Ян-Иван Сорочинский. На допрос с младенцем
Яна Иосифовича — артиллериста, служившего под началом Тухачевского, арестовали за «шпионаж в пользу буржуазной Польши» в 1937 году и приговорили к «десяти годам без права переписки». Только в 1962 году вдова и дети узнали, что он был расстрелян вскоре после ареста.
Рассказывает дочь, Нинель Яновна Сорочинская-Сорокина: «Маму тоже вызывали на допросы. Следователь ей сказал, чтобы без детей не приходила. Может быть, если бы пришла одна, могли бы ее тоже арестовать, а он ее просто предупредил. Мне было шесть месяцев, старшему брату — пять или шесть лет. Приходила с обоими.
У меня тоже статус репрессированной, потому что я с года десять лет в ссылке была. Нас сослали в Башкирию, в село Ермолаево. Паспорта еще в Ленинграде отобрали. 150 километров от Уфы, вокруг — один лес. Мама рассказывала: когда нас привезли, все село сбежалось посмотреть. Кто это такие — троцкисты? Может, у них рога есть или хвосты?»
Галина Пронина. «Стерпится-слюбится»
В 1936 году Галина Пронина вышла замуж по большой любви, через год мужа забрали. Больше она его никогда не видела. Сама Галина Федоровна провела восемь лет в Акмолинском лагере в Казахстане, известном как А.Л.Ж.И.Р. (Акмолинский лагерь жен изменников родины).
Рассказывает внучатая племянница, Раиса Михайлова: «Когда она освободилась, было очень тяжело, она никак не могла найти работу. Отчасти поэтому она вышла замуж за лучшего друга своего погибшего мужа. Он просто ей сказал: “Стерпится-слюбится. Как угодно, но просто хотя бы возьми мою фамилию”. Я думаю, он был влюблен в нее и предложил ей это как помощь. Когда она поменяла фамилию, получила другие документы, стало проще. Со вторым мужем они прожили тепло и хорошо до момента его смерти. Но детей у них никогда не было».
Софья Несмеянова. Подарок для сына
Двадцатилетняя Софья Несмеянова оказалась в лагере по несчастливой случайности: она снимала квартиру у гражданской жены одного из братьев Антоновых — организатора так называемого Антоновского восстания в Тамбовской губернии. Год в одиночной камере, два года на Соловках. А через десять лет — новый арест.
Рассказывает внучка, Елена Несмеянова: «Дед преподавал в университете, защитил диссертацию. У них родился сын. Бабушка съездила показать его своим сестрам, а когда вернулась — деда не было. После реабилитации выяснилось, что донос на него написал коллега, с которым они часто спорили.
Через полгода пришли за ней. Ночью. Ребенка вырвали из рук и сказали: “Он вам не принадлежит — он принадлежит государству”. В это время дед уже был расстрелян».
Тюбетейку для сына, которого она не видела до освобождения, мать вышила в лагере. Когда после войны Софья Гавриловна вернулась домой, сын сторонился ее: в школе учили быть бдительными и предупреждали, что враг может быть рядом, даже в семье.
Михаил Шевелев. Похороны матери
Михаил Васильевич был раскулачен в начале 1930-х годов, отправлен на Урал на поселение, сумел оттуда сбежать и поселился в Москве.
Рассказывает племянница его вдовы, Александра Георгиевна Воробьева: «Моя мама умерла, когда мне было 36 дней, и меня выхаживала сестра отца — моя тетушка Клавдия Воробьева. В 1931 году семью отца раскулачили, конфисковали дом. Бабушка вышла со мной на улицу раздетая. Председатель колхоза снял с машины [с конфискованными вещами] мои одеяльце и подушечку и ей отдал.
Семью Михаила Васильевича Шевелева раскулачили тогда же. У его матери, когда вывозили все из дома, случился инсульт. Ему и его отцу дали возможность ее похоронить, а потом отправили на Урал, где они жили в нечеловеческих условиях. Отец Михаила Васильевича заболел воспалением легких и умер, а ему удалось сбежать. Жил на вокзале, подносил сумки. Заработал денег и купил комнату в Москве. Потом приехал, посватал нашу тетушку Клавдию и увез в Москву».
Николай Кукушкин. Вить веревки
Николая Кукушкина арестовали в 1937 году по обвинению в антисоветских настроениях и отправили в лагерь в Хабаровском крае — строить Байкало-Амурскую магистраль.
Рассказывает внук, Николай Викторович Кукушкин: «Отец упоминал, что какое-то время дед работал бухгалтером в Боровской артели. В зимний период дед и его брат Иван занимались витьем веревок. За деревней стояли длинные крытые шалаши вроде теплиц, которые чуть спасали от холода и ветра. Зимой население, способное что-то творить, собиралось и производило веревки, которые отвозили и продавали в Москве».
Николай Иванович умер в лагере в 1943 году.
Николай Ягодин-Стальной. Поэт «Норилии»
Прозвище «Стальной» Николай Алексеевич получил в Гражданскую войну — оно так ему понравилось, что он сменил фамилию. Арестовали его в 1944 году в Белостоке, где семья жила во время нацистской оккупации, дали 20 лет лагерей и отправили в Норильск, оттуда — в Воркуту.
Рассказывает дочь, Светлана Николаевна Климова: «Отец работал при немцах осмотрщиком вагонов. Подсыпал песок в боксы, и вагоны быстро выходили из строя. Когда наши вошли в город, начались аресты. Отец — я читала его дело — показался подозрительным и был приговорен к расстрелу, сидел в камере смертников пять месяцев. Объявлял голодовку».
