Только вертолетом можно долететь

Литовко стоит на противоположном от Хабаровска берегу Амура. Русло реки испещрено многочисленными протоками. Желтую от старой травы землю пронизывают темно-синие прожилки, белые по краям от льда и снега. На следующий день медсестры расскажут мне, что весной болото, над которым мы летим, становится «изумрудно-зеленого такого не-е-е-ежного цвета». И вроде бы ничего особенного — ни гор, ни моря, а красиво.

На подлете к поселку пейзаж меняется: теперь под нами тайга и редкие сопки. Сказать что-то определенное о Литовке по виду из иллюминатора сложно: немного кирпичных пятиэтажек, больше деревенских домиков, на железнодорожной станции ждет отправки спиленный лес, с высоты похожий на связки карандашей.

В Литовке работают два врача: главный, по специальности стоматолог, и врач общей практики — на его вызовы, как правило, и вылетают. Он и встречает приземлившийся на окраине поселка вертолет.

Раскрасневшийся врач с распахнутой на груди рубашкой выводит из подъехавшего «бобика» щуплого мужчину лет шестидесяти. Из дубленки выглядывает маленькая усатая голова в кожаной ушанке. В руках полиэтиленовый пакетик с завязанными ручками. Прихрамывает. Как больной объяснит реаниматологу, вместо ноги ниже бедра у него протез. 

Пациент из Литовки рядовой. Намного сложнее приходится, если человек сам не может дышать: тогда его нужно подключать к аппарату искусственной вентиляции легких и поддерживать сердечный ритм с помощью лекарств. Хоть полет и считается самым щадящим способом транспортировки, в воздухе из-за вибрации и перепадов давления состояние всегда ухудшается. Поэтому тяжелого больного к дороге нужно еще подготовить. А если врач решит, что пациент полет не перенесет, разбираться придется на месте.

На следующий день снегопад доходит до Хабаровска. Скорее всего, вылетов не будет, но лететь или нет, каждый раз решает капитан воздушного судна. Бывает, если случай особенно серьезный, врачи обращаются за помощью к МЧС: спасатели чаще соглашаются на рискованные вылеты, но такое бывает редко. 

— У нас даже несколько раз хирург оперировал по телефону с медсестрой в Аяне. Грыжа ущемленная, то есть операция не такая страшная. Она сама не умела — вот он ей по телефону «возьмите то, то» объяснял. Она сделала так, как надо. Потом уже прилетели и забрали, — рассказывает главный врач центра Павел Курнявка. 

В год центр выполняет примерно семьсот вылетов. По словам главврача, количество вылетов резко выросло после того, как в 2017 году изменилась тактика оказания помощи пациентам с сердечно-сосудистыми заболеваниями. Сегодня больных с инсультами и инфарктами со всех районов и городов края доставляют в Хабаровск, чтобы оказать высокотехнологичную помощь — сделать стентирование. Бригады врачей из краевого перинатального центра летают за всеми беременными с осложнениями и заболевшими младенцами. Остальные пациенты — самые разные. 

— Нет диагноза, непонятный диагноз, поставить не могут — значит забирать нужно. Потяжелел — забирать нужно, — описывает ситуацию Курнявка. — Раньше в участковых больницах были врачи, которые принимали роды и лечили сложных больных. Сейчас острый дефицит врачебного персонала, многие участковые больницы стали амбулаториями. Хорошо, если фельдшер работает.

Главный врач добавляет, что центральные районные больницы обновляются медленно, оборудования не хватает. Да даже если и закупят, кто будет работать?

— Потихоньку-потихоньку сначала здесь сократили, потом там, сначала пять коечек, потом десять. Это не в одночасье, это все монотонно, и до сих пор идет это сокращение. Мы видим, что и там и там больниц не стало. Хотя вроде бы что-то делается — вот санитарная авиация у нас… — рассуждает завотделением.

