Дела врачей

Большинство моих друзей — это врачи и коллеги, с которыми я работаю. Для меня работа заменяет хобби, и у моих коллег то же самое. Мы встречаемся и вне работы, ходим на разные квесты, куда-нибудь посидеть в кафе, путешествуем по Подмосковью и ближайшим регионам. Моя жена тоже рентгенолог. Мы иногда обсуждаем интересные ситуации и рабочие моменты.

Бывают случаи, которые я тяжело переживаю, но я стараюсь лишний раз не зацикливаться. Но иногда бывает такое, что не могу уснуть ночью. Обычно это связано с тяжелыми пациентами. Когда видишь, что прогноз неутешительный. А при этом пациент абсолютно сохранен и не подозревает, что у него.

Один из способов снять стресс, немного отвлечься — адреналин. Я с детства адреналиновый наркоман. Катаюсь на роликах, на скейтборде, делаю трюки. Зимой в крытых помещениях.

Дмитрий СеврюковФото: Мария Ионова-Грибина для ТД

Я с детства мечтал о мотоцикле. Мне нравится, как они выглядят. У них словно есть душа. Не то что у машины. Но постоянно что-то останавливало: и родители были против, и сам я раньше считал, что это опасно. Потом купил первый мотоцикл, научился ездить. Купил второй — и уже тогда получил права. И начал его осваивать: продвинутый курс вождения и прочее. Мне тогда было лет 28 или 29, поэтому я уже подходил с умом. Пытался какие-то навыки отработать, чтобы это было безопасно.  

При этом мне всегда страшно. Все, кто водит мотоцикл, садясь за руль, понимают, что есть какой-то определенный уровень страха. Но чем больше ты ездишь, тем больше он притупляется. А первый раз каждой весной всегда страшно.

Лет 13 я регулярно хожу в спортзал, ничего не пропускаю, но со временем начало надоедать. Стал осваивать разные трюки на турниках, на брусьях. Разные силовые элементы, связанные с акробатикой, на батутах прыгать. Тренируюсь я ночью. Прихожу домой с работы, сплю пару часиков, а в 11-12 выхожу из дома. Летом еду на велосипеде в зал или на открытую площадку, зимой — на машине.

Владимир Соловьев

Невролог, Epilepsy Center, Морозовская детская городская клиническая больница

Я не знаю, есть ли более интересная сфера жизни, чем медицина. Я сам из семьи врачей. С пяти лет я восседал у отца в кабинете. Он у меня взрослый невролог. А я в итоге стал детским неврологом. Ни разу в жизни не пожалел, что выбрал эту профессию.

Когда я поступал в институт, вообще не понимал, в чем разница: детский врач, взрослый врач. Я посмотрел по вступительным баллам. На педиатрию было нужно меньше, чем на лечебный факультет. Я решил, что раз выше проходной балл, то и факультет круче. Пошел туда и, только окончив шесть курсов, осознал, что я не хочу работать со взрослыми: мы очень много работали в больницах с пожилыми людьми — и мне было психологически тяжело. Мне их было очень жалко.

А дети классные. Они же не понимают, что с ними что-то не так. Зачастую дети гораздо более смелые и разумные, чем родители. На родителей давит бремя ответственности, а на детей нет. Мне нравится, когда дети приносят мне рисунки. Так получилось, что у них лучше всего получаются кошки. Собаку нарисовать сложно, домик — не круто, потому что души нет. А нарисованные кошки — это обычно их проекция, либо их домашнего животного, либо животного, которое они хотят. По рисункам заметно, как они развиваются.

Владимир СоловьевФото: Мария Ионова-Грибина для ТД

Когда заканчиваешь институт, знаний у тебя практически нет. Серьезно. И ты пытаешься найти человека, который будет тебя учить. Выбор такой: либо ты очень много вкалываешь бесплатно еще в студенческие годы — и тогда тебя, возможно, чему-то научат, либо строго соблюдаешь рекомендации — тогда ты довольно стабильный, но очень посредственный врач.

Но я все-таки немножко вне формата. Я со студенчества ушел в очень узкую тему. Занимался только одной болезнью. Это безумно красивая болезнь. Только изучая эпилептологию, ты можешь до конца осознать всю красоту и сложность человеческого мозга. Эпилепсия — это болезнь, которая создает различные модели.

