Радио «Глаголев FM» вместе с Международным Мемориалом запустили подкаст «Остарбайтеры» — многосерийный документальный проект о людях, угнанных нацистами на принудительные работы в Третий рейх в годы Второй мировой. Подкаст смонтирован из десятков их личных свидетельств, собранных историками за долгие годы экспедиций по десяткам городов и деревень бывшего Советского Союза. Историю одной из героинь первого эпизода, Альдоны Волынской, рассказывают «Такие дела».
Когда машина доехала до Бреста, Альдоне выдали пакет с ее документами. Она вышла из студебеккера, достала бумагу из папки, увидела надпись «Одесский детский дом» и порвала на мелкие кусочки. А потом следующую справку и следующую. Альдона делала так уже не в первый раз — она хотела скрыть, что родители ее были арестованы, отец сгинул, а мать сидела в лагерях, а саму ее, двадцатилетнюю девушку, пять лет назад угнали в Германию. Она сидела на обочине послевоенной дороги и старалась рвать бумагу помельче, чтобы никто не прочитал. Чтобы никто не узнал.
Осень 1942-го: Новоукраинка — Кировоград
Когда их грузили по вагонам, кругом стоял рев. Детдомовских подростков, которых гнали в Германию, пришли провожать «младшие», те, кого еще не забирали, которые были без надобности как рабочая сила — пока без надобности.
Ехала Альдона раздетой. Из одежды у нее был сарафан, сшитый из ситцевого занавеса со сцены в детском доме, и лифчик, сшитый из двух пионерских галстуков.
В Кировограде Альдона и другие девочки выбрались из вагона и пошли по путям. Они думали убежать, но бежать было некуда — почти вся Украина еще с осени 1941-го была под немцами. Девочки подумали и вернулись обратно в эшелон, который шел в Германию.
С территории СССР были угнаны 4 миллиона 979 человек гражданского населения. Людей, которых привезли в Германию из СССР, немцы называли остарбайтерами (восточными рабочими) или просто остами. Осты были заняты на заводах, в шахтах, в военной индустрии. Хорошей должностью считалось место прислуги в частном доме или рабочего на ферме. Большинство остарбайтеров угнали из Украины или Белоруссии в возрасте до 25 лет, угоняли и совсем детей, семилетних и чуть старше. Судьба остов в Германии складывалась по-разному: кому-то хозяева платили жалованье и содержали на положении прислуги, а кто-то жил в лагере, где за малейшую провинность следовало тяжелое наказание.
Альдона знала, что хорошего в Германии не жди: в детдом, где она жила, приходили письма от тех, кого угнали раньше. В них дети использовали условные фразы, давая понять: живется им в Германии плохо.
Будущую рабочую силу в дороге почти не кормили, изредка давая жидкую баланду. Но Альдона привыкла к голоду — в детском доме в Новоукраинке до войны было голодно, директриса воровала продукты. На обед обычно давали ломтик хлеба и луковицу, один раз говядину дали, но мясо так пахло керосином, что его не стала есть даже бездомная собака. После того как немцы захватили Украину, продукты детскому дому поставлять перестали, старшие работали, чтобы прокормить и себя, и младших. Убирали урожай, жали, косили, вязали, доили коров, ходили просить милостыню, зимой обмазывали глиной дома, весной пахали и копали. Справлялись неплохо, воровать теперь стало некому — и продуктов стало больше: ели мясо, забеленный молоком суп, даже носили еду военнопленным.
В Германию Альдону угнали, как только ей исполнилось шестнадцать. С ней были ее подруги, Эля и Айна, и другие подростки из детдома Новоукраинки.
Весна 1938-го: Москва
Когда Альдоне было двенадцать, ее мама надела черное платье и ушла. Мамы не было три дня. Альдона ходила в школу, заплатила квартплату, а после уроков пошла на Сретенский бульвар прыгать через скакалку. Девочку окликнула соседка, и, когда Альдона прибежала к себе в комнату, там были незнакомые люди. «Собирай свои вещи, поедешь к бабушке. У тебя есть бабушка?» Альдона сказала, что есть. Но про себя удивилась: как же она к ней поедет, если не знает ее точного адреса? Ей разрешили взять детские вещи и две книги. Альдона выбрала Пушкина и Чехова. С ними она села в большую черную машину.
Ее отвезли в детприемник. Соседки объяснили Альдоне, что они все тут — дети арестованных. Ее сфотографировали, взяли отпечатки пальцев и показали, где спать. Про бабушку уже никто не спрашивал.
Даниловский детприемник открыли в 1928 году, в начале 30-х годов 50 процентов детей попали в него, сбежав из детских домов. Во второй половине 30-х в Даниловский детприемник стали прибывать дети, чьи родители, как и родители Альдоны, были арестованы. Таких детей называли «социально опасными» и содержали отдельно от беспризорников и несовершеннолетних преступников. Администрация поощряла травлю «политических» детей со стороны беспризорников: на прогулке в них кидали камнями и оскорбляли. При поступлении ребенка в приемник ему могли намеренно поменять фамилию (чтобы затруднить поиск), снимали отпечатки пальцев и фотографировали. Детей, связанных родством или знакомством, намеренно разлучали и отправляли в разные детские дома.
