Бездомный диджей

Мы в мобильном приюте, двухъярусные койки в два ряда, огромная палатка, как у военных. Койки обжиты, как домики: у кого книга, у кого какие другие нехитрые вещи. На койках, сверху и снизу, лежат люди. Бездомные. Вдоль коек идут врачи, осматривают, переговариваются.

Мы сидим друг напротив друга, журналистка и бывший клубный диджей, мало чем друг от друга отличаясь. Только обстоятельствами. И человек, который вел восемь лет программу на радио, который диджеил в клубах, никакого не иного социального слоя человек, говорит: «И тогда у меня не стало работы, со съемной квартиры, конечно, надо было уходить, ну и я жил две недели на лестнице».

Я проваливаюсь куда-то далеко-далеко. В диккенсовские истории, в детский ужас завалиться за подкладку жизни, не справиться.

Я считаю свои шансы.

Окей, квартира съемная. Да, есть прописка в другом городе, но отношения с родней сложные, и в целом, будем честными, случись что — и я окажусь нигде.

Окей, у меня есть гражданство и прописка вообще. А был период, когда ее не было, — и тогда я не могла очень много чего, например открыть банковский счет. А это, кстати, сразу сужает возможности попросить помощи: куда тебе переведут деньги друзья по всему миру? Если это не «в один клик», то помощь становится в тягость.

А еще у меня однажды долго не получалось снять комнату, но тогда я пошла работать в хостел. На память остался опыт бездомности, опыт отсутствия ключей в кармане.

Леша живет так уже год.

Простая история

«Я в Эстонии начинал, там к клубным диджеям совсем другое отношение. Никто не указывает, как играть, уважение есть».

Леша там родился. Окончил школу. Работал. В Эстонии остались друзья, в Эстонии юность. Питер — третий его город и третья страна: вырос в Таллине, жил на Украине, переехал сюда уже взрослым. Работал диджеем, снимал квартиру. Вдруг — оп! — с прободной язвой попадает в больницу, увозят прямо с работы. И пока тянулись все больничные дела, не успел продлить свой паспорт «лица без гражданства», выданный в Эстонии. Так как хоть и родился он в Таллине, но по национальности русский. И все.

Когда он вышел из клиники, ответ консульства был краток и прост: были бы родственники на территории страны, мы бы вам продлили документ, а так — извините.

У Леши нет родственников в Эстонии. Была мама — она умерла. Был отчим, украинец. Вот свидетельство о рождении, где сказано, что он родился в Таллине… Но нет.

Конечно, он работал и дальше, нелегально. Делал попытки получить российское гражданство. Не вышло. Потом клуб закрылся, Лешина работа кончилась, а другую найти у него уже не получилось: и документы мешали, и новая болезнь.

Окей, думаю я, у меня-то гражданство есть. И вдруг понимаю: я все ищу лазейку, как Холмс: а что ты сделал не так? Я же лучше, я же выбралась бы, у меня есть друзья. Это встреча с человеческим в себе. С мерзким человеческим, со своим страхом и защитной агрессией. Как оценивающе смотрят на жертв изнасилования («Юбку короткую надела, ходила, где не надо»), так и тут. Со мной такого никогда не случится. Но я помню тот старенький тест на бездомность, гулявший по интернету, и каковы были мои риски (высокие). Я помню, что снимаю квартиру и что я не очень здорова. Ну вот разве что да, есть гражданство. Небольшая в том моя заслуга, прямо скажем.

Мы сидим тут и не идем ни в какое кафе, как я хотела сначала, потому что сильный дождь, а Леша с палочкой. Самое близкое место — у Черной речки, у площади с транспортной развязкой, с магазинами, елками и суетой… Идти минут двадцать. У Леши рассеянный склероз. Ходит он с трудом, а если вокруг скользко, то добраться куда-то просто невозможно. Сиди, где сидишь.

Я хочу не думать о том, чем я лучше. Я не лучше ничем. Я хочу, чтобы каждый из нас имел возможность помощи. Я сижу там, на койке, не раздеваясь — холодно. Печка дует, конечно, и постепенно нагревает все длинное помещение. Давным-давно я была в музее на похожей инсталляции — там были армейские палатки, и они пахли так узнаваемо: тревогой, кашей и чужим телом. Леша тоже наверняка был. А теперь он в ней. Внутри.

Либо улица, либо так

Мы быстро переходим на «ты». «Сколько ты тут?» — «С восьмого августа».