С каждым годом моя работа связана все с большим количеством общения. Даже вне работы я все общаюсь-общаюсь-общаюсь. А иногда нужно отдохнуть. У каждого есть свой способ медитации. Так классно приехать на выходных в лес! Тишина. Спокойствие. Никого нет. И ты вроде идешь собирать грибы. Иногда у тебя даже корзины с собой нет. И ножа нет. Ты просто отъезжаешь от Москвы километров на 150—200. Выходишь в лес. Дышишь свежим воздухом. И это такой способ медитации. И даже если я найду один гриб, то не факт, что я его срежу. Я его зафоткаю себе. Потому что самое неприятное в собирательстве грибов — это их чистить. Никто не любит чистить грибы. Когда я был помладше, я всегда говорил, что для этого есть специально обученные люди — моя сестра. Вот она чистила. Наверное, поэтому я не стал нейрохирургом, это кропотливая многочасовая работа — как чистка грибов. А если их собирать — ты просто ходишь, и у тебя уже полкорзины. Мне так больше нравится — ничего не делать, и сразу полная корзина. Это определенный склад характера, наверное.

Андрей Сысоев

Детский онколог, Центр онкологии им. Димы Рогачева

У меня в семье врачей не было. Но мне хотелось заниматься чем-то не ради денег, а делать что-то благородное, значимое. И несмотря на то что я повзрослел, несмотря на нашу систему здравоохранения и отношение к врачам, у меня остается ощущение, что я в правильном месте и делаю нужное дело.

После третьего курса я начал работать. Сначала в травмпункте, где со всеми реалиями сталкиваешься: и с самыми разными травмами, и с неадекватными людьми. Это очень закаляет. И студентам там очень многое позволяют делать. Набиваешь руку

Я учился на ЛОР-врача, но в процессе попал в отделение онкологической больницы им. Димы Рогачева и понял, что это то самое место. Поэтому после интернатуры я собрал документы, сдал вступительный экзамен и поступил в ординатуру по детской онкологии. Отучившись два года в этой ординатуре, получил специальность, и меня оставили в этом центре работать.

Андрей СысоевФото: Мария Ионова-Грибина для ТД

Работа с людьми — это вообще очень тяжелый труд. Я для себя вывел, что очень важно с пациентами, тем более с их родителями, разговаривать: о текущих проблемах, о планах, о том, какие проблемы могут возникнуть в будущем. Нужно ставить их в известность. Эти заболевания очень страшные, угрожающие жизни. Иногда приходится что-то повторять, одни и те же вопросы получать, что со временем любого человека начнет раздражать и выводить из себя. Но я настраиваю себя, что это моя работа, мое дело, у этих людей произошло большое горе, а я поставлен на это место, чтобы облегчить им жизнь. Воспринимая это смиренно, как должное, становится легче.

Чтобы отключиться от работы, я бегаю. Для меня бег — это медитация: что не мог решить — решается, мысли свежие в голову приходят. Хоть я и раньше любил бегать, но куда-то ездить, принимать участие в соревнованиях стал чуть больше года назад. Понял, что это мое. Когда в это погружаешься, то начинаешь удовольствие испытывать, отдыхаешь даже. А если есть соратники, то вообще прекрасно. Они тебе не дают расслабиться, и всегда есть общие планы. Речь идет о людях, которые тоже интересуются этим, с которыми мы можем вместе встать на старт: все бегут в одиночку, но на финише невероятное братство. Это мне подходит больше, чем командные виды спорта.

Я хочу сделать Ironman. Я уже очень сильно мотивирован, но не буду, как многие, ставить себе цель через год. Этим летом я хочу к бегу подключить плавание. Есть такой вид спорта — SwimRun, где забег чередуется с плавательными этапами. Сейчас ищу себе подходящий гидрокостюм. А через год планирую переехать и надеюсь, что там будет где заняться велоспортом. Единственное, что меня смущает, — объем работы в триатлоне, который необходим для того, чтобы проходить большие дистанции. Это ведь регулярность, правильный режим труда-отдыха. Надеюсь, что мне как-то удастся совмещать интенсивную работу, регулярные тренировки и отдых.

Светлана Горбатых

Детский онколог, Морозовская детская городская клиническая больница

Мой дедушка был военным хирургом, ходил на подводной лодке, преподавал в академии. Папа был ученым, ядерным физиком, а мама — тележурналистом в Останкине. Так вышло, что я лечила всех вокруг: делала уколы уже с пятого класса маме и папе, колола уши всем в школе. Поэтому и стала врачом, мыслей других не было.