Ее отец, Балтрус Матусявичюс, был коммунистом-подпольщиком в Литве. Вернувшись в Союз, он взял себе другое имя, Владимир Волынский, и стал работать в райкоме города Истры. Его забрали летом 1937-го и обвинили в подготовке покушения на Сталина. А в апреле 38-го повестка пришла маме, Ноне Лиходиевской. Она стала собираться: была уверена, что ей-то, честному человеку, бояться нечего. К тому же недавно ее восстановили в партии, и женщина думала, что вот-вот разберутся, все сделают по справедливости. Нона не знала, что ее муж, отец Альдоны, уже три месяца как расстрелян и лежит во рву в подмосковной Коммунарке. Получив повестку, она спокойно ушла из комнаты на Сретенском бульваре.
Из детприемника Альдону увозили в «черном воронке»: сказали, что повезут в лагерь к морю. Через приоткрытую дверь она видела, как они едут мимо парка культуры, мимо дома, где жили друзья семьи, куда Альдона часто ходила с мамой. Воронок ехал дальше.
Детям объяснили, что, если спросят, надо отвечать: мы отличники, едем в Артек. В поезде с Альдоной ехала девочка, ее родителей тоже арестовали. Так она подружилась с Элей, а потом с Айной. Айну заметить было легко: она только что вернулась с родителями из Англии, была одета очень ярко, на руке — маленькие часики. Таких в Союзе не было ни у кого.
Осень 1944-го: Губен, Германия
Вечером Айна с подружкой прибежала к Альдоне под окно. Та жила высоко, на четвертом этаже, хозяйка дала ей комнату на чердаке. Альдона спустилась к девочкам.
— Мы убегаем.
— А я?
— Ну давай собирайся.
Альдона побежала к себе. Ее немка-хозяйка относилась к ней неплохо, даже как-то заплатила жалованье, иногда сажала за общий стол и однажды подарила изъеденное молью платье. За это Альдона убирала в магазине и дома, оплачивала счета, а когда в магазин хозяйки привозили продовольствие, таскала на себе пятидесятикилограммовые мешки. «XX век, а я рабыня», — жаловалась Альдона Айне. Поэтому сбежать Альдона решила легко.
Айне повезло меньше: ее определили в госпиталь, в барак для иностранцев, и девушка надрывалась от работы. Сбежать Айну подговорила подружка, тоже детдомовская остовка: она разозлилась на свою хозяйку, богатую немку, и отходила ее мокрой тряпкой. Для храбрости девочки выпили вина, и с недопитой бутылкой Айна побежала к Альдоне: прощаться.
Втроем они доехали до Берлина, вымылись в привокзальном туалете и сели на перрон рвать документы: порвали немецкий аусвайс, все разорвали на мелкие кусочки, чтобы немцы не поняли, что три остовки сбежали от хозяек, и пошли брать билеты в Польшу, чтобы вернуться домой. Но их поймали: на границе у всех проверяли документы, девочки сошли на перрон, пропустили контролеров и уже запрыгнули было назад в отходивший поезд, но их заметил патруль. Девушек допрашивало гестапо, но потом им повезло — попали в пересыльный лагерь. Альдона вспоминает, что начальник там был добрый, спросил:
— Ну, девочки, пойдете на работу?
— Пойдем!
— А куда пойдете?
Вечно голодавшие бывшие детдомовки сразу запросились куда-нибудь на кухню. Начальник сказал, что кухня одна есть, но туда никто не идет — опасно.
— А что опасно?
— Там аэродром, бомбят много.
— Нам все равно, лишь бы кормили.
Осенью 44-го Кельн бомбили постоянно. Один раз, когда была Альдонина очередь убирать и разносить еду, она шла через аэродром с тяжелыми канистрами. Началась бомбежка, Альдона не успела добежать до щелевого укрытия и упала на землю. Когда налет закончился, она встала и увидела: оттуда, куда она бежала, выносят мертвых и тяжелораненых. Бомба попала прямиком в укрытие.
Лето 1947-го: Магдебург, Германия, советская оккупационная зона
Чтобы вернуться домой после войны, осты были вынуждены пройти через фильтрационные лагеря НКВД, где допрашивали, а иногда пытали, лишая сна. Из фильтрационного лагеря остов могли отправить в советский лагерь, мобилизовать в трудовую армию, а кого-то просто отправляли домой со справкой: исход дела зависел от множества факторов: происхождения, биографии, показаний знакомых. Альдона осталась работать в Германии, в советской администрации оккупационной зоны — довольно престижное место и большое доверие. Но она все равно знала: когда-нибудь за ней придут.