Уставшие

Комната медицинских сестер расположена над ординаторской и сильно от нее отличается. Сразу из дверного проема вошедший может разглядеть подоконники с 27 горшочками домашних растений и аквариум с рыбками. В смежной комнате — кухне — медсестры пьют кофе в ожидании вызовов.

Екатерина Трегубова сегодня «дальнобойщик». Это значит, что после рабочего дня она останется на ночь дежурить, поэтому если придет вызов откуда-то издалека, то отправить постараются ее. Аквариум Екатерине подарил знакомый диспетчер из другой больницы. А выставленную на шкафу коллекцию тарелок медсестра украсила сама: декупажем в индийском стиле, с новогодней елкой и с надписями: Love. Когда погоды подолгу нет, есть чем заняться.

Павел Курнявка, главный врачФото: Константин Чалабов для ТД

Со снегопадом мне повезло: получилось застать всех на месте. В обычный день бригады могли бы уже разлететься по заданиям. После одного вылета, бывает, сразу идет следующий, и так до ночи. Ночью вылеты бывают редко: через горы в темноте не перелетишь, да и освещенных площадок для вертолетов почти нигде нет. 

Некоторые медсестры пришли работать в центр из скорой, другие — из реанимационного отделения, как, например, Лариса Рожкова, с виду хрупкая женщина в очках. 

Рожковой летать нравится больше, чем сидеть в реанимации, где две медсестры неотступно следят за шестью больными. Такой труд медсестра называет «адским». 

— Когда это все непрерывно длится, внимание не отвлечешь ни на что. В реанимации больные практически одни и те же. Изо дня в день лежат они… Не все выживают. Психологическая деформация. Когда нет подтверждения, что твоя работа нужна, это тяжело. Здесь мне легче в моральном плане.

По словам Павла Курнявки, к нему устраиваются и врачи, уставшие от работы в реанимации. Средний возраст докторов — 46 лет, и то его сильно снизил недавно принятый после ориднатуры специалист. Редкий случай для центра. Анатолий Таенков объясняет это тем, что работать по сложной специальности молодые врачи не хотят. К тому же многие еще и боятся летать на вертолетах. 

Главный врач видит в ситуации и свои плюсы: зато у всех его специалистов большой опыт. На высоте они способны справиться со всем без чьей-либо помощи. 

Карта в центре медицины катастрофФото: Константин Чалабов для ТД

О любви к полетам почти никто из врачей и медсестер не говорит. Летаешь себе и летаешь — работа такая. Бывает страшновато, если попадешь в грозу или горный перевал во время рейса накроют облака. Часто бывает красиво: мне рассказывают про лысые горы, лес, будто специально высаженный под вертолетом по цветам, про сосны, которые растут прямо из огромных озер, — врачи летают над дикими местами, где бродят разве что охотники или золотодобытчики.

О том, что любила летать, сказала только Людмила Козлова — диспетчер, которая работала в день полета в Литовку.

Козлова в юности мечтала стать стюардессой, но не прошла отбор из-за очков. Было это почти пятьдесят лет назад. Людмила Михайловна выучилась на фельдшера, работала на скорой помощи, а в начале двухтысячных пришла сюда. Долетала самое дальнее до тех самых Херпучей. Помнит, как мальчику там повредил глаз осколок взорвавшейся лампочки. Так мечта Козловой странным образом воплотилась в жизнь, но ненадолго. Пролетала всего год и села за телефон.

Теперь Козлова знает всех врачей из районов по голосу. Большинство в жизни она никогда не видела, но как-то себе представляет, хоть и не всегда правильно. Например, одна женщина, которую она рисовала у себя в голове «гром-бабой», заглянула в центр в гости, когда была в Хабаровске, и в жизни оказалась симпатичной, молоденькой и худенькой. 

— Она, может, и серьезная, и властная. Но внешне не соответствует представлению о себе, — смеется Людмила Михайловна.

