group contrasts people child teenager boy men back two school stress emotional only book education down looking strength loneliness punching casual pain standing sadness violence aggression sullen conflict fear anger furious displeased grief threats gesturing victim stop confrontation rudeness domination hitting abuse terrified rebellion rivalry harassment sulking bullying
Городок, где я учился, живет в основном за счет нефти. Там есть две категории людей: либо ты работаешь у нефтяников, либо ты никто. Колледж называется политехническим, но основное направление — нефть: добыча, разработка и так далее. Там, можно сказать, престижно учиться — если ты из этого города. Я был даже не из города, а из небольшой деревни.
Денег у родителей не было особо ни на что, поэтому после девятого класса я попытался поступить в колледж на бюджетной основе. Но в списках поступивших меня не оказалось, и мне предложили учиться на этой же специальности платно — за две тысячи рублей в месяц. Сейчас это вообще ничтожная сумма, но для моей семьи это было немного накладно. Чтобы вы понимали, моя мать зарабатывает 120-130 евро в месяц — это десять-одиннадцать тысяч рублей.
В колледже было две группы, в первой учились в основном настоящие бюджетники и несколько человек с платного отделения. А во второй группе было человек десять «платников», как я, и еще человек двадцать так называемых бюджетников — они поступили за взятки. Эти «бюджетники» сильно отличались от настоящих: они имели иммунитет перед плохими оценками, их не могли отчислить, они могли сдать скачанную из интернета курсовую — и преподаватель без защиты принимал ее, а комиссия подписывала все бумаги.
Зачем родители устроили их в этот колледж? Все просто: они баловали и опекали своих детей, не хотели отпускать их учиться далеко, в другой город. Но при этом понимали, что их дети-двоечники ни за что не пройдут экзамены. Город небольшой, друг друга все знают, поэтому каждый год это повторяется, и до сих пор эта коррупция сохраняется.
Моя неудача была в том, что я попал именно в эту группу. Среди этих «бюджетников» было несколько человек, которые до колледжа учились вместе, в одной школе. Они стали прощупывать почву: подходили то к одному человеку, то к другому, что-то спрашивали. Я уже не помню, что именно у меня спросили, но я ответил как-то не так, как они ждали.
С этого начались «шутки»
Да, я был неуверенным в себе мальчиком, не отличался красотой или еще чем-то. Они усмотрели у меня — не знаю уж, почему, — какие-то «гомосексуальные» манеры. Каждое утро и каждая пара начинались с оскорблений и громкого смеха.
Шутки и шутки — окей, я никак не реагировал. А потом один парень подошел и дал мне подзатыльник. Да, моя ошибка была в том, что я никак не реагировал на насилие: я терпел, позже — плакал, а они смеялись. Нужно было дать хоть какой-то отпор, теперь я это понимаю. Но я не мог ответить, я слабый. После первого подзатыльника другой парень сделал то же самое.
На переменах было ужасно. Меня могли пнуть, плюнуть в лицо, я был «зашкваром», третьим сортом. Не дай бог, если мы переходили из одного корпуса в другой: на улице меня могли «искупать» в грязной луже, кидали в меня небольшими камнями. Я старался или вперед всех уйти, или шел позже всех, даже если приходилось опоздать.
Если пару вел преподаватель, которого эти дети богатых родителей просто не уважали, они могли орать, ходить по классу и делать что попало. В этом случае они кидали в меня бумажки, сопровождая это все отборной бранью, кричали что-то мне, оскорбляли. Но если пару вел строгий преподаватель, этого не было. Все «веселье» откладывалось до перемены.
Они объединились против меня, просто чтобы смеяться, развлекаться и самоутверждаться за мой счет. Они и с другими вели себя, можно сказать, маргинально: могли наорать матом на прохожего на улице, который сделал им замечание за курение. И в то же время у них всегда была дорогая одежда, самые новые мобильные телефоны — город небольшой, видно, кто как одевается и что может себе позволить.
Я хотел убить себя за свою никчемность, потому что после стольких лет издевательств начинаешь верить, что ты — никто. Не человек. Какая-то тварь, неведомо зачем пришедшая в колледж. К последнему курсу уже, наверное, весь колледж знал про меня, и некоторые ребята — друзья моих одногруппников — приходили на перемене тоже поиздеваться надо мной.
Думаете, я никогда не пытался исправить ситуацию?
После первого же случая с подзатыльником я пошел к куратору — это как классный руководитель в школе. Она головой покачала только: «Ну что же вы, ребята, вы же взрослые! Неужели я буду в это вмешиваться?» Потом я еще много раз к ней обращался, а однажды даже пошел в учебную часть. Это было на втором курсе. Руководитель учебной части сказала: «Да-да, мы разберемся». В итоге после пары ко мне подошла моя куратор и стала стыдить: «Зачем ты жалуешься? Что ты ведешь себя, не как мужчина?»
