Вечером 25 декабря, когда весь западный мир отмечал Рождество, а мы на работе — корпоратив, в редакции раздался телефонный звонок. Звонила Ирина Павловна Рязанова — многолетний руководитель благотворительного фонда содействия образованию детей-сирот «Большая перемена».
Как я узнал буквально через несколько часов, Рязанова звонила не только нам, она звонила всем, кому только могла дозвониться, в надежде на чудо. Потому что с января «Большая перемена» — уникальный фонд, помогающий в невероятно трудных ситуациях детям, от которых отказались родители, которые не нужны государству и которых не замечает общество, а еще взрослым, но таким же никому не нужным подопечным психоневрологических интернатов, — закрывается из-за отсутствия денег.
Минимальный необходимый бюджет для работы фонда с января по март составляет 12 миллионов рублей, подавляющей части этой суммы у фонда нет.
***
Каждый, кто знает меня лично, может с уверенностью сказать, что я человек очень эмоционально несдержанный, вспыльчивый, я бы даже сказал, взрывоопасный. Обычно про таких говорят: «Эх, такую энергию да в мирных целях». Так со мной и произошло, по воле случая и при поддержке родных и близких, но кто знает, что было бы со мной, если бы рядом не было никого из них.
Я очень хорошо помню несколько своих самых безумных поступков из школьных времен и с ужасом вспоминаю школу вообще, потому что практически всегда школа для меня была местом травли, борьбы за выживание и тем местом, где мне надо было кому-то что-то доказывать, от друзей до учителей.
Только перейдя в новый, пятый класс, на одном из первых уроков литературы я слишком усердно болтал со своим соседом по парте. Мне было скучно слушать про Лермонтова, которым так восхищалась наша учительница. Заметив мою невнимательность, она, тяжело вздохнув, развела руками и сказала: «Раз вам не интересен Лермонтов, то урок я заканчиваю прямо сейчас, до свидания, скажите спасибо Мите и его соседу». Развернулась и ушла.
Дети — самые жестокие люди на свете. В их неокрепших умах еще нет никаких стопоров, никаких моральных или этических принципов. Вообще-то, этим принципам их и должны учить семья и школа. Но ученики пятого класса восприняли призыв учительницы буквально. Мы с соседом вышли в коридор, а мальчики встали вокруг нас и устроили нам темную.
Мы стояли спина к спине, «против тысячи вдвоем», и получали пинки и удары. Даже самые миролюбивые мои приятели с озлобленными лицами пинали нас, кто рукой, кто ногой. До сих пор помню надутые губы, оскаленные зубы, гримасы на их лицах. Ими руководила животная ненависть, и от этого было страшно. Самое обидное и удивительное было то, что, пока ты давал сдачи одному, тебя в спину бил кто-то другой. Так продолжалось несколько минут.
Был только один человек в нашем классе, кто не бил ни меня, ни соседа, он утешал нас, спрятавшихся в каких-то коробках, после этого побоища. Он же через несколько месяцев оказался единственным, кто согласился сфотографироваться со мной на классной фотографии. Знаете, приходит в школу фотограф и сначала делает общую фотографию, а потом говорит: а теперь возьмите своего друга и сфотографируйтесь с ним. Но со мной отказались фотографироваться все, кроме него, за что я ему, честно сказать, благодарен до сегодняшнего дня, храня эту фотографию.
Где-то подсознательно я знал, как реагировать на всю эту травлю. Я решил завоевывать авторитет по-другому и уже через несколько дней пришел в школу с огромным «пацификом» на груди. Мои «друзья» отреагировали однозначно, начали его и меня высмеивать.
Каждый новый виток травли вызывал во мне все большую замкнутость и подвигал на все новые и новые безумные поступки. То я приходил в школу в каком-то провокационном костюме, что для пятого или шестого класса вообще было странно и выглядело безумно, приходил в футболке Sex Pistols, что повергало в шок всех одноклассников, то убегал с уроков, то специально обливался кока-колой на перемене.