В лагере Николай Стальной писал поэму «Норилия» о жизни заключенных, но успел закончить только одну из шести частей. Тетрадку со стихами мужа и письмо от него жене передали какими-то окольными путями, в обход официальной почты — так семья узнала, что он жив.
Реабилитации отца Светлане Николаевне удалось добиться в 1992 году — через две недели после его смерти.
Александр Овчинников. Водитель, троцкист, анархист
Старшего брата Овчинникова, Владимира Александровича, расстреляли в 1930 году. Александр Александрович женился на вдове брата, семья уехала в Душанбе, но от репрессий спастись не удалось: в 1937 году штаб Туркестанского военного округа, где Овчинников работал водителем, арестовали почти поголовно.
Рассказывает сын, Владимир Александрович Овчинников: «Троцкизм и анархизм — противоположные вещи, но так было написано в его обвинении: “подозрение в содействии троцкистско-анархистской группировке”. Строил железную дорогу через монгольскую границу, потом на Колыме был водителем — не подконвойный, но заключенный. После освобождения в Москву нельзя было возвращаться. И он остался на Колыме еще на восемь лет вольнонаемным».
Андрей Соколов. Литератор Вольский
Станислав Вольский — под этим псевдонимом Андрей Соколов публиковал свои переводы (среди которых «Ярмарка тщеславия» Теккерея), статьи, книги из цикла «Жизнь замечательных людей». Он дружил с Максимом Горьким, приятельствовал с большевиком Рыковым. В 1940 году его арестовали в Саратове по обвинению в антисоветской деятельности. Через три года Вольский умер в лагерной больнице.
Рассказывает племянница, Елена Николаевна Соколова-Солодовникова: «Андрей Владимирович поочередно поддерживал меньшевиков, большевиков, а после примкнул к левым уклонистам. Перед Первой мировой его выслали из страны — так он оказался в Англии.
Оттуда Вольский предпринял путешествие в Южную Америку, а именно в Аргентину, где собрал большой материал о конкистадорах. В начале 1920-х он вернулся в Россию уже не политиком, а литератором».
Елена Эпп. «Лицо немецкой национальности»
Мужа Елены Христиановны в 1941 году призвали в трудовую армию, и он погиб на разработках в Соликамске. А ее саму с тремя детьми и старенькими родителями нацисты угнали в Германию на работу.
Рассказывает внучка, Ирина Андреевна Жунова: «Когда в 1945 году пришли русские освобождать Германию, бабушку вызвали в комендатуру и спросили, хочет ли она остаться или вернуться в Россию. Она решила вернуться из-за мужа, еще не зная о его смерти. Всех немцев, которые там жили, по распоряжению Сталина отправили на Север, в Республику Коми, на разработку леса — они же у немцев жили, немецкий знали. Как неблагонадежных. Она там работала на лесозаготовке на кухне. Очень голодно было, она рассказывала, что очистки картофельные не выкидывала — брала домой».
Диодор Дебольский. Философ на допросах
Диодор Дебольский в 1920-х годах был участником встреч анархо-мистической организации «Орден света», переводил Упанишады, интересовался индийской философией и религией. Первый срок — два года — отбывал в 1930-х годах в Бамлаге.
Рассказывает внучка, Вера Ивановна Штепа: «Второй его арест случился в 1948 году. Сохранился протокол обыска на десяти или двенадцати страницах о том, что было изъято: около сотни книг, его награды. Забрали даже обручальное кольцо. Мы ознакомились со двухтомным делом по его второму аресту: допросы проводились чуть ли не каждый день, через день точно, все они начинались вечером и длились до самого утра. Помимо угроз и запугиваний, применялось физическое воздействие: не давали спать и не давали садиться, когда отекали ноги.
В 1957 году он после реабилитации переехал обратно в Москву. Я помню его комнату, его письменный стол, его аскетичную койку. Помню его уже достаточно стареньким. Он мне в детстве рассказывал историю про Маугли, и я была уверена, что это он сам придумывает, никогда не думала, что это книжка Киплинга».
Станислав Косинский. Смертельный Ташкент
Станислав Косинский происходил из обрусевшей польской семьи, оказавшейся в России после войны 1812 года.
Рассказывает сын, Андрей Станиславович Косинский: «В 1936 году отец с матерью работали под Ташкентом на серном руднике. Они уже собирались в Москву, но в день их отъезда вспыхнула электростанция, в то время единственная на всю Азию. Они задержались зафиксировать пожар, а потом уже из Москвы отец решил вернуться — восстанавливать эту чертову электростанцию. Приехал на Новый, 1937 год. Ему тут же дали подписку о невыезде, обвинили во вредительстве. Он получил несколько лет поражения в правах».
После ареста Косинского в 1938 году его жена успела уехать из Ташкента за несколько часов до того, как сотрудники НКВД пришли за ней, и избежала ареста. Станислава Генриховича расстреляли.
Михаил Морозов. Отнять и расстрелять
У лесопромышленника Михаила Морозова после революции отобрали имущество — экспроприировали. А в 1937 году его самого расстреляли, обвинив в антисоветской пропаганде и подготовке контрреволюционных преступлений.
Рассказывает правнук, Александр Михайлович Морозов: «В семье говорили, что прадеда арестовали за вредительство. Мой дед — его сын — был поражен в правах. Чтобы как-то влиться опять в жизнь общества, он был вынужден жениться на самой бедной девушке в деревне. Это была моя бабушка.
Эта икона попала в семью достаточно поздно. У отца померла тетка — дочь моего репрессированного прадеда. И мы забрали ее к себе, зная, что это именно его икона».