В этом городе у меня нет и не было друзей. Я жил у своей сестры, в ее съемной квартире, а на выходные ездил домой. Там были одноклассники, у меня с ними были и есть прекрасные отношения. Но никто ничего не знал.
Маме и папе я стеснялся об этом говорить. Сестра замечала побои: то на руке синяк, то на ноге. Спрашивала: «Что с тобой случилось, тебя бьют?» Но она такой человек… Она бы не приняла это, а тоже бы сказала: «Иди, дай им сдачи». Поэтому я ничего не говорил.
Люди, которые учились платно, сначала пробовали как-то за меня заступаться, одна девочка и один мальчик. Но знаете… Восстание было подавлено. Одного унизили, другого ударили — они поняли, что лучше не связываться, и тупо сидели тихо.
Когда я узнал, что произошло в Керчи, я сразу подумал: если он сделал это из-за травли, я его понимаю. Я его не оправдываю и осознаю, что убийство — это ужасно. Но еще я думаю: хорошо, что тогда, шесть-восемь лет назад, у меня не было денег, оружия, каких-то средств. Когда я вспоминаю это чувство, эту злость, обиду — я отчетливо понимаю, что мне хотелось их убить. Это было отчаяние, я ненавидел их всех и желал им смерти.
Но что я мог сделать? Не мог же я прийти с ножом в колледж
Наверное, я что-то такое бы сделал, если бы у меня были средства. Купил бы оружие, начал готовиться… Но все-таки я, наверное, не убийца. Не каждый человек может пойти на преступление — с ножом или еще с чем-нибудь. Слишком слаб я для этого.
Могла ли администрация что-то сделать? Может быть, обратить на это внимание, поговорить с их родителями… Конечно, они уже как бы не дети. И эта подростковая жестокость, этот юношеский максимализм должны были уйти. Но не ушли.
Единственный способ что-то сделать — говорить с детьми. Честно, открыто и прямо. Говорить, что такое насилие, почему нельзя этим заниматься, почему нельзя делить людей на какие-то категории — бедный ты или богатый, такой или не такой…
Это продолжалось четыре года. В день, когда у нас был выпускной, нам вручили дипломы, а после этого собирались куда-то ехать, кажется, на пикник. Но я просто убежал. У меня было все хорошо спланировано: была собрана сумка, я в этот же день сел на поезд и уехал в другой город. Мне буквально на следующий день стало легче: что я не дышу этим воздухом, не хожу по одним улицам с этими ублюдками.
Я быстро нашел работу, учился на курсах. В России у меня была неплохая работа, но потом предложили контракт, я получил бизнес-визу и уехал в Европу.
За четыре с половиной года, что я прожил в областном центре, я завел всего двух друзей. Я не доверяю людям, мне очень много времени нужно, чтобы человека узнать, но даже если узнаю, я ни за что не расскажу свои личные тайны. Одно дело рассказать вам, потому что мы с вами беседуем анонимно и для журнала. Или попутчику в поезде. Но никогда — человеку, с которым ты общаешься и который будет это знать о тебе.
Нет. Не мог я позволить себе быть таким уязвимым
Только в последние несколько месяцев я решился об этом говорить. А когда услышал об этой трагедии в Керчи, стал своим друзьям рассказывать и понял: когда говорю, мне становится легче. Может быть, я поговорю с вами, и это поможет. Может быть, нужно к психотерапевту записаться и побеседовать с ним.
Прошло уже почти шесть лет, как я закончил колледж, но ненависть не ушла, боль не ушла. Я вижу в соцсетях, что люди, причинившие мне столько боли, живут как ни в чем не бывало: обзавелись семьей, женами, детьми. Наслаждаются жизнью, ездят в отпуска, покупают машины. Словно ничего не произошло. Ни один из них даже не пытался извиниться.
Конечно, меня могут спросить: «Почему ты просто не перевелся в другую группу, в другой колледж?» Я понимаю эти вопросы — но не было у меня такой возможности. Этот колледж был единственным в городе, и я мог только забрать документы. Но тогда были бы проблемы с родителями. Я точно знаю, какая была бы реакция — потому что попытался так сделать.
В конце первого курса я сдал все экзамены, приехал домой и сказал: «Мама, я не хочу больше учиться. Я хочу уехать в другой город, хочу работать». Был такой скандал со слезами, что я решил — нет, надо как-то поберечь нервы родителей, которые столько в меня вложили. И вернулся в колледж.