Уходя с дежурства, Людмила Михайловна думает, как там больные, которых должны были перевезти, состоялся ли полет, все ли в порядке. Думает, как там врачи, которые каждый день ей звонят. Ведь работают там одни и не уезжают. 

— Может, им ехать некуда. А может, действительно, родина там какая-то… малая, — рассуждает Козлова, мечтательно разглядывая карту края. — Может, они сюда приезжают и думают: скорее бы домой, где тихо-спокойно.

Сахалинская область. Плотность населения — 5,62 чел/км² (62-е место в России)

Из иллюминатора ничего не видно: примерно через два с половиной часа после взлета вертолет попал в мощный снегопад. Сначала мы летели низко к земле и из-за снежной дымки можно было разглядеть белую землю, сосны и кедровый стланик, лесотундру, проносящуюся, кажется, совсем близко. Поднялись, и теперь за бортом сплошная серость.

Смотрю на моих соседей. Фельдшер в ожидании прибытия дремлет на месте пациента, врач — в телефоне. Смартфон у него под стать профессии: непробиваемый, непромокаемый, работающий неделю без перерыва. Успокаиваюсь. Если им не страшно, значит, наверное, и мне бояться нечего.

Из Южно-Сахалинска до Охи обычно лететь примерно три с половиной часа. Это путь точно с одного края острова, Южно-Сахалинска, до другого 800 километров. Мы же летим против ветра, поэтому в пути проводим все четыре часа. На земле где-то час не было ясно, полетим мы или нет: пилоты не давали погоду.

Оха встречает нас пустынным аэропортом, метелью и холодом на пять градусов сильнее, чем в Южно-Сахалинске. Из-за ветра кажется, что на все десять. Полчаса вертолет заправляют, в это время врач Егор Бессараб знакомится с историей болезни пациента, вложенной в сборник сканвордов. У мужчины цирроз печени неизвестного происхождения. 

Ответив на вопросы работниц аэропорта («А правда ли, что человеку при инсульте нужно уколоть иголкой палец на руке?» — «Нет, лучше ничего не прокалывать»), Егор Олегович вместе с фельдшером и пилотами грузят пациента в вертолет. Мужчина лет шестидесяти, в бежевом свитере, и снова, как и в Литовке, с щетиной и усами щеткой. 

Уже поздно вечером в Южно-Сахалинске, когда мы будем ехать в машине реанимации из аэропорта в больницу, мужчина расскажет, что желтизна выступила на щеках буквально вчера вечером, он пошел утром к фельдшеру на прием — и вот, отправили на другой конец острова. Сам водитель на вахтовой, жена работает в Росгвардии, двое детей, трое внуков.

Серьезные люди

На Сахалине, как и в Хабаровском крае, началась метель, но здесь положение усугубляет температура около нуля. В такую погоду снег может налипнуть на вертолет ледяной коркой, поэтому снова пью кофе на кухне теперь уже отделения врачебной экстренной консультативной медицинской помощи сахалинской областной больницы.

— Егор Олегович у нас еще преподает в медицинском коллЕдже цикл «Скорая медицинская помощь». Вообще, они все у нас серьезные люди. Они все у нас женаты, у всех есть дети, у некоторых даже по двое детей. Так что они серьезные парни у нас. Не какие-то «шалтай-болтай», — расписывает достоинства коллег старшая медсестра Ирина Сосновская.

Жилистый и собранный Бессараб действительно производит впечатление «серьезного человека», как и описывала его Сосновская. Черные брови — под стать румынской фамилии — немного нахмурены, но карие глаза улыбаются, и улыбка смягчает заостренные черты лица.

Бессараб работает в отделении меньше года. Молодой доктор переехал на остров из Приморского края пять лет назад по действующей в области программе привлечения медицинских специалистов. Получил здесь служебную квартиру и 830 тысяч рублей подъемных. Тогда Егору Олеговичу было 27 лет, а в 31 он пошел в санитарную авиацию. До этого работал на скорой.

