«Я обнаружил даже странную радость от того, как мало эмоций и жажды общения во мне оставалось. Что-то вроде: “Ого, год прошел”. Я выжил. Ничего не чувствую. Полет нормальный. Большинство осужденных так живет. Как в открытом космосе. Только ты и пустота», — говорит Виктор.
Ему 34 года, и он 4 года и 4 месяца отбывал наказание по статьям 30 и 228 Уголовного кодекса в одной из российских колоний. Вышел по УДО [условно-досрочное освобождение. — Прим. ТД] за примерное поведение. Журналист Алена Шпак записала монолог Виктора о самом неоднозначном аспекте жизни в колонии — человеческих отношениях.
* Имена изменены по просьбе героя. Документы, удостоверяющие личность, находятся в распоряжении редакции.
«Главное — я»
Попадая в лагерь, через некоторое время перестаешь все измерять категориями реального мира. А то, что на воле кажется абсурдным, может приобрести на зоне другой оттенок. Здесь очень скоро приходит понимание, что доверять нельзя никому: через какое-то время человек перестает доверять даже себе.
У большинства людей в лагере единственным опытом жизни в мужском коллективе была армия. Но хоть воинская служба и не самое приятное занятие на земле, со всеми своими заморочками, там человека учат добиваться поставленной цели, полагаясь на коллектив, даже ценой жертвоприношения. Иными словами, я сдохну — а цель будет выполнена. А вот лагерь учит: невзирая ни на что, выжить самому. Если в пучину боя попадает взвод армейцев, то они или выполнят, задачу или погибнут; если там будет заключенный — погибнут все, кроме него.
«Главное — я, остальное мне неинтересно», — вот чему зона учит быстро. Сначала это шокирует. Вызывает неприятие и непринятие.
Никто ни с кем не заговаривает просто так! Каждый преследует какую-то цель.
Понял это, работая в маклерке — здесь делают нарды, шахматы и так далее. Ко мне после работы подошел хороший знакомый и спросил: «А у тебя есть телефон?» Рассказал ему все: как достать телефон, где прятать, ведь хотел ему помочь.
Что было дальше, нетрудно угадать: буквально через неделю пришли сотрудники и искали в том месте, о котором шла речь. По счастливой случайности за пару дней до я все-таки телефончик перепрятал. Но урок усвоил. Тот человек ни хороший, ни плохой, просто выбрал вот такой способ выживания.
Одиночество — гарантия безопасности. Это одно из первых испытаний для психики: ты постоянно находишься среди людей и при этом всегда один.
Близость
Сохранение эмоциональной близости с теми, кто остался на воле, — это во многом миф. Ты меняешься, эволюционируешь или деградируешь — тут уж как карта ляжет. Там человек тоже переживает изменения. Вы встречаетесь, и вам сложно найти точки соприкосновения.
До лагеря я был женат. Переосмысление брака произошло, только когда фактически лишился семьи. Жена ко мне не приезжала. Все пять лет. Вернее, она приехала два раза.
Мне так ничего и не объяснила, но начались отмазки от длительного свидания под любыми предлогами. Общались по телефону сухо и скупо. На письма почти перестала отвечать. Три года строчил письма, по сути, в пустоту — такая беседа с самим собой в письменной форме. В последний раз она приехала очень отстраненной — совсем чужой мне человек.
О разводе сообщила за некоторое время до УДО. Написала письмо. Было больно, хоть и ожидаемо.
Что касается секса, вот такого теплого и нежного чего-то хочется только в начале срока, а потом становится по фигу. Ну нет и нет. Теряешь потребность в близости — как эмоциональной, так и физической. Я прожил весь срок без свиданий и секса.
Как пережил? Ну как-то пережил. К петухам [человек, занимающий низшую ступень в тюремной иерархии, с которым совершен гомосексуальный половой контакт, чаще всего насильственно. — Прим. ТД] не ходил ни разу. Испытываю своего рода гордость за это. Но и не осуждаю никого. Если твой срок 15 лет и ты один… Я не знаю, что бы делал, если бы мне пришлось столько сидеть. В основном к их услугам прибегают большесрочники, но бывают и исключения.
Петухи
Петухи — это нередко эмоционально сломленные, одинокие люди, которых никто не ждет. Большинство из них не были гомосексуалистами изначально. У некоторых психические расстройства, расстройства идентичности и так далее. Ни о каком безопасном сексе речь не идет, ни разу не слышал, чтобы кто-то пользовался презервативами. О последствиях не думают, да и, повторюсь, психика во время срока входит в какое-то особое состояние.
Петухам, как правило, не платят. На зоне деньги — редкое явление, люди рассчитываются за секс едой, чаем, какими-то нужными бытовыми вещами. У нас однажды освобождался парень, у которого было много хорошей вольной одежды, среди которой — майка поло. И вот ему другой сиделец [осужденный. — Прим. ТД] говорит: «Я видел футболку поло у тебя, давай за баню сходим — я ее отработаю».
