. Он называет цифры — сейчас в заповедник ездит около 33 тысяч человек в год. В основном провести время на природе, посмотреть на священные места, палеолитические рисунки людям не очень интересны. Предполагается, что музей, выстроенный за полмиллиарда рублей, будет посещать 250 тысяч человек в год, он окупится. Косарев не верит этим цифрам: рядом с Каповой уже есть небольшой музей, и из 33 тысяч человек до него доходят всего 250.

Как в Сирии

Проект нового музея мне показывают уже в Уфе, в НПЦ. Организация сидит в историческом особняке почти в центре города, внутри кипит работа — ведомство готовится к юбилею республики. Свое видение ситуации с Каповой пещерой мне объясняет Данир Гайнуллин, директор научно-производственного центра. Ранее он возглавлял Башгосфилармонию, откуда уволился после конфликта с творческим коллективом и возбуждения уголовного дела по факту растрат (впоследствии дело закрыли).

Он с приятной улыбкой говорит, что неасфальтированной дороги до Каповой пещеры осталось всего лишь 17 километров: «Это идет прогресс! Это идет современный подход, как во Франции и как в Испании». Гайнуллин особенно подчеркивает, что специалисты центра объехали ведущие музеи с похожими объектами культурного наследия, упоминает музейный комплекс Альтамиры, испанской пещеры с палеолитической полихромной каменной живописью. Гайнуллин оптимистично оценивает количество возможных посетителей и считает, что плохие дороги этому не помеха.

«Может быть, это для вас тяжело, — говорит он и опять улыбается. — А мы быстро доезжаем». 

То, что в уже существующий музей ходит всего 250 человек в год, его тоже не смущает, он говорит, что это скучное дощатое здание, похожее на сарай, и не может быть привлекательным для посетителей. Я спрашиваю, как будет устроено управление новой структурой: заповедник имеет федеральный статус, музей — региональный. К разговору подключается научный сотрудник НПЦ Николай Григорьев: «Музей будет управляться разными органами! Если один орган не может справляться, будут созданы общественные организации, которые могут подхватывать систему управления. Вот, например, в Сирии! Государства нет, но ситуацию подхватили общественные организации!»

Директор центра по охране и использованию недвижимого культурного наследия при минкульте Башкирии Данир Гайнуллин и специалист центра Николай ГригорьевФото: Вадим Брайдов для ТД

«Наверное, — тихо говорит Гайнуллин, — это все же не самый удачный пример». 

На вопрос про расчистку древнего рисунка верблюда оба чиновника синхронно морщатся. Они говорят, что очень долго искали специалиста на расчистку. В первую очередь их заботит включение пещеры в Список Всемирного наследия ЮНЕСКО — ведомство занимается этим много лет, в 2012 году пещера вошла в предварительный список: природная часть отдельно, культурная — отдельно.

— Пока вы всю грязь в пещере не удалите, на ЮНЕСКО даже не рассчитывайте, — говорит Григорьев. — Мы общались с коллегами из Испании, Франции, объездили десять пещер. Они нам порекомендовали на тот момент лучшего специалиста. 

— Речь шла об удалении граффити или о расчистке новых рисунков?

— Ну-у-у… — после легкой заминки Григорьев спохватывается: — Конечно, и новых рисунков тоже.

Он утверждает, что Ольга Червяцова знала про то, что верблюда начали расчищать, но хотела принимать в этом участие сама и именно поэтому подняла шум в СМИ. Чуть позже я переуточняю у Ольги, она поражается: «Как я могла хотеть что-то расчищать, если я не реставратор?»

«Я бы не назвал это вообще реставрацией, — говорит Григорьев. — Это археологическая разведка. Сейчас идет планомерная работа по включению пещеры и заповедника в культурный кластер. Мы каждый раз проводим международный симпозиум, обсуждаем эти вопросы. Мы приглашаем специалистов из Франции, Англии! Мы не просто так… Мы обсуждаем это все с научным сообществом! Мы показали все международного уровня ученым!»

Мировая слава

На последний симпозиум ни Ольгу Червяцову, ни Владислава Житенева не пригласили. Он проходил рядом с Каповой, и поэтому Ольга пришла на него сама — она хотела рассказать о первичном исследовании, сделанном совместно с микробиологом Людмилой Кузьминой из Уфимского государственного университета. Синтетические козырьки над полураскрытой фигурой верблюда покрылись микроорганизмами и плесенью, по мнению Ольги, это может повредить наскальной живописи.

«Чего я только не услышала о себе! — изображение Ольги в скайпе то пропадает, то появляется, в заповеднике интернет не очень хорош. — Меня называют воровкой, провокаторшей, не являющейся специалистом, это было очень оскорбительно и унизительно. При этом на симпозиуме были только гуманитарии, обсуждать с ними биодеструкцию полимера я не могу, но приходится слушать, как я хотела мировой славы и поэтому начала всю эту историю». 

«Как мне справедливо заметили, — усмехаясь комментирует Житенев, — я-то в земле копаюсь, я не реставратор, и чужая слава мне тут не нужна совсем. Главное — пещера и сохранность, и ее самой, и того удивительного, что содержится внутри. Я занимаюсь пещерой тринадцать лет — и ее не знаю. И никто не знает». 

Он рассказывает, как долго копал в одном из маленьких зальчиков, знал его вдоль и поперек, находил там человеческие останки. Однажды разогнулся, чтобы передохнуть, стоял и раздумывал, могут ли линии на стене быть очередным рисунком. Опустив глаза, ученый увидел, что стоит на искусственном возвышении из разбитых плит, покрытых рисунками.

«Я даже не стал спрашивать себя, где были мои глаза в предыдущие годы, где были глаза многочисленных предыдущих экспедиций, — говорит Житенев. — Я просто думаю, что пещера и ее содержимое важнее сиюминутных целей. Важнее, чем карьеры отдельных ученых и даже, не побоюсь это сказать, важнее, чем новый музей и список ЮНЕСКО». 

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!