— Лично для меня это дает ощущение некоего роста, что ли. Потому что максимум профессионализма, который может заработать врач скорой медицинской помощи, заключается в умении оказывать помощь и в таких труднодоступных регионах. И в вертолете. И на корабле. Я могу. И меня это радует, — рассказывает Бессараб и добавляет, что от медицины «жаждал романтики, звездного неба, ветра» и адреналина. Теперь получает это в избытке. 

Однажды врач забирал пациента с судна в океане. За мужчиной с острым панкреатитом пришлось спускаться по лебедке сотруднику МЧС. Море было неспокойным, а антенны у судна — очень высокими, так что Бессарабу казалось, что вертолет точно намотается винтом на эти антенны. Но все обошлось.

После кофе Егор Олегович показывает мне «главную секретную каморку» — ординаторскую. 

— Это плазма. Это плейстейшен, — врач торжественно указывает на плазменный телевизор и PlayStation 4, на которые скинулись врачи и заведующий. На диване с джойстиком в руках сидит фельдшер Сергей. — В свободное от вызовов время мы берем в руки джойстики и спасаем мир от зомбиапокалипсиса, предположим, — добавляет Егор Олегович.

Сам Бессараб проходит «Человека-паука», правда, пару месяцев времени играть не было. Чтобы доказать, что он действительно играет, врач запускает уровень, на котором сейчас находится. Перелетая между небоскребами на паутине, супергерой обезвреживает банду головорезов.

Человек-паук нравится Егору Олеговичу из-за чувства юмора. В отделении даже есть фигурка героя из коллекции его сына: «Ему четыре с половиной года. У него полная коллекция фигурок персонажей Marvel и папа, которому нравится Человек-паук. Яблоко от яблони».

Мне кажется забавным то, что Егор Олегович тоже летает и спасает людей.

Классические «скоропомощники»

Сахалин — единственный островной регион в России. Наверное, поэтому самые интересные истории полетов связаны с морем. 

Сергей Шелковников, заведующий отделением, четыре года назад летал на маяк за пациентом то ли с панкреатитом, то ли с язвой на мыс Терпения — в самую восточную часть Сахалина.

— Почему Терпения? Прилетел. Думаю: ну понятно. Здесь что делают? Только терпят. Кругом тебя море. Маяк этот, ветер просто перманентно дует промозглый, снег идет.

На маяке врачей ждали, будто ожившие герои фильма «Как я провел этим летом», два вахтовика. Тот, что помоложе, на полугодовой вахте впервые. «Ладно когда семья живет на маяке. А когда так два мужика… Они, наверное, уже ненавидят друг друга. И любят одновременно».

Сергей Сергеевич всего на три года старше Бессараба и тоже из Приморья. Егор Олегович даже какое-то время работал у будущего начальника фельдшером на скорой, пока учился. Шелковников говорит, раньше был таким же худым, но перешел на административную работу и поправился. Сергей Сергеевич первым из работающих в отделении врачей переехал на Сахалин, потом первым пришел в санитарную авиацию и начал переманивать остальных.

Завотделением говорит, что работают у него в отделении классические «скоропомощники». Будто в доказательство этого в шкафу блестит коллекция машинок скорой помощи. Врачей из стационара, по словам Шелковникова, силой «в вертолет не загонишь».

— Пытался поработать совместитель один, —  вспоминает заведующий. — Один раз он со мной слетал. Везли какого-то тяжелого пациента. Всю дорогу мы от него не отходили, то ритм собьется, то еще что-то. Инъекция на инъекции. Он такой сидел. Прилетел, говорит: «Слушай, а если что случится?» — «Ну будем помощь оказывать». — «Так до больницы-то далеко!» — «Ну в том-то и прикол! Вы все говорите, что мы сидим и ни хрена не делаем в своей санавиации. Попробуйте нестабильного, крайне тяжелого пациента перевезти, чтобы он живым доехал». Он тогда все осознал и больше не стал у нас работать.