Леша отвечает без запинки. Четырнадцать лет, говорит, снимал одну и ту же квартиру, пока не кончились работа и деньги. А куда пошел потом? На лестницу.

Я самонадеянно брякаю: «А чего, нельзя было договориться? Я договаривалась как-то…» Повезло, говорит Леша. «Две недели я ночевал на черной лестнице. Лето было, тепло. Но никому не рекомендую. Вещи всякие — стиральная машинка, ноутбук и так далее — это я все там оставил в счет долга».

«К друзьям не пошел?» — спрашиваю я. «Друзей тут нет. В России есть знакомые и хорошие знакомые. А друзья остались в Эстонии. Живешь-живешь, есть работа, с тобой все общаются, все хорошо, звонят. А когда такая ситуация, как у меня сейчас… все — бам! — и пропадают. Никто не звонит. А у хороших знакомых были жены, дети… Пожить не пойдешь».

Потом было общежитие на Броневой. Леше тогда выслали денег друзья из Эстонии. Да и сам он работал немного в пабе, было чем платить.

«Год я так прожил, а потом директор общежития, который знал о сложностях с документами, подошел и сказал: “Проблемы будут”. К ним регулярно приезжали УФМС и полиция, тогда я обходился свидетельством о рождении, но перед чемпионатом по футболу будут очень сильные проверки. Их бы тогда оштрафовали из-за меня. Я понял ситуацию и свалил».

Дальше была «творческая квартира» в центре города. Ее посоветовала одна из танцовщиц клуба, бывшая коллега. В комнате жило человек пять, но нормальная кухня, туалет… Просто живут люди. Кто-то работал, кто-то нет, коммуна своего рода. Но за это тоже платить надо было. Денег не было. Да и своя тусовка… Восьмого числа — Леша это точно помнит — он поехал в «Ночлежку» на Боровой. Мест там не было, и отправили его сюда, в Мальтийскую службу помощи.

Основная цель сейчас — сделать документы. Леше помогает соцработник. В это упирается все, и возможность работать тоже, и возможность лечиться официально, и возможность снимать квартиру (имея нормальный доход). Сейчас все приработки очень призрачны: любая проверка миграционной службы заканчивается нехорошо в первую очередь для работодателя, поэтому наниматели брать Лешу не спешат.

Оживает Леша только на словах о работе и об Эстонии. И все.

Рассказывает: «Я десять лет работал в клубе “Папанин”. Все думают: диджей просто кнопки стоит нажимает, но это не так. Нужно следить за народом, нужно не отпускать народ с танцпола, нужно выслушивать пьяные рыки, упреки хозяев… Не есть нужно. Я если поем — мне поспать хочется, а как тогда работать? Все же это настроение сразу поймут — и людям в зале станет очень скучно».

В феврале Леше будет 45.

Параллельно нашему разговору мимо коек идет не то проповедница, не то торговка божественной литературой. Доходит до нас. Спрашивает: «Может, есть какие нужды, помолиться за что-то нужно?» «Нет, спасибо, — говорит Алексей. — Не нужно молиться».

Медики продолжают обход. Доходят до нас, до соседней кровати. Тому, кто лежит на ней, бодро говорят: «Швы будут снимать завтра, готовьтесь. Так, а тут что? Кроме ног что-нибудь есть? Ага, ага. Классический сосудистый компонент. Ну ничего. Держите препарат. Гимнастику вам найдем, заставим бросить курить!»

Пациент явно скептически настроен к гимнастике.

Я набираюсь смелости спросить: «Сложно морально было в приют обратиться?» «Понимаешь, тут ситуация такая. На черной лестнице в любом случае рано или поздно тебя пошлют. Поэтому либо улица, либо так».

Я выхожу из приюта, долго добираюсь до дома. Дую на пальцы, замерзла, устала. Думаю о том, сколько еще Леше лежать на койке в ожидании своей участи. И сколько еще я смогу оплачивать свою съемную, тоже думаю. Если вдруг заболею посерьезней обычного.

Очень важно быть защищенным государством, иметь возможность лечиться и жить. Но, будем честными, такой возможности нам государство не предоставляет. Предоставляем только мы сами, страховочной сеткой друг другу. Помогите, пожалуйста, помогать. Мальтийская служба помощи помогает с жильем, питанием и лечением 70—80 бездомным с инвалидностью. Ваши деньги пойдут на оплату труда социального работника, еды, обогрева и всего остального, что позволяет людям не пойти на дно, а выплыть. Кроме нас, им не поможет никто.