Альдона вышла во двор тюрьмы и подошла к воротам. Старшина ее знал и спросил: «Слушай, тебе, может, убежать надо? Так мы машину подгоним». Альдона прикинула: до демаркационной линии ехать километров восемьдесят. Там она часто бывала и все ходы знает.
Когда ее привезли в тюрьму, Альдона не удивилась. Сначала девушки, которые работали в советской администрации в Германии вместе с ней, предупреждали, что на нее было несколько запросов: начальство хотело узнать, нет ли чего за молоденькой переводчицей. За ней было, и один раз Альдона вывернулась, но потом все равно все вскрылось. За ней приехали знакомые по совместной работе — следователь Сенька Случишкин и майор Сергей Зикеев.
— Полковник сказал тебя взять.
— Ну берите.
Она могла сбежать на Запад. Сбежать из советской тюрьмы в Германии, куда ее, переводчицу следственного отдела советской военной администрации в Магдебурге, посадили, когда узнали, что ее родители были арестованы. Но Альдона боялась за маму: слышала, что, если она сбежит на Запад, маму могут расстрелять.
«Нет, мне не надо», — ответила Альдона старшине и отошла.
До этого Альдона уже сидела в тюрьмах: сначала в 44-м в кельнском гестапо, когда патруль схватил беглых остовок. После немецкого лагеря девушка попала в лагерь советский. Именно там она и ее подруга Эля выдумали себе легенду — сменили родной город и фамилии, а Эля вообще стала Ириной. Из фильтрационного лагеря Альдона вышла сотрудницей советской военной администрации — спецслужбам нужны были люди, знавшие немецкий язык. А в Магдебурге она задержалась на несколько месяцев — там не знали, что делать с переводчицей, у которой обнаружился непорядок в родословной.
1945-й: Магдебург, Германия, советская оккупационная зона
В советской военной администрации Альдона стала переводчицей: присутствовала на обысках, на допросах, переводила показания завербованных немцев. Она понимала, что сотрудница, у которой арестованы отец и мать, может попасть на место арестованного в любой момент. Она вспоминает, как ее попросили в тюрьме:
— Побудь там с одним немцем, ты смотри, чтоб он не садился, мы сейчас придем, минут через пятнадцать.
Альдона зашла к немцу. На него была направлена яркая лампа, он стоял, покачиваясь на отекших ногах. Она провела с ним пятнадцать минут и вышла.
Часто начальники при ней обсуждали план по арестам.
— Сколько ты «палочек» сделал?
— А у меня еще трех не хватает.
— Давай посмотрим, кого можно взять.
Альдона зачитывала список: старик, 65 лет, грудная жаба и куча болезней впридачу.
— Ладно, давай следующего.
А тот в отъезде, а к тому уже приходили, а того нет. Тогда решили брать старика с жабой.
Альдона скрывала свое прошлое, и ей везло: документы Одесского детского дома сгорели. Но про нее все равно узнали — кто-то все-таки отправил нужный запрос, и ответ с настоящей фамилией и всей биографией, включая неблагонадежных родителей, прилетел в Магдебург. Альдону отвезли в ту же тюрьму, куда она ходила на допросы к арестованным. Там она пробыла четыре месяца, а потом ее просто отпустили: посадили в машину, довезли до Бреста и отдали пакет с ее документами.
Почему получилось именно так? Альдона не знала. Но она села и стала привычно уничтожать документы. Бумага за бумагой, помельче, понадежнее, так, чтобы нельзя было прочитать, восстановить, протянуть нить от нее к арестованным родителям, детприемнику, Одесскому детскому дому, хозяйке в Губене, к Кельну, к военной администрации в Магдебурге…
***
Чтобы стереть все следы, Альдона вышла замуж и уехала с мужем-военным на Сахалин. Она догадывалась, что отец ее мужа тоже был расстрелян, но они об этом никогда не говорили. Недосказанность стояла между ними как стена, и в конце концов они развелись.
Почти всю жизнь Альдона скрывала свое прошлое, происхождение, семью, меняла фамилии, уничтожала документы. Но в 1990 году она увидела, что в газетах появляются статьи, которые, оказалось, написаны и о ней тоже. В «Правде» она нашла адрес правительства Кельна, искавшего бывших остов и военнопленных, и решила написать. В ответ ей прислали оплаченные билеты в оба конца и приглашение от бургомистра Кельна. В 1990-м в Кельне Альдона ходила по знакомым улицам, узнавала их и не узнавала — и получила справку узницы фашизма. С ней она вернулась в Москву и поняла: больше документы рвать не нужно. Говорить можно обо всем.
Текст написан по мотивам интервью, которое у Альдоны Волынской взяла Ирина Щербакова. Полный текст интервью и запись доступны здесь. Исторические справки основаны на материалах проекта «Та сторона» и «Топография террора».