Когда Шелковников пришел работать в отделение в 2015 году, он был здесь единственным врачом, летал на чем придется. Чаще на бортах МЧС. А еще чаще ездил: в распоряжении отделения до сих пор два реанимационных автомобиля для близлежащих населенных пунктов. Но постепенно количество вылетов росло, штат расширялся, появился анастезиолог-реаниматолог, на работу взяли Егора Олеговича, отделение стало работать круглосуточно, а в этом году в регион зашла Национальная служба санитарной авиации.

Теперь врачи отделения летают на двух собственных вертолетах Ми-8, как их называют здесь, «желтке» и «белке» — желтом и белом. Первый борт пришел на остров 24 июня, и за полгода врачи выполнили 230 вылетов. За все предыдущее время их было не больше ста.

— С развитием санитарной авиации большая часть пациентов стала стекаться в областную больницу. Районные больницы сейчас практически сложными случаями не занимаются вообще, — говорит заведующий.

Его слова подтверждает Бессараб: «Все, что серьезнее банального аппендицита, они (врачи районных больниц) пихают в областную. Мы общаемся с коллегами со всей России. Так не только у нас, так везде».

Как и в Хабаровском крае, на первом месте по частоте вылетов — пациенты с инфарктами и инсультами, дальше — травмы и все, что требует оперативного вмешательства.

Упал. Очнулся. Аппарат Илизарова

На следующий день мы летим на Курилы, на самый близкий к Японии остров архипелага — Кунашир. С нами из областной больницы возвращается местный житель, которого пару недель назад забрали вертолетом из-за сердечной недостаточности. В кепочке и, как и двое предыдущих пассажиров, с черным завязанным полиэтиленовом пакетиком. Мужчина тихо ложится на место пациента, фельдшер пристегивает его. По словам Сергея Сергеевича, в больнице пациент вел себя не так спокойно и постоянно пытался курить в палате. 

Лететь до Кунашира два часа. Море в лучах солнца с высоты кажется кожей какой-то древней рептилии. На подлете к острову из иллюминатора можно рассмотреть берег Японии, а телефон ловит сигнал какого-то азиатского сотового оператора. 

— С японским роумингом аккуратнее. Денежка улетает — только в путь, — предупреждает Бессараб.

На Кунашире вертолет садится на бетонную площадку прямо на берегу моря. На улице плюсовая температура. Еще из иллюминатора было видно, что зеленые склоны покрыты снегом лишь местами. 

Минут через десять привозят пациентку. Женщина лет пятидесяти. Розовая блестящая шапка, наполовину облезший то ли синий, то ли зеленый маникюр, татуированные брови. Под черными трикотажными штанами что-то топорщится — это аппарат Илизарова.

— Волнуетесь? Почему? — спрашивает Егор Олегович, подключив пациентку к аппарату, измеряющему давление. Сейчас он снова собранный и строгий, совсем не такой, как в «секретной каморке».

— Страшновато. В первый раз лечу, — еле слышу ответ женщины из-за звука заводящегося винта. 

— Ну что ж теперь! Давление 184. Давайте так: не будем «страшновато». Успокаиваемся. Если через 15 минут не опустится, будем лечить.

Женщина — Алина — оказалась самой разговорчивой из всех пациентов. Она вообще-то не с Кунашира, а из Барнаула. 

В Барнауле Алина работала горничной в гостинице, но десять лет назад начала ездить в Сахалинскую область «на рыбу», а потом решила остаться. Заработать за три месяца на путине можно 350 тысяч, да и муж с ней, как начала ездить в командировки, развелся, а дочь уже взрослая, так что в конце концов Алина окончательно устроилась на Курилах рыбообработчицей. 

Сломала ногу женщина на Шикотане, куда ее отправили в командировку. Как — не совсем понятно. Говорит, по дороге в гости спрыгнула с метровой «бордюрины» где-то возле дома. Обходить было лень и долго, да и она всегда с нее спрыгивала. А тут вечером темно, внизу кирпичи, вот ногу и сломала.