Первая ставка, которую мне предложили — это онколог в отделении нейрохирургии в Морозовской больнице. Там я и осталась. Мне очень понравился коллектив и то, что ребенка с опухолью мозга можно вылечить. Это все происходило на моих глазах. В 1993-м впервые в России именно в Морозовской больнице начали проводить химиотерапию пациентам с опухолями головного мозга. В 1996 году я попала туда в ординатуру, а в 1998-м стала там доктором. Так что я стояла у истоков.

Когда-то у нас были отпуска по 63 дня, мы как-то морально восстанавливались. Еще мы не так поздно уходили, как сейчас. Было по 25—30 пациентов, я была единственным доктором, и я справлялась со всем этим. Иногда даже в театр могла успеть к семи часам вечера.

Потом случилась реформа здравоохранения. Мы практически стали жить на работе. Требования ужесточились, огромное количество бумаг приходится заполнять. У нас есть система, в которую мы должны заносить данные, параллельно мы ведем бумажную историю болезни и печатаем кучу всяческих бумажек. И все это отнимает гигантское количество времени. Теперь отпуск 28 дней — это катастрофически мало, да еще и при ненормированном 12—14-часовом рабочем дне.

Недавно я полюбила фотографию. Не снимать то, что уже кто-то снял. Это я уже прошла. Стараюсь поехать туда, где у меня получится самый лучший кадр. В дикие, в основном северные места, к людям, которые живут традиционным укладом, например к оленеводам Ямала или Печоры. Мне с ними комфортно и хорошо. Условия сложные, но там я получаю совершенно другие положительные эмоции. Настоящие. От того, что люди умеют выживать в Арктике при минус 60 градусах, пасут оленей, спасают их, шьют из шкур одежду, питаются оленьим мясом, жиром. Живут очень честно, дружат, умеют выручать. Абсолютно не суетные люди. Допускают к себе тех, кто понимает и принимает их образ жизни.

Теперь без фотографии я себя не представляю. Это часть моей жизни. Параллельная. У меня абсолютно две независимые жизни, которые никак между собой не соприкасаются. В Москве я доктор, а когда улетаю в стойбище оленеводов или поднимаюсь на вулканы Камчатки, я перестаю пользоваться косметикой, могу по пять суток не мыться, надеваю бандану и принимаю жизнь людей в том месте, где я оказываюсь. Это как глоток свежего воздуха.

Андрей Левашов

Детский онколог, Центр онкологии им. Н. Н. Блохина

Я учился в экономическом классе, но в 11-м классе вдруг почему-то решил поступать в медицинский. С химией и биологией у меня не было особо, поэтому поступил со второго раз, на педиатрию. С детьми мне всегда нравилось работать. Потом поехал в Москву учиться в ординатуру по детской онкологии, остался в аспирантуре еще на три года, втянулся. 

Мне нравится работа, которая приносит результат. Когда я занимался лимфомами, там выживаемость под 90 процентов, я видел этот результат. В нейроонкологии определенные результаты есть, но все намного сложнее. У нас в центре проводится достаточно агрессивное лечение, и токсичность его тоже очень высокая. Есть осложнения, как во время программного лечения, так и после. У детей, которые получают лучевую терапию в раннем возрасте в максимальных дозах, когнитивная дисфункция очень выражена. Отставание в умственном развитии. Некоторые дети все равно умирают. И их много. Наши дети лежат у нас долго, по шесть — восемь месяцев. Ты к ним привыкаешь. И, конечно, переживаешь.

Относиться к работе просто как к работе невозможно. Все, что от тебя зависит, ты должен сделать. Это маленький ребенок, за которого я несу ответственность. Не только во время лечения, но и после его завершения. Невозможна наука ради науки. Можно вытащить ребенка из тяжелого состояния, но при этом качество жизни его будет никакое. Об этом тоже надо думать. Поэтому мы сейчас разрабатываем риск-адаптированные программы терапии, чтобы не потерять эффективность, но уменьшить каким-то образом токсичность.

Найти общий язык можно практически с любым ребенком. Главное, чтобы подход был от души. Искренний. Я люблю работать с детьми. А вот с родителями, конечно, сложно. Особенно с родителями детей, у которых рецидив заболевания. Мы прекрасно осознаем, что сделать при рецидиве мало что возможно. Можно попробовать оттянуть неблагоприятный исход, но это будет кратковременно. При некоторых видах опухолей можно попытаться год-два делать химиотерапию, но чаще всего результат мы знаем заранее. Приходится с родителями общаться.

Андрей ЛевашовФото: Мария Ионова-Грибина для ТД

Я стараюсь отвлекаться, но мысли о работе никуда не уходят, потому что мне постоянно звонят, консультируются, и в выходные тоже.