***
В старших классах меня травили уже не мои сверстники, а парни из выпускных классов. Они придумали мне прозвище — Квазимодо. Если честно, сомневаюсь, что кто-нибудь из них читал Гюго, но звучало это мерзко. Я шел зимою в школу, а старшие парни кидали мне в спину снежки, которые очень больно били меня то по голове, то по спине, то еще ниже, что вызывало бешеный хохот среди нападающих. Но я не реагировал. Я знал, что я должен быть круче их всех, и я делал все, что мог: ну во-первых, я мог их перепить, что считалось серьезным достижением, во-вторых, я демонстративно мог прогулять урок, пока они плелись к своим строгим и нагоняющим ужас на всех учителям физики и математики, которых боялись все ученики.
Однажды физик, искренне ненавидевший детей и непонятно как вообще устроившийся работать в школу учителем, выгнал меня с уроков до конца четверти и ставил кол за каждое пропущенное занятие. Но и причина была. Я с другом, сидя на первой парте, играл в забавную, как нам казалось, игру «Жопа». Правила ее были очень простые: каждый следующий раз произнести слово громче, чем это сделал предыдущий оратор. Я не сильно переживал по этому поводу, мне, наоборот, было весело, что у меня образовалось столько свободного времени.
В конце того учебного года погода была странной. Сначала был снег, а потом вдруг вышло солнце и растопило все в воду, а ночью снова был мороз. А на следующее утро на ледяную корку выпало сразу несколько сантиметров снега, но уже к большой перемене снова вышло солнце и растопило новый снег, тем самым образовав искусственный бассейн на газоне нашей школы: внизу ледяная корка, сверху только что растаявший снег, превратившийся в воду. Я вышел на перемене, наверное, покурить и снова получил снежком под глаз от старшеклассников. При этом я как-то нелепо и смешно поскользнулся, упав в эту огромную лужу. Но раз уж я в нее упал, то надо было играть до конца, и я решил, что я в ней буду плавать, чем и занимался всю перемену. Просто катался по ней как по катку, потом с разбега плюхался в лужу, греб руками и получал искреннее удовольствие. Со следующего урока меня, конечно же, выгнали. Да и из школы попросили. Заканчивал я уже экстернат.
Там были совсем странные дети, половина из них были глупые, а другая богатые. Богатые просто хотели купить себе аттестат, а глупые не могли получить его никак иначе. Один только я был не богатый и не такой уж глупый, я просто был придурком, который все школьные годы потратил на то, чтобы доказывать окружающим, что я крутой, вместо того чтобы нормально учиться.
Но изменившиеся обстоятельства не смогли изменить меня, и первое, что я сделал в экстернате, — вляпался в очень неприятную историю: пообещал какому-то парню, что найду ему фуру контрабандных телефонов за полцены. А этот парень пообещал кому-то дальше, а этот кто-то дальше пообещал кому-то серьезному, и этот серьезный оказался связан с какими-то бандитами, которые в итоге пришли за мной. Я понятия не имею, насколько все было серьезно, если честно, но никакой фуры не получилось найти, да и единственный человек, который обещал мне помочь, увидев бандитов, просто исчез. Я остался с ними один на один, и мне дали время на то, чтобы я вернул им потраченные деньги. Но откуда у меня, школьника, могли быть такие деньги? В итоге я скрывался, не ходил учиться несколько месяцев, зато устроился на работу делать сайты.
Я вернулся к нормальной жизни где-то около 22 лет. Я помню этот момент, когда я просто взял и стал адекватным человеком, которому больше ничего никому не надо было доказывать, который был совершенно уверен в себе и который стал совершенно взрослым и спокойным. Я не помню, что именно меня подтолкнуло к тому, чтобы взять и перешагнуть через все свои проблемы. Но думаю, что это было бы невозможно без моих родителей, которые натерпелись со мной такого, что на несколько книг хватит.
Надо сказать, что на протяжении всех этих лет, которые, как я понимаю сейчас, были очень трудным испытанием для меня, это же испытание вместе со мной проходили мои родные. Что бы я ни делал — рисовал масляной краской по потолку в квартире, красил волосы в красный цвет или, наоборот, брился налысо, сжигал баню, уезжал в Питер в загул, попадал в милицию, пропадал ночами — они всегда были рядом и всегда, хоть и ругали, но поддерживали меня. Да, меня жутко бесило, что я должен был звонить маме ночью и сообщать, где я нахожусь, меня жутко бесило правило, что «какой бы бурной ни была ночь, настоящий джентльмен должен просыпаться в своей постели» и прочее и прочее, но только сейчас я понимаю: меня несло в пропасть, весь переходный возраст меня колбасило и бросало из стороны в сторону. Страшно, что я действительно начал курить на каждой перемене и пьянки стали постоянной, практически еженедельной рутиной. Слава богу, что в нашей тусовке никогда не было наркотиков. Я просто боюсь себе представить, что случается с теми, кто, пытаясь найти спасение от всех этих мучений и переживаний, бросается в мир пьянки и наркоты, из которого, как мы знаем, практически не выбраться.