— Вижу, у меня со штанины вот так льется кровь. Брюки сняли. Смотрим, а из голени кости торчат, — вспоминает Алина. До гостей она все-таки дошла.

— Вы даже не почувствовали?

— Я даже не поняла! Просто упала, ударилась — и все. В глазах маленько затемнилось, а потом — раз! — пришла в себя и пошла.

Женщина возмущается, что поселок на Шикотане, где она работает, неблагоустроенный, освещения нет. Поэтому она ногу и сломала. Теперь точно месяц в больнице в Южно-Сахалинске лежать. Еще и операцию делать. 

Главное для врача санитарной авиации — довезти пациента до больницы в целости и сохранности, но часто доктора узнают, что случилось с ним дальше. У мужчины с циррозом из Охи, как оказалось, рак печени. 

— Человек в свое время очень не любил себя, очень много пил, вел неправильный образ жизни. Это сейчас он уже такой хороший, спокойный. Остепенился, на диету сел. Уже поздно пить «Боржоми», — рассуждает Егор Бессараб.

Как рассказали врачи, Алина в день падения была очень пьяна.

В 1995 году на Сахалине, в Нефтегорске, случилось самое разрушительное землетрясение в России за последние сто лет. Тогда из более чем трех тысяч жителей погибло две тысячи человек. Все многоэтажные дома полностью рухнули. Из Нефтегорска найденных пострадавших отправляли в Оху, а оттуда распределяли в больницы на материке.

Вывозить людей с острова отправился и врач из Хабаровска детский реаниматолог Андрей Харченко. Сегодня он заведует оперативно-диспетчерским отделом в хабаровском центре медицины катастроф: организует вылеты, консилиумы врачей на расстоянии, заносит в компьютер информацию о вызовах, но сам уже не летает. Я застаю его на рабочем месте в диспетчерской.

Двое суток Харченко в Охе готовил пациентов к вылету, а на третьи полетел с восемнадцатью спасенными в грузовом самолете в Хабаровск.

— На полу матрасы. Там были, кстати, два корреспондента, кроме меня. Спасибо им. Девушка молоденькая и парень. Они помогали кому-то попить дать, переложить, перевернуть. А так, конечно, тяжело восемнадцать человек сразу увидеть, если занимаешься одним, а самолет большой, — рассказывает Харченко.

Не у всех спасенных были имена. Лиц их врач тоже не помнит. Вспоминает только, что одну из женщин он позже увидел в документальном фильме по телевизору. У женщины погибла вся семья, ей ампутировали ноги, но потом она снова вышла замуж и родила ребенка.

История всплыла внезапно. Я подошла к Андрею Олеговичу, просто чтобы узнать, что за бумаги он заполняет на компьютере, но Харченко, завидев меня, указал на стоящий неподалеку стул и сказал: «Садитесь, Софья Вячеславовна». Мы говорим больше часа. Кажется, так же неторопливо и обстоятельно он беседовал с родителями своих пациентов из детской реанимации.

Из того же отделения после его реорганизации в центр перешли еще трое врачей. Например, заместитель главного врача Суханов. Он присоединяется к разговору, пока в его кабинете моют пол. Рассказывает, что со взрослыми работать первое время было трудно. К ребенку свои подходы, можно игрушку показать, чтобы тот успокоился. А взрослый может и подраться.

— У вас голоса самые успокаивающие, — пытаюсь проследить связь между специализацией и характерами бывших педиатров.

— А потому что мы на детей никогда не орали. Профессия обязывала, — улыбается на мое предположение Андрей Суханов. Харченко его дополняет:

— Как говорил мой первый заведующий отделением и учитель, в реанимации не бегают. И реаниматолог-анестезиолог должен быть сангвиником как минимум. А лучше флегматиком. Люди эмоционально неустойчивые плохо приживаются в этой среде. 

Редактор — Владимир Шведов