Полноценного отпуска у меня не было давно, потому что нас мало и приходится отпуск делить. На море я практически не бываю. Стараюсь заниматься спортом, восточными единоборствами, для меня это отдых. Я занимался карате, мне нравится традиционный японский стиль. Традиционная техника всегда отличалась от спортивного варианта. Там, чтобы добиться результата, нужно было работать, работать и работать над собой. Это повлияло и на мой характер: постепенно-постепенно добиваться положительных результатов. Не идти напролом, а работать, чтобы сделать все грамотно и четко. Потом это сказалось на учебе в институте и на работе в онкоцентре, да и вообще на жизни. Я своим тренерам очень благодарен —  они сильно повлияли на мою жизнь.

Андрей ЛевашовФото: Мария Ионова-Грибина для ТД

Сейчас занимаюсь только самостоятельно, как любитель. Прихожу в парк и отрабатываю базовые комплексы. Начал заниматься с оружием. Тоже интересно. Но это больше для того, чтобы отдохнуть и перераспределить свою энергию.

Анна Кан

Психолог, Центр онкологии им. Н. Н. Блохина

У меня сестра медик. Доцент кафедры акушерства и гинекологии. Я бывала в тех больницах, где она работала, и эта романтика привлекла меня сразу. Но побоялась сдавать химию и пошла на клиническую психологию. Нам обещали, что химии не будет на экзаменах, а она была. Я ее сдала и подумала, что надо было все-таки идти на лечебный факультет. Сейчас периодически вспоминаю об этом, но не жалею о своем выборе. Психология привлекала меня всегда.

В институте я жестко неформалила. У меня была проколота губа, нос, какое-то безумное количество дырок в ушах. Сложнее всего было моей сестре, которая была замдекана. После университета я почти сразу начала работать. Вся моя лечебная деятельность, а это более 12 лет, связана с лечебными учреждениями. Работа тяжелая, кто-то заваливается в жесткий цинизм и просто работает на автопилоте. Но я всегда воспринимала свою работу как светлую деятельность и большую честь. Люди остаются людьми. Какая бы болезнь у них ни была, как бы они ни умирали — это условности. Я и терминальных пациентов консультирую. Меня всегда спрашивают: «Ань, он же умер, когда ты с ним рядом стояла. Как ты с этим живешь?» Но это такая честь — стоять рядом с тяжелобольным пациентом и делать так, чтобы он не чувствовал себя брошенным, одиноким и никому не нужным. Поддержать его родственников. Просто побыть рядом. Иногда психолог — это не тот, кто использует методики сложновычурные. А тот, кто просто стоит рядом, просто поддерживает и говорит: «Мне очень жаль».

Анна КанФото: Мария Ионова-Грибина для ТД

Мне иногда нужно к морю. К моему морю во Владивостоке. Это болезненная тема для меня. У меня есть любимая работа, двое любимых детей, любимый муж и море, которое за меня волнуется.

Когда у меня какой-то шквал в голове, я включаю «Унесенные призраками» Хаяо Миядзаки, они идут фоном, и не замечаешь, как перезагружаешься. Когда очень сильно устаю, я читаю постапокалиптические книги. Когда училась, у меня на компьютере стоял FallOut3. Уже трижды пройденная игра. И когда я очень сильно уставала, просто ходила по пустоши. Это обнуляет, ты понимаешь, что мы занимаемся ерундой, а нужно просто жить. Все настолько тоненькое, хрупкое. Я люблю наблюдать за людьми на улице — погружаю себя в осознанность и начинаю чувствовать одежду на себе, обувь, запахи, рассматривать людей и облака на небе.  

Анна КанФото: Мария Ионова-Грибина для ТД

Меня спасают танцы. Пришла я в восточный танец, наверное, в 2010 году. Пришла как на фитнес. Но оказалось, что это гораздо больше. Это невероятно красиво и женственно. Через пару лет я попала в лучший коллектив, который я знаю, — студию восточного танца «Иштар» во Владивостоке. Это девчонки, с которыми можно пойти в разведку. Когда за три минуты между номерами тебя догола раздевают за кулисами, потом быстро надевают костюм, и ты думаешь: «Да!» Мы танцевали групповые танцы, я танцевала и сольно. В Москве я ищу такой коллектив, как у меня был, танцевальную семью. Чтобы мы выступали, потому что танец просит сцену.

Материал подготовлен совместно с Благотворительным фондом Константина Хабенского.