Дрочить на зоне — это очень естественное явление. Люди могут спрашивать друг друга об этом, мастурбация переходит из области твоего личного в область коллективного. После коллективных просмотров порно — когда сидельцы ночью смотрели его с общего телефона — в туалет и душ было не пробиться: все были, что называется, «на ручном управлении». Но если смотрящий за бараком находил на полу сперму — это был скандал. Убирать за собой — негласное строгое правило. Когда в лагерях начали «ходить» телефоны и стали доступными простым смертным, ситуация гуманизировалась: каждый мог уединиться.
Что касается всяких извращений, тут все зависит от двух моментов: насколько большой срок и насколько сильно уже начала подтекать крыша. Сам в лагере начал ходить в церковь, и как-то так получилось, что мы этот момент обсудили с другим сидельцем. Он мне говорит: «Ты там аккуратнее с кружками по изучению веры, а то был тут случай, что несколько раз в неделю пять человек ходили библию изучать…» — и ржет, аж не может.
Я понял сразу, что это какая-то стремная история. Интересуюсь: так а че они там делали на самом деле? Оказалось, как-то во время занятий кому-то что-то понадобилось от одного из участников. Кто-то из осужденных пошел его позвать, и… парней застали за групповым оральным сексом. И смех, и грех, как говорится.
Судьба их была незавидной — загнали в «обиженку»: специального барака для обиженных и опущенных [то же, что и петухи. — Прим. ТД] у нас в лагере не было, но их кровати находились у туалета. И на них навешано множество неприятных обязанностей: по уборке санузла, стирке, а иногда их просто звали для различных унизительных потех.
Однажды к нам в лагерь заехал человек по статье 228. Я до сих пор не знаю, правильно говорить «он» или «она», но полагаю, что раз ее отправили на мужскую зону, то по паспорту и первичным половым признакам это все же был мужчина. Тем не менее, когда ее называли мужским именем, она очень обижалась и просила называть ее Вероникой. Губы силиконовые ее я запомнил. Если бы увидел такую на воле, не уверен, что понял бы ситуацию сразу.
В первую неделю-две лагерь сходил с ума. Чего только с ней не делали, но через некоторое время все успокоились. Веронику определили в петухи, но организовали ей «щадящий режим» — по согласию сторон.
Женщина
Женская тема на зоне — это снова амбивалентность. С одной стороны, женщина — это мать, а значит, это уважаемое, а с другой — постоянный повод для издевательства. Многие вещи, связанные с женщинами, имеют пометку «грязно» и тесно связаны с потерей статуса.
Так, проговориться об оральном или анальном сексе с женщиной — это реально страшно. И, конечно, все говорят, что никогда такого с ними не случалось. При этом, если пройтись и постоять под дверями комнат для ДС, то такого наслушаешься, что Маркиз де Сад, наверное, закурил бы нервно.
Да и разные категории женщин туда приезжают. Есть такие, кому просто нравится ждать сидельца. Один выходит, она начинает ждать следующего. Или ждет двух одновременно: приезжает к двум мужчинам в один и тот же лагерь. Между собой эти мужчины становятся «молочными братьями». Почему? Так очень просто все: «одну сиську сосали».
Заочниц — женщин, с которыми осужденные знакомятся заочно, через газеты или интернет, — высмеивают, потому что они «дуры, дойные коровы», а тему жен, которые были «с воли», просто стараются деликатно обходить.
Собственно, вот такая внутренняя цензура, она сама по себе начинает вырабатываться.
Любовь
Лагерь — это катализатор, та самая тайная комната, как было у Тарковского, которая исполняет истинные желания, только здесь показывается истинная сущность человека. В чем-то человек на зоне оказывается бесконечно лучше, в чем-то — бесконечно хуже.
«Развод на любовь» — один из самых популярных видов мошенничества в лагерях. Но и тут случается всякое. Кто-то один всегда влюбляется. Получается как в известной песне: Some of them want to use you, some of them want to get used by you.
У меня на глазах разворачивались две истории: в одной парень, познакомившись с девушкой по телефону и узнав, что она учится в милицейской академии, так сел ей на уши, что спустя пару месяцев она бросила учебу и вышла прямо в колонии за него замуж. Через год он бросил ее. Я спросил почему. Парень сказал: «Просто хотел вы**ать мента».
История вторая — также заочное знакомство, но здесь влюбился парень. Девчонка молодая, красивая, все замечательно. Бабочки в животе. Одна беда — материальные проблемы. Если бы не они, то примчалась бы к любимому. 150 000 рублей. Ровно столько она смогла вытянуть из него за время «лав стори». Это огромные деньги для лагеря, учитывая, что, заплатив всего 3000 рублей, ты можешь купить право пользоваться душем в бараке на протяжении всего срока. Но его особо жалеть не стоит, он их после вытянул из других «любовей всей жизни».
Я не видел в лагере любви. Ни в каком ее проявлении. Ни однополой, чтобы прям была «пара»; ни разнополой, чтобы люди познакомились во время отсидки и создали крепкую семью. Использовать кого-то — да, получать передачи и блага — да. Нести крест «я тебя не брошу» — да. А любви не видел. Для любви нужна свобода. В несвободе любовь не живет.