Но все эти правила, переживания, скандалы, ругань, которыми окружили меня мои родители, это все было для того, чтобы выровнять мой курс, чтобы я смог стать человеком, чтобы мне стало легче жить дальше, чтобы к моменту, когда я вырасту, я мог бы стать самостоятельным, взрослым и независимым. И за это я им невероятно благодарен, я просто не стал бы тем, кто я есть, без них, без этой поддержки и помощи.
***
Но было еще кое-что хорошее. Я играл в школьном театре, и тогда это было смыслом моего существования. Это было завораживающее, затягивающее, удивительное приключение. Интереснее всего, что когда-либо случалось со мной. И при этом это был и урок, и общение со сверстниками и со взрослыми, и опыт, и даже слава, ведь когда на сцене один из самых главных хулиганов школы выступает в роли назойливого дядюшки или старого раба, то всем очень смешно, и зал несколько раз встречал и провожал меня невероятными овациями.
Только сейчас, спустя столько лет, после школы, когда я добился многого, я понимаю, как важно, чтобы рядом были люди не как тот злобный физик, которому было наплевать на то, почему я стал таким раздолбаем, а такие, как мои родители, которые, несмотря ни на что, старались помочь мне перестать быть раздолбаем и, сохранив свою личность, развивать ее.
Я пишу это все потому, что «Большая перемена» делает ровно то же самое, только для детей, у которых нет родителей, для детей, которых предали все начиная с рождения, которые проходят через более жесткий буллинг в детских домах и имеют все те же проблемы и травмы, что были у меня, только в десятки раз хуже.
И никому они не нужны, и никто им не поможет, никто их не поддержит, никто их не сочтет за людей, никто не попытается понять суть их проблем, кроме «Большой перемены».
Подопечные «Большой перемены» — физически здоровые дети, но это вовсе не означает, что им не нужна помощь. Наоборот, она нужна им еще больше. Потому что решить их проблему труднее, чем вылечить болезнь. Проблемы этих детей совершенно другого характера, они не вписываются в этот мир. У каждого ребенка причин появления таких проблем целый клубок. И его надо разматывать, медленно, спокойно, уверенно. И не поверите, в «Большой перемене» тоже есть театральный клуб, есть музыкальная гостиная, художественная мастерская, то есть ровно то, что так помогало мне и давало смыслы для жизни.
Подопечные «Большой перемены» не только дети. Это люди, которые прошли через систему психоневрологических интернатов или даже не прошли до конца. «Большая перемена» — их единственная поддержка и опора, поверьте, ее у людей, живущих в ПНИ, не просто мало. Ее, считай, нет. Нельзя оставлять людей из ПНИ один на один с системой. Нельзя вообще оставлять их одних.
***
Ну и последнее. 80 процентов учеников «Большой перемены» достигают поставленных перед ними целей. А это значит, что им становится намного проще жить во взрослом мире. 80 процентов, проходя через неимоверные страдания и ад, выходят из него. Да вы знаете хотя бы одну государственную программу, которая показывала бы такие результаты?
От этих детей отказались родители, им не помогает власть, не помогает государство, им не помогает никто, кроме общества, кроме нас с вами.
Я лично пожертвую денег на то, чтобы в январе, феврале, марте и дальше «Большая перемена» продолжала работать. Я лично буду жертвовать на это каждый месяц. И я же прошу вас сделать то же самое.
Потому что детство — это время для счастья, а не для мучений. И мы с вами можем сделать так, чтобы сироты, подопечные «Большой перемены», были счастливы. Потому что взрослым людям, которые останутся в ПНИ один на один с системой, нужна помощь.
С